Мальчишка вопил и упирался изо всех сил. Тогда служитель поднял его, оторвал от земли, схватил в охапку и потащил куда-то, забыв и про свой шланг, и про чужую лопату.
Ребята дождались, пока вдалеке стихли вопли пацана и ругань служителя, и вылезли из кустов.
— Он лопату бросил! — Толик поднял лопату. — Вот и хорошо! Сейчас выкопаем клад!
— Удирать надо отсюда. И побыстрее. Этот мужик сейчас вернется и нас к директору потащит.
— Как же удирать? Без клада?
— Завтра придем!
— Да завтра тут уже толпа кладоискателей будет. Пацан всех своих друзей приведет! Давай копать!
— Ты же сам сказал, что копать бесполезно. Дерн везде нетронутый.
— Но где-то же есть этот клад!!!
— Я, кажется, понял, где! В корнях! Не в земле, а в корнях! Под корнями, то есть! Здесь есть тайник!
Толик стукнул Лешку по плечу и радостно спросил:
— А пораньше не мог догадаться?
* * *
Июнь, 1943 год.
Передышка что-то затянулась. Почти месяц мы не двигаемся с места. Наш полк переформировали. Мы теперь являемся частью другой армии. Армия уже ведет бои за ближайшие города, а нас пока оставляют в резерве.
Ожидание боя хуже, чем сам бой. Ожидание выматывает. Каждый день ловим сводки, ждем приказа, готовимся к броску. Но день идет за днем, а мы по-прежнему в резерве.
Один Борис этому радуется. Уверяет, что успеет встать на ноги и сможет и дальше воевать с нами.
Он быстро идет на поправку. Передвигается, правда, пока на костылях, и доктор в госпитале говорит, что о полном выздоровлении речь еще не идет, но Борис заявляет, что уйдет в бой хоть на костылях.
Ноги, — говорит, — не главное. Главное, чтобы руки могли держать автомат.
Преувеличивает, конечно. Какой солдат без ног?
Я часто бываю у него в госпитале. Раз в три-четыре дня. Вот и накануне был.
Он меня во дворе встретил и подмигивает:
— Тебя сюрприз ожидает.
Ну, я, конечно, удивился. Думал, шутит. Я ему в тон:
— Без костылей ходить научился? Или уже плясать можешь?
А он:
— Ноги мои тут ни при чем. Тебя один человек видеть хочет. Пойдем в палату.
Я иду за ним, а сам гадаю — кто же это меня видеть хочет? Наверное, кто-нибудь из ребят, с которыми воевать пришлось. Сколько на войне встреч было, сколько знакомств! Всех и не упомнишь. С кем после боя раненых вытаскивали, с кем землянку делили, с кем из одного котелка кашу ели.
Подвел меня Борис к кровати, а там солдат лежит, весь забинтованный. Только нос из белых бинтов торчит. И рот, как дыра. Кого, думаю, так покалечило? Не узнаешь человека во всех этих бинтах. И признаться, что не узнал, неудобно, и притвориться, что узнал, неловко. Стою над кроватью и молчу. Солдат меня не видит. Глаза у него тоже забинтованы.
Я на Бориса посмотрел, взглядом спросил: «Кто это?» Он говорит:
— Валя, я к тебе друга привел.
Губы солдата чуть шевельнулись. Знакомо так. Верхняя губа немножко в гармошку собралась. Валя?! Валька Боровиков? Дружок мой школьный?!
Сколько ж лет прошло, как мы не виделись? Лет шесть, пожалуй. Я и не знал о нем ничего все эти шесть лет.
Не могу я даже сейчас понять, что в моей душе творилось в эти секунды. Плакать хотелось. И от радости, что встретились, что жив Валька, что я жив. И от жалости — живого места на дружке моем война не оставила.
Хорошо, Борис помог. Стал о Вальке рассказывать да о том, как наше с ним общее школьное детство выяснилось.
Я слушал, а сам молчал. И Валька молчал. Улыбался только. Вымученно так, больно ему улыбаться, верно.
— Как твои? — наконец с трудом произнес он. — Жена? Дочка?
— Погибли, — ответил я. — Под бомбежкой.
— А я один. Не успел жениться. Теперь уж не придется. Обгорел в танке. Ослеп.
— Ослеп?!
— Никогда видеть не буду.
Долго ли мы говорили? Наверное, долго. Валька мне рассказывал о своем последнем бое. О том, как вел танк, а глаза заливала кровь. Его сначала осколком ранило в голову.
Три танка подбил их экипаж, вел Валька уже почти вслепую. Командир экипажа командовал, направо или налево.
А потом в их танк попал снаряд. Наводчика убило сразу. Танк загорелся. Командир вытаскивал Вальку, на котором загорелась одежда. Пламя едва сбили. Ожоги по всему телу. И слепота.
Не человек теперь, а безглазое бревно, — пожаловался Валька.
