Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс

Анелюс Маркявичюс

Выстрел в лесу

В это чудесное летнее утро первый солнечный луч, пробившись сквозь густую листву деревьев, заглянул в горенку и удивился: на кровати для гостей, всегда старательно застланной — домашние лесника к ней обычно не прикасались, — кто-то лежал, закинув руки за голову. Солнце провело золотистыми пальцами по лицу спящего. Он шевельнуся, открыл глаза, слегка подвинулся и замер в изумлении: где я? Что за комната? Не сон ли это?

Ро́мас Же́йба лежал, не смея шелохнуться; широко открытые глаза с любопытством присматривались к окружающему. Взгляд его мельком обежал оклеенные газетами стены. Мальчик поразился, что они совсем не похожи на стены знакомых комнат. Прямо перед ним висели разделенные окном не то картины, не то иконы. На картинах были нарисованы святые с обнаженными сердцами, вокруг голов — сияющие круги. Святые Ромаса не интересовали. Он приподнялся, оглядел выскобленные добела лавки, узорчатую скатерть, и кувшинчик с полевыми цветами на столе, глинобитную печь и с удивлением уставился в охотничью двустволку, висевшую на деревянном крюке.

Откуда взялось ружье?..

И вдруг Ромасу все стало ясно: он в деревне, у лесника Суо́писа… Отец в командировке, на строительстве большой электростанции, мать в санатории, а он в деревне… Ромаса охватила досада: случилось то, чего он так не хотел…

Все произошло так стремительно: торопливые сборы, вокзал, заплаканная мать… отец… Потом путешествие в поезде с тетей Марце́ле; он как прижался к вагонному окну, так и не отрывался до темноты. Мелькали столбы, мимо бежали дома, сады, проплывали в туманной дымке поля… Ромас не помнил, что было дальше, — все словно заволокло туманом. Его будили, трясли, уговаривали. Нет, он не спал, слышал каждое слово и все-таки не мог ступить ни шагу… Кто-то тяжело вздохнул: «Что же теперь делать, Йо́нас?» А Ромасу было безразлично, что станут с ним делать. Вдруг кто-то подхватил его, понес. Потом он долго дремал в бричке, ухватившись за спинку сиденья, качался, словно плыл на пароме в ветреную ночь через озеро, а кругом тарахтело, громыхало… Снилась гроза… Или была она на самом деле?

Легкий скрип двери прервал его мысли. Ромас зажмурился, притворяясь спящим, но краешком глаза из-под ресниц словно из-за частого плетня, следил за дверью. Она была чуть приоткрыта, и кто-то осторожно заглядывал в щелку. Ромас не видел, кто стоит за дверью, потому что мог различить только нос и горящий любопытством глаз. Ромас лежал и ждал. Щель становилась все шире, шире, и вот на пороге показался мальчик в полотняной рубахе, коротких штанишках, босой; его наголо стриженная голова напоминала очищенную репу.

Мальчуган стоял, не двигаясь с места, и только таращил пытливые глазенки, будто в комнате находился невиданный, очень занятный и, возможно, опасный зверек.

— Чего уставился? — спросил Ромас.

Мальчишку как ветром сдуло. Трус!

Ромас сел на кровати. Что делать — вставать или еще поваляться? Брюки, рубашка, синяя куртка были аккуратно сложены на стуле. Но ботинки исчезли. Как тут встанешь, если нет ботинок?

Пока он раздумывал, в комнату шумно влетела тетя Марцеле. Ромас заметил, что кто-то прятался в складках ее широкой юбки: оттуда высовывались то ноги, то локоть, то ухо.

— Уже проснулся, сынок? Вот и ладно. Оденемся и пойдем завтракать, — говорила тетка, торопливо вытирая руки передником.

Она присела на край постели. А за ее спиной ойкнул от неожиданности давешний мальчишка, который, оказывается, крался за матерью по пятам.

Марцеле обернулась:

— Алпу́кас, горе ты мое, неужто места тебе нет? Поди-ка сюда, чего мнешься? — И она потянула упирающегося сынишку за руку, ближе к кровати.

Алпукас пятился назад. Наконец ей кое-как удалось совладать с упрямым сыном.

— Ну, познакомьтесь. Вы же братья. Хоть и не родные, а всё братья.

Мальчики будто онемели и оглохли. Ромас сидел на постели, плотно сжав губы, и, набычившись, смотрел куда-то в сторону; Алпукас, понурившись, стоял возле кровати, выпятив губы, не решаясь поднять глаз.

— Ах вы, козлята, козлята! — засмеялась Марцеле. — Сами потом познакомитесь, времени у вас хватит.

Ребята с любопытством глянули друг на дружку и снова отвернулись.

— Ой собирайся, сынок! — спохватилась Марцеле. — Замешкалась я с вами, а завтрак уже на столе. Что мужчины скажут?

Тетка помогла Ромасу одеться и взяла его за руку:

— Пойдем.

Но мальчик ощетинился, как еж:

— Босиком?..

Марцеле непонимающе уставилась на его тонкие белые ноги.

— Где мои ботинки? — снова буркнул Ромас.

Тут только она сообразила, что в городе, наверное, даже летом никто не ходит босиком, и послала Алпукаса за башмаками.

Когда Ромас, одетый, умытый и причесанный, подошел наконец к столу, все уже дружно работали ложками.

Семья лесника Суописа была не то чтобы большая, но и не из маленьких. Что ни говори, а за столом каждый раз собиралось семеро едоков. Как водится, во главе стола сидел самый старший — восьмидесятилетний дед, отец лесника, некогда охранявший еще королевские леса, которого все в округе уважительно называли «дедусь». Его место сохранялось за ним неизменно, зато дальше весь порядок, в котором должны были располагаться Суописы, начисто ломался: с одного боку к дедушке льнула внучка Ната́ле, самая юная из всех, белоголовая любопытная девчушка, с другого — уже знакомый нам Алпукас. И только потом — отец, перед которым красовался покрытый белым рушником каравай хлеба; мать держалась поближе к плите; рядом с отцом сидел старший сын, Йонас, пожалуй, первый Суопис, который нарушил обычай четырех поколений — не пошел в лесники, а устроился машинистом на торфоразработках. Напротив — любимица деда, Юле. Про нее домашние говорят: «ветер в голове». В прошлом году она окончила семилетку. Родители хотели, чтобы дочка училась дальше, но Юле заупрямилась и бросила школу. Тогда ее послали в ремесленное училище. Не прошло и двух недель — дочь пожаловала обратно. Теперь Юле свободна как птица, помогает матери по хозяйству, и, кажется, ни о чем не горюет, хотя девушка она смекалистая, и, за что ни возьмется, все горит у нее в руках. Отец и мать ума не приложат, что с ней делать, куда определить, дедушка тоже беспокоится.

Один конец стола свободен. Там всегда стоит табуретка на случай, если зайдет сосед или заглянет гость. Перед ним мигом очутится миска наваристого борща или жирных щей с куском сала или мозговой костью…

Ромаса