Владимир Кузьмин
Комната страха
За окном темно, в комнате еще темнее. За окном стужа, в доме, кажется, еще больший холод.
Кутающийся в видавший виды овчинный тулупчик высокий и нескладный мужчина на миг разжал посиневшие губы.
– Шнифт, кончай зубами стучать.
– Дык! – почти весело откликнулся на озвученную загробным голосом просьбу второй «постоялец» комнаты, выбивавший до той секунды зубами, остававшимися у него во рту через один, барабанную дробь. – Дык! Того! Греюсь я так!
– А мне с того холод пуще кажется.
– Давай бороться! Согреемся!
– В меня ночью из револьвера попали, в бок, забыл? А по чьей милости, не скажешь?
– Ну не поспел я чуток. Виноват. Так рана пустяковая.
– Когда в тепле, да под одеялом, да при дохторе – тогда пустяк.
Раненый попробовал удобнее умоститься на скрипучем венском стуле, единственной мебели в этой комнате, и поглубже засунуть руки в рукава, но получилось плохо. Да еще и стул заходил ходуном, того глядишь, начнет разваливаться.
– Заяц, а чего мы тогда у твоей марухи[1] не остались? Там, почитай, все было бы, – Гоша-Шнифт[2] мечтательно закатил глаза. – И тепло, и одеяло. И Нюрка твоя тебе бы заместо дохтура.
– Дурень ты, Шнифт. Неужто и это тебе разъяснять нужно?
– Да не нужно. Ясен день, там нас прежде всего шухарить[3] бы начали. Эх! Фарт наш кривой! Шли на шниф[4] в пустую хату…
– А вышел мокрый гранд с шухером[5]. Кто б знал, что хозяин среди ночи явится?
Васька-Заяц, прозванный так среди блатных вовсе не за трусость, а за умение путать за собой следы, умолк, и от этого молчания его подельника Гошу-Шнифта стала пробирать дрожь.
Вчера ближе к полуночи они тихо и, можно сказать, культурно вскрыли присмотренную еще неделю назад хату, а нормально сказать, так небольшой особнячок, где квартировал очень даже не бедный клиент. По субботам он в обязательном порядке играл в карты, возвращался под утро. Пользуясь отсутствием хозяина, отлучался и сторож. Картина – краше не придумаешь! Заходи, бери, чего душа пожелает, и неспешно делай ноги. Когда еще пропажи хватятся! Нет же, барин тот объявился не раньше и не позже, а аккурат когда они вскрывали его стол в поисках денег. Да и это было бы полбеды. Стол они взломать не успели, так что выглядело все как прежде, сами спрятались за портьерами у окон. Будь хозяин хаты пьян, открыл бы стол, взял бы денег – Шнифт был уверен, что вернулся он по той причине, что каким-то редкостным манером исхитрился проиграться подчистую за столь короткий срок, ну или по дурости не прихватил с собой достаточный для игры капитал, – и ушел бы восвояси. Но тот был трезв и раздражен. Протопал, громыхая по полу, прямиком к столу, вставил ключ и… скорее всего, учуял запах керосина из потайного фонаря. По правде сказать, воняло от затушенного фонаря крепко! Так вот, унюхал он керосин, хвать револьвер – и выстрелил в портьеру. Стой там сам Шнифт, подумал бы, что ноги у него торчат, но Заяц такой оплошности допустить не мог. Значит, догадался. Первая пуля попала в стекло, звон на всю улицу! Ну и последующие выстрелы там слышнее стали намного. Васька за портьерой вскрикнул, тут уж Шнифт выхватил свой знаменитый нож и, выскочив из-за другой портьеры, не раздумывая, ударил не вовремя вернувшегося квартиранта под левую лопатку. Заяц, которому пуля оцарапала ребро, не растерялся, одним движением фомки выломал ящик, вытащил из него пачку денег и заржал, как конь.
– Вот падла! Там же ключ торчал, а я и не сообразил, ломом вскрыл! Уходим!
Только кварталов через пять-шесть Шнифт сообразил, что оставил для полиции не иначе как визитную карточку – свой приметный и известный всем блатным нож, торчащий из спины убитого. Револьвер чужой подобрал, а про свой нож забыл. А может, забоялся из покойного вытаскивать, первый как-никак у него мокрый случай. За тот нож да за умение с ним обращаться, особенно метать точно в цель, он и прозвище свое получил. И кровавить ему доводилось в драках, но до смертоубийства дело, бог миловал, ни разу не доходило. Шнифт хотел было промолчать об оплошности, но молчать не стал, засовестился перед товарищем. Заяц даже не попрекнул, только матюкнулся и в рыло съездил. Но, ясен день, решил, что нужно не в теплую малину путь держать, а залезать в самую глубокую нору. Нор у него было заготовлено в достатке, вот и этот дом он давно уж присмотрел. Вошли они в него, не оставив следов, да и отсиделись бы туточки хоть неделю, хоть больше спокойно. Васькина маруха, к которой они заскочить успели и пару слов шепнули, стала бы харч и водку приносить и все прочее, без чего не прожить. Но вот одна помеха нежданная всю житуху портила. Если с вечера на улице, почитай, тепло было, с грудью нараспашку шли на дело, то к утру ударил такой мороз, что и здесь, где хотя бы ветра не было, не мудрено было околеть. Если не стерпишь и уснешь, то и не проснешься уже. За окнами по-прежнему была тьма-тьмущая, но запалить огонь в печи – полуразвалившегося шкафа на дрова достало бы, – нечего было и думать: народу на улицах уже немало, дым из трубы заброшенного дома каждый прохожий разглядит. А каждый десятый первому же городовому о том доложит.
