Ознакомительная версия.
Прабаба вежливо похихикала.
– В общем, приходит он в больницу, ему докторша говорит, чтоб снимал сапоги и ложился на стол. Слушай, что дальше происходит.
«Петюшка даже слегка растерялся.
"То есть, – думает, – прямо не предполагал, что сапоги снимать. Это же форменное происшествие. Ой-ей, – носочки-то у меня неинтересные, если не сказать хуже".
Начал Петюшка все-таки свою китель сдирать, чтоб, так сказать, уравновесить другие нижние недостатки.
Докторша говорит:
– Китель оставьте трогать. Не в гостинице. Снимите только сапоги».
– Ну и Петюшка! – крутила головой прабабка, готовно смеясь.
– Подожди, ба, дальше смешней. Этот пацан мнется, не ложится на стол, и все. Вот, слушай:
« – Прямо, – говорит, – товарищ докторша, не знал, что с ногами ложиться. Болезнь глазная, верхняя, – не предполагал. Прямо, – говорит, – товарищ докторша, рубашку переменил, а другое, извиняюсь, не трогал. Вы, – говорит, – на них не обращайте внимания во время операции.
Докторша, утомленная высшим образованием, говорит:
– Ну, валяй скорей. Время дорого.
Так и резала ему глаз. Режет и хохочет. На ногу посмотрит и от смеха задыхается. Аж рука дрожит».
Прабабушка смеялась, колышась на стуле.
– Больно хороши, видно, у твоего Петюшки носочки были... А я сколь раз тебе говорила – носки меняй чаще! С дырками не носи – мне отдавай!
– Ба, ты на мои носки не сворачивай! Твое дело – смеяться! Во, давай я тебе на закуску маленький рассказ для самых маленьких почитаю! «Глупая история» называется. Для пятилетних, но тебе тоже подойдет.
– Ну спасибо, внучек, – с неожиданной иронией сказала прабабка.
Ее реакцию никогда нельзя было предсказать.
– А чего? Чего я такого обидного сказал? Очень даже хорошо, по-моему, что до тебя самый разный юмор доходит. И мне легче книжки подбирать. Ну, начали.
Игнат набрал побольше воздуха в грудь и начал:
– «Петя был не такой уж маленький мальчик. Ему было четыре года. Но мама считала его совсем крошечным ребенком. Она кормила его с ложечки, гулять водила за ручку и по утрам сама одевала его». Вот однажды Петя проснулся, мама «одела его и поставила на ножки около кровати. Но Петя вдруг упал». И так он падал три раза подряд... Понятно, ба?
– Чего уж понятней, – охотно откликнулась баба.
– Тогда его мать испугалась, значит, звонит папе на службу, чтоб скорей приезжал. Потому что их сын на ножках стоять не может.
«Вот папа приезжает и говорит:
– Это глупости. Наш мальчик хорошо ходит и бегает, и не может быть, чтоб он у нас падал.
И он моментально ставит мальчика на ковер. Мальчик хочет пойти к своим игрушкам, но снова, в четвертый раз, падает.
Папа говорит:
– Надо скорей позвать доктора. Наверно, наш мальчик захворал. Наверно, он вчера конфетами объелся».
– А что же это он, правда? – озаботилась прабабка. Ей до всех детских бед всегда было дело.
– Доктор пришел – и тоже не может понять, в чем дело. Только решили звонить профессору, как в этот момент к Пете в гости приходит маленький мальчик Коля. Вот, слушай: «Коля посмотрел на Петю, засмеялся и говорит:
– А я знаю, почему у вас Петя падает.
Доктор говорит:
– Глядите, какой нашелся ученый карапуз – он лучше меня знает, почему дети падают.
Коля говорит:
– Поглядите, как у вас Петя одет».
Женя пошла в комнату попить, а Тося за ней не пошла – осталась ждать в надежде, что Женя быстро вернется на солнышко.
– Ну? – посмотрел Игнат на прабабку. – Догадалась?
– Что, в одну штанину, что ли, впопыхах обе ножки вдели?
– Ну, ба, – сказал Игнат недовольно, – тебе читать неинтересно. Сообразительная больно.
В этот самый момент Тося подняла голову и глухо заворчала. А шерсть на загривке у нее слегка поднялась.
Но некому было придать этому ее поведению должное значение.
Когда Женя вернулась, Тося уже лежала спокойно, только пристально смотрела на дорогу за забором.
Глава 36 Кое-кто снова в Оглухине
Федя с Мячиком добирались до своего села с четырьмя пересадками, больше суток.
А правы были Саня с Лешей – не дадут пропасть пацанам в своей стране. Ну, конечно, если самим не быть дураками – не идти куда-нибудь в лес с чужими добрыми дядечками. Насильники и маньяки, как всем известно, имеются, но в возрасте Феди Репина уже можно от них уберечься. А так, если про остальных, нормальных говорить, – то насколько российские начальнички к людям равнодушны, настолько в обычных людях кое-что человеческое еще сохранилось. Даже молодой отварной картошкой по дороге ребят кормили.
