Как раз перед Первым мая было решено перенести типографию на новое место. Это делалось периодически. У подпольщиков не было сомнения в том, что гестаповцы, сломя голову, рыскают по всем закоулкам Праги, особенно в рабочих кварталах, чтобы разыскать типографию, в которой печатаются листовки, коммунистическая подпольная газета и брошюры. Гестаповцы, разумеется, не знали, что существует не одна такая типография, но подпольщики понимали: любой, даже незначительный провал лишит определённую группу борцов за свободу родины связи с другими такими же группами. Как-то вечером (это было, кажется, в субботу) дядя Вацлав вернулся домой мрачный. Ян сразу заметил это.
— Дядя Вацлав, почему вы сегодня такой грустный?
— Я просто устал.
— У вас что-нибудь случилось?
— Ничего особенного.
— А вы скажите, что всё-таки? — не отставал Ян.
Ему последнее время было немножко обидно, что дядя Вацлав стал с ним говорить сдержаннее. Мальчику казалось, что ему не доверяют, что ему ставят в вину встречу со шпиком, что на него смотрят, как на неосторожного мальчишку, но он-то себя знает, и уж если случится что-нибудь, он скорее умрёт, чем скажет хотя бы одно слово, которое может повредить делу. Так думал Ян Шпачек, глядя на дядю Вацлава, который сидел за столом, опустив голову. Его узловатые руки лежали на столе, глядел он куда-то вниз, будто действительно случилось что-то непоправимое.
Яну очень хотелось утешить как-нибудь дядю Вацлава. Он вышел из-за стола, подошёл к столику неслышно, обнял седую голову и сказал так нежно, как может сказать только очень любящий человек:
— Ну, скажите же, дядя Вацлав!
Тот поднял голову, посмотрел в голубые глаза Яна и, улыбнувшись, ответил:
— Хороший ты мальчик, но помочь мне не сможешь.
— Вот возьму и помогу! — оживился Ян. — Скажите только…
— Понимаешь, Янек, нужен портрет одного большого человека. Был у меня портрет, но…
И вдруг Ян сам догадался, какой портрет нужен дяде Вацлаву. Он это понял потому, что был канун Первого мая. С этими мыслями он вспомнил портрет, подаренный Серёжей Серовым, тот самый портрет-открытку от далёкого друга с Урала. Вспомнил Ян всё. Свой дом, тот день, когда прятал портрет и письма на чердаке, разговор с отцом. Ему стало радостно от того, что он может помочь. Однако Ян ничего не сказал. Теперь ему хотелось удивить, удивить так, чтобы дядя Вацлав снова стал ему доверять, давать поручения.
— Когда вам нужно? — тихо спросил Ян.
Дядя Вацлав снова улыбнулся и ничего не ответил. Вопрос Яна показался ему наивным. Он подумал: «Хорошо быть мальчиком, которому кажется всё просто…»
— Когда? — повторил Ян.
— Завтра к вечеру, — в шутку сказал дядя Вацлав. Он встал и начал прохаживаться по комнате.
Ян незаметно вышел на улицу. Сначала он решил бежать к Зденеку, а потом, если застанет его дома, они зайдут за Франтишеком и все вместе ещё сегодня, быть может, сумеют сделать важное и нужное дело. По дороге к товарищу Ян составил план действий. «Разумеется, ничего сложного нет, — думал он. — Нужно только пробраться на чердак своего дома и взять пакетик». Ян хорошо помнит, куда его положил. Но сложность заключалась не в этом. В их доме теперь живут какие-то люди. Кто они, Ян не знал. Вдруг кто-нибудь заметит, как он лезет по наружной пожарной лестнице к слуховому окну и пробирается на чердак. «А если лестницы уже нет? — снова подумал он. — Как тогда заберёшься на чердак? Одному, конечно, сделать это невозможно. Обязательно нужно двоим, лучше даже троим».
Один должен встать у решетчатой калитки дома и дежурить, другой — быть во дворе… Второму задача сложнее. Он обязан наблюдать из-за какого-нибудь укрытия, маскируясь, чтобы из дома кто-нибудь не вышел. А если выйдут, предупредить Яна. Да и первому поручение важное. Если он увидит гестаповцев или полицейских, тоже должен предупредить.
— Я не понимаю тебя, Янек. Почему тебе надо ночью лезть на свой чердак.
— Да ты пойми, Зденек, в другое время я не могу. Ты же знаешь, что там живут чужие люди. Вот и посуди сам, кто меня пустит на чердак.
— А ты скажешь, что у тебя там? — флегматично спросил Франтишек.
— Потом скажу, а сейчас нет — секрет.
— Не валяй дурака, говори, — Зденеку не терпелось. — Пистолет?
— Что ты, я с такими вещами не вожусь.