Шнифт, чувствуя вину и за то, что не поспел помешать выстрелу, и уж тем более за то, что из-за его оплошности они сейчас мерзнут здесь, попытался проявить о кореше какую ни на есть заботу.
– А давай я тут по дому пошманаю?[6] Глядишь, где не только стул поудобнее сыщется, но и одеяло завалялось или тулуп. Да и тряпка какая сойдет укутаться, все теплее тебе станет.
– Пошманай. Фонарь запали, не ровен час, зашибешься или шум подымешь.
– Слушай, Заяц, а чего ты говорил, что сюда точно никто не сунется? – спросил Гоша, завозившись со спичками и фонарем. – Мало ли что дом нежилой, всяко может быть.
– А сюда все входить боятся. Даже полиция. Тут привидений полно.
– Брешешь!
– Люди брешут, а я тебе ответ даю, про что ты спросил. Отколь мне знать, водится здесь нечисть или нет. Я в доме второй раз, в первый днем наведывался.
– И чего?
– Да ничего.
Шнифт помолчал, переваривая новость. Подумал было, что Заяц его пугает, но припомнил, что и сам про какой-то дом с привидениями слыхивал не раз. Только не догадывался, что в том доме они и расположились сейчас.
– Так, говоришь, ничего?
– Днем, говорю, ничего этакого тут не было. Да и сейчас не первый час здесь просиживаем – тоже ничего. Говорю же, люди брешут, а нам с тобой это на руку.
– А чего они брешут-то?
– Много чего. Говорят, что хозяин дома в пьяной горячке зарубил свою мать-старуху и в подполе закопал. А та стала ему являться. Он терпел-терпел да удавился!
Шнифт принялся выспрашивать подробности. Заяц рассказал.
– Выходит, и сам купчишка стал людям являться? Забавно! А они, как, с матушкой вместе по ночам шастали или порознь?
Заяц задумался.
– А вот про это не скажу. Да и ерунда это все. Их уж лет десять никто не видел. Дом хоть и пустует, но люди в нем бывали не раз. Мебель там растащили, это первым делом. Еще зачем заходили.
– Так то ж днем, наверное.
– Ночью тож бывали. Я про этот дом впервые услышал от бродяги одного. Он туточки частенько летом ночевал. И ничего с ним не случилось, пока под забором не замерз.
Шнифт заметно повеселел.
– Так я пойду, поищу…
– Поверху искать нечего, я в прошлый раз все высмотрел. Да и свет ненароком через окно увидеть могут. В подпол глянь, там вроде много чего свалено. А то на чердак заберись, я туда и вовсе не совался.
– Ага, – согласился Шнифт. – Снизу начну. Куда тут идти?
– Дверь в кухню помнишь? Вот подле нее и дверь в подпол.
– Ага, теперь сыщу.
Шнифт вышел из комнаты, которую они облюбовали для отсидки, и замер. Стало до жути, до дрожи в коленях и пустоты в животе боязно. И до икоты.
– Ик!
– Чего застрял?
– Да так, – буркнул Шнифт, вторично икнул и на подгибающихся ногах протопал к искомой двери в подвал, названный Зайцем подполом.
И дверь, и деревянная лестница были скрипучи до одури, скрип, казалось, был слышен далеко за пределами дома. И Шнифт втайне пожелал, чтобы кто там ни на есть с улицы этот скрип расслышал и пусть уж фараоны[7] нагрянут и повяжут, чем кто иной объявится по их с Зайцем души. Вот только выдать свой страх Зайцу было почти столь же жутко. Шнифт извлек револьвер и, чуток ободрившись, спустился в самый низ. Посветил фонарем. Всякой дряни тут и вправду было навалено немало, в синем свете фонаря все эти кучи выглядели чем-то опасным. А если сами по себе опасными не казались, так чудилось, что за ними кто-то прячется. Шнифт заставил себя шагнуть вперед и тут же пожалел об этом шаге. Нога провалилась в трещину в прогнившей доске, которыми был застелен пол. Не заорал Шнифт только по одной причине – кричать ему показалось страшно. Дернул ногу, не вытаскивается. Стал тянуть потихоньку, и вдруг по ноге, там под полом, что-то пробежало. Шнифт замер.