Вот наконец и Оглухино, малая их родина!
Мячика его кузина Нитка Плугатырева встретила двояко – отругала и сытно накормила.
Федька вошел в дом, как и не уезжал, – отец и дед опять спорили. Отец говорил что-то не очень понятное:
– России прививают комплекс неполноценности. Мы его должны изжить. Хватит уже мусолить сталинский террор...
– Что-о? Ты думай, прежде чем скажешь, парень!
Федьке почему-то ужасно нравилось, что есть человек, который может вот так сказать его рослому, неторопливому в движениях, всегда уверенному в себе отцу: «Ты думай, парень!..»
Оба обернулись к вошедшему Федьке. Отец ласково потрепал по плечу, а дед сказал, улыбаясь:
– Вот и Федор припожаловал. По школе, видать, соскучился больно.
Федька остался доволен, что отец с дедом не лезли с расспросами – почему раньше обещанного, как да как он добирался. Нормальная встреча мужчин. Но что не спросили, хочет ли он поесть, – вот это они зря. Федька сразу понял, что матери дома нет.
– Все наоборот обстоит – комплекс-то изживается, когда у народа есть мужество назвать вещи своими именами! Именно «мусолить» – выражаясь на вашем языке! Вот немцы – из какого позора поднялись! За их преступления от них весь мир шарахнулся. Всеобщая ненависть и презрение – вот что их после войны окружало!
– Ну а как же это получилось-то у них?.. – вдруг заинтересовался Федькин отец.
– А вот так! Не знаешь разве – как? Сказали всему миру: «Да. Было! Было, люди добрые! Наша вина, мы допустили! Было ужасное, руками немцев сотворенное. Но никогда больше не будет! Сами осуждаем во всю мочь это наше страшное время – и отряхаем его прах со своих ног».
И только после этого – поднялись! Только так, а иначе никак невозможно, понятно тебе это? А мы все цепляемся за полы сталинской шинели, никак не отцепимся. Сапоги его лижем...
– Ну, Гитлера-то со Сталиным не надо равнять...
– Вот это ты правильно сказанул! Не надо! – Федька видел: деда уже несло. – Тут ты прав! Гитлер-то все-таки все больше чужие народы истреблял. Мерзко, подло, да хоть известное в мировой истории злодейство. А товарищ Сталин твой – тот миллионы своих безвинно уложил. Всю нашу вечную мерзлоту невинной кровью пропитал и костями наполнил. Ты вот нашего сибирского лучшего, я считаю, писателя, фронтовика, всю войну прошедшего, Виктора Петровича Астафьева уважаешь? – неожиданно спросил дед.
– Конечно, уважаю.
– Честный он был, по-твоему? Слову его ты доверяешь?
– Астафьеву я всегда доверял, – солидно так ответил Федькин отец.
– Тогда послушай вот... – дед взял с полки за его спиной журнал, – тут его беседа с корреспондентом посмертно напечатана. Он про наш собственный, отечественного извода фашизм говорит, доморощенный. Корреспондент его спрашивает: «А в чем вы видите главную опасность этого фашизма?» А Виктор Петрович вот что ему отвечает: «Он более агрессивен. Он закономерно выродился из коммунизма. А коммунизм натворил столько преступлений против своего народа, что Гитлер с его сворой выглядит просто кроликом по сравнению с нашими коммунистами». Усекаешь?
Отец молчал. «Переваривает», – подумал Федька. Отец в сравнении с дедом был тяжелодумом.
– Такого злодейства, как Сталин, до него никто не выдумал. Только после него уже – Пол Пот, ученик его верный...
Тут Федька не удержался – влез в разговор: смешное больно показалось имя – Пол Пот, вроде как у клоуна.
– Дед, а кто это?
– Кто? Коммунист один из Кампучии – это Камбоджа теперь называется. В Сорбонне учился! И выучился...
При слове «коммунист» отец недовольно поморщился.
– Ну какой он коммунист, батя...
Дед хищно оскалился.
– А, не нравится? Не вашего, значит, роду-племени – или помета, как тебе больше понравится. Тогда чьего же? Он учился у Мао Цзэдуна и у французских коммунистов – кто же он, по-твоему, а?
– Де-ед! – потянул его Федька за рукав. Хотелось не столько узнать (хотя тоже интересно), сколько хоть немного охладить спорящих. Тогда, может, и про еду вспомнят. Сам шарить по кастрюлям Федька не хотел. Такие споры, после которых отец выбегал обычно, что есть силы саданув дверью, Федька страсть как не любил. – А чего он делал-то, этот Пол Пот?
– Что? А вот собрал армию твоих ровесничков – до четырнадцати лет – и объяснил этой шпане, что для торжества замечательной коммунистической идеи надо как можно большему количеству умников черепа мотыгами разбивать и мозги их умные выпускать...
Ознакомительная версия.