— А может, бомба? — не унимался Зденек. Его увлекала эта таинственная ночная «экспедиция» на чердак дома Шпачеков.
— Ты потише, Зденек, а то и на самом деле кто-нибудь подумает, что мы идём за бомбой, — предупредил Ян, волнуясь за успех дела.
У дома Шпачеков тускло мигала лампочка. Вечер был тёмный, отчего ребятам казалось, что за каждым углом их стерегут. Они осторожно подошли к дому и остановились. Прислушались, потом подошли к калитке. Она оказалась закрытой. Ян попробовал открыть, думал, на задвижке, но нет, — на замке. Придётся лезть через забор из соседнего двора.
Франтишек с точной «инструкцией» остался у калитки. Он присел на выступ фундамента, спокойно, как у своего дома. Он точно знал дело. Если его спросят, что он здесь делает, Франтишек должен ответить: «Поджидаю товарища». Если же появятся чернорубашечники[45] или жабы[46], он должен запеть какую-нибудь песню. Всё равно любую, только петь.
Ян и Зденек легко забрались в соседний двор. Здесь жили знакомые, и если Ян встретится с ними, то ему будет легко ответить на любой вопрос. Через каменный невысокий забор они перемахнули во двор Шпачеков. Здесь Ян знал каждый уголок, каждый кустик сирени, под которыми он не раз валялся с книгой в руках. Грустно было от сознания, что он в собственном дворе, а приходится пробираться, как вору. У домика с черепичной крышей стояла лестница. Зденек засел в кустах сирени, не сводя взгляда с входных дверей в дом. Ян уже ступил одной ногой на узкую металлическую перекладину лестницы. Она тихо и жалобно скрипнула, отчего он немного растерялся, но тут же ловко полез вверх, перебирая руками перекладины. Они были грязные, это Ян чувствовал, так как к ладоням рук прилипали не то мелкие песчинки, не то отлетавшая ржавчина.
Дверца слухового окна оказалась довольно крепко прикручена проволокой. «Хорошо, что проволока медная», — подумал Ян, торопливо раскручивая в темноте проволочный узел.
Наконец Ян на чердаке. Паутина неприятно липла к лицу, пахло сухой пылью и известью, которой не раз они с отцом белили чердак. И как бы хорошо Ян ни помнил место, куда он запрятал свои сокровища, сейчас, в темноте, он не сразу нашёл пакет. Что-то хрустнуло под ногами, потом Ян нащупал свой пакет и с радостью извлёк его, засовывая под рубашку.
Возвращаясь к слуховому окну, он решил, что скажет товарищам, будто в темноте ничего не нашёл. Но в это время с улицы донеслась песня Франтишека. Чувствовалось, что поёт он её неестественно, не своим голосом, видать, растерялся. По телу Яна пробежала холодная дрожь, ему хотелось сейчас не слезть, а спрыгнуть и бежать скорее, но рассудок взял верх. Он высунул голову в окно и оставался в таком положении, пока песня не прекратилась: опасность миновала…
Когда товарищи возвращались домой, Ян ещё раз повторил с напускной горечью, что его «хозяйство» кто-то «ликвидировал».
— Но теперь ты можешь сказать, что там было? — спросил Зденек. Франтишек был, как всегда молчалив.
— Какая теперь разница, раз нет того, за чем шли, — недовольно ответил Ян.
— Ты нам шарики не закручивай, — возразил Зденек. Он почему-то не верил, что Ян зря лазил на чердак. Не такой он парень.
— Хорошо. Скажу, — начал Ян, — у меня там были стальные гвозди.
— Зачем они тебе? — опросил Франтишек.
— Затем, что их можно набить на доски, а доски эти подбрасывать незаметно на дороге, где ходят машины оккупантов, — сочинил Ян.
— Вот это дело! — восторженно согласился Зденек.
— Да, только жаль, что их не оказалось, — поддержал Зденека Франтишек.
Остаток дороги шли молча, каждый думал, что с гвоздями действительно кое-что можно сделать.
— До встречи, ребята, — сказал Ян, когда дошли до переулка, где нужно было разойтись.
— До завтра, — ответил Франтишек, не очень довольный результатом похода.
— А гвозди я достану, — сказал Зденек.
Ян чувствовал, что товарищи поверили ему, но было как-то неловко перед ними за неправду.
Дядя Вацлав спал, когда Ян вернулся. Мальчик тихонько прошёл переднюю, очень осторожно открыл дверь своей маленькой комнаты и ещё тише прикрыл её за собой, включил свет. Ему не терпелось скорее развернуть дорогой пакет. И вот в его руках цветная открытка с портретом Иосифа Виссарионовича Сталина. На обороте он с трудом прочитал давно написанные детским, но красивым почерком русские слова:
«Дорогому Яну Шпачеку от Серёжи Серова. Артек, 1940 год».