Я его успокаивал, Борис даже подшучивал.
Встанет, мол, на ноги, еще не одну красавицу с ума сведет, вот только в тыл отправится.
— Отвоевал, — соглашался Валька. — Отвоевал. А жаль.
Я смотрел на этого обгоревшего, ослепшего танкиста, слышал знакомый Валькин голос, и никак в голове моей не укладывалось, что этот раненый — Валька, такой подвижный, озорной, веселый.
Покорежила нас всех война. Об этом ли мы думали в школе, когда мечтали, что станем командирами, летчиками, танкистами? Невозможно нам, мальчишкам, тогда было представить, что такое война, как она калечит. Не могли мы тогда знать, кто живой останется, кто погибнет, а кто вот так, как Валька — ни живой, ни мертвый.
Наш разговор сестра прервала. Вошла в палату да на нас с Борисом накинулась:
— Тяжелораненому покой нужен!
Не поспоришь. Я через бинты Валькину руку легонько сжал, а он снова верхнюю губу в гармошку собрал. Увидимся ли когда-нибудь? Выживем ли?
Ребята шарили руками под толстыми узловатыми корнями. — Ничего нет, ничего нет, — лихорадочно шептал Толик.
Лешка искал молча. Он то и дело испуганно оглядывался: не идет ли служитель. Но служителя не было. Наверное, он исполнил свою угрозу — отвел пацана к директору парка.
— Ну и траншею мы тут раскопали, — ворчал Толик.
Теперь все корни были засыпаны землей, приходилось разгребать.
— И этот еще постарался! Могилу какую-то выкопал своей лопатой!
— Не болтай, — посоветовал Лешка. — Ищи.
— А я что делаю, по-твоему?
— Времени мало.
— Да не бойся ты, успеем.
Лешка нащупал еще один корень. Под ним была нора. Иначе не назовешь. Лешка даже подумал, что оттуда вылезет какой-нибудь зверек или змея, поэтому сначала ткнул в дыру веткой и прислушался. Ни шороха, ни шипения. Лешка опасливо полез в нору рукой. Рука ушла почти по локоть. Пальцы нащупали сначала сухую траву и листья, а под ними — что-то железное.
— Есть!
— Что там?! — тут же подскочил Толик.
— Не знаю. Коробочка, что ли?
Вытащить находку было не очень просто. Тот, кто прятал, постарался укрепить ее в норе.
Толик в нетерпеливом азарте оглянулся и на секунду застыл: в конце аллеи показалась фигура смотрителя. Быстрым шагом тот направлялся к дубу.
— Черт! — пробормотал Толик. — Поторопись! Тот мужик возвращается!
Лешка занервничал и изо всех сил рванул находку на себя. В маленькой железной коробке что-то глухо громыхнуло.
— Наверх! — скомандовал Толик и потянул Лешку за рукав.
Лешка сунул коробочку в карман, послушно уцепился за толстую ветку и подтянулся. Так и скалолазом сделаться недолго! Интересно, все каникулы придется куда-то карабкаться, за что-то цепляться, зачем-то лезть наверх? Вот уж никогда не мечтал стать альпинистом!
Однако страх перед грозным парковым служителем подстегивал, и Лешка в одно мгновение взлетел вслед за Толиком в большое «гнездо», сплетенное из ветвей старого дуба.
— Здесь он нас не найдет, — уверенно прошептал Толик. — В тот раз меня не заметил. Давай коробку!
Лешка сердито отмахнулся:
— Да тише ты! Он услышит голоса или шорох, тогда будет нам с тобой клад. До сих пор ухо болит!
Толик внял Лешкиным предостережениям и замер.
Лешка с беспокойством оглядел убежище. Кругом листья и толстые ветви. Не сказать, что слишком надежно. Листья все время колышет ветер. Наверное, снизу можно заметить спрятавшихся.
Ладно, лучше все равно ничего не придумаешь. Главное — не шевелиться.
Лешка почувствовал, как затекает неудобно поджатая нога, поморщился, но не шелохнулся. Он даже на всякий случай покрепче сжал в кармане коробочку, чтобы она не звякнула нечаянно.
Служитель возвращался к дубу быстрым, решительным шагом, наверное, в надежде найти еще кого-нибудь из малолетних вредителей. Он сразу приметил помятые кусты шиповника, рванул к ним, но никого не нашел.
— Черт знает что такое! — громко сказал он, осматривая поврежденный кустарник. — Эти пацаны вечно суются, куда их не просят!
Потом подошел к дубу и посмотрел на вырытую яму.
— Вот бездельники! — Он схватил брошенную мальчишкой лопату и быстро закидал траншею комьями земли.
Потом наклонился к самым корням, ощупал их и, кажется, разозлился еще больше, потому что в ярости отшвырнул лопату, схватил свой шланг и потащил его по аллее, забыв полить еще одну клумбу.
