— Может быть, он упустил ее да за ней и погнался? — предположил Ванюшка, — она девчонка, верно, что щука!
— Сбежал с ней, стервец! — шипел Коська.
— Сбежал! — подтверждал Вьюнок, — он давеча поутру был, как шимашедчий. Плел такое, что я думал — не тиф ли? А он это, значит, уж замыслил, стакался с девчонкой, чтобы с ней удрать и самому все заграбастать!
— А ты молчал! — обрушился на него Коська, — ты молчал! Он, может, сейчас в милиции о нас всех болтает, а ты молчал! Такое у нас товарищество! Так мы друг за друга стоим? Эх, стервецы! Башки вам всем проломить! Языки вырезать! Уши сорвать! Крысы бесхвостые!
Он крутился, вокруг всполошенных мальчишек, как бешеный. Только насытившись их молчанием, выливши из себя всю злость в брани и крике, он, наконец, притихнув, метнулся к кладовке и, достав оттуда остатки водки, выпил залпом до дна. Успокоенные этим ребята, перешептываясь встревожено, полегли по своим местам. Пьяный Коська был не страшен, к тому же через несколько минут он уже спал, свернувшись калачиком у стены, самым мирным образом.
Но ребята уснули не скоро и не крепко.
Отчаянный грохот в железную дверь поднял на ноги всех сразу. Вьюнок вскарабкался наверх по одному жесту Коськи и через секунду скатился назад:
— Милиция! — прошептал он.
— Рассыпайсь! — скомандовал Коська. Бесшумно выскальзывая в каменную щель на стену, сначала ползком по ней, а потом прыгая наугад вниз, исчезали один за другим ребята. Как капитан корабля Коська спокойно дожидался, когда выйдет последний мальчишка.
Пролаз был узок и тесен. Ребята могли выбираться только по одному. Между тем, тяжелая дверь, прикрученная изнутри проволокой, поддавалась силе, и узкая щель в ней вырастала скорее, чем исчезали ребята.
Коська шепнул:
— Бей камнями!
И тотчас же трое ребят нагрузились камнями и стали, не целясь, устрашая лишь их беспрерывным потоком, перекидывать камни через стену на головы осаждавших.
— Дьяволы! — добродушно выругался старший милиционер. — Возьми их!
Он продолжал шатать дверь, прячась от сыпавшихся через стену камней. Иван Архипович прижимаясь к стене, чтобы укрыть свою голову от ударов, хрипел бессмысленно:
— Скорее, скорее!
Агент с двумя милиционерами помчался в обход через Проломные ворота. Но не успели они отбежать на несколько сажен, как камни перестали падать. Налегший на дверь милиционер сорвал ее с непрочного запора в тот же миг.
Иван Архипович вломился в башню вслед за ним. Он еще видел продранные подошвы Коськиных сапог, мелькнувшие в каменной щели.
Но в самой башне уже никого не было.
Иван Архипович схватился за голову.
— Нет вашей девочки с ними! — спокойно заметил агент, обводя электрическим фонариком стены кругом, — нет. Надо полагать, что не забрали же они ее с собой. Девочка бы не далась, надо полагать. К тому же им самим чуть удалось уйти!
— Догнать их! — прохрипел Чугунов, — переловить!
Милиционер, прислонившись к стене, стал спокойно набивать трубку. Закурив ее и выпустив густой клуб дыма, долго ползавший в его усах, он засмеялся.
— Догнать? — переспросил он, — шарашиков догнать? Это, гражданин, с крылами и то не сделать.
Чугунов и сам понимал бесполезность погони. Давно уже шум шагов исчез в тишине каменных развалин, да и выбраться в трещину было трудно взрослому человеку.
— Как же теперь? — пробормотал он, — как же?
— Повремените! Беспременно они вечером опять соберутся. Это у них тут насиженное место. Деваться им некуда, а тут у них — прямо, что крепость!
Попыхивая трубкой, милиционер оглядел стены и кивнул головой на них со снисходительной усмешкой.
— На что-нибудь да пригодились. А то так: хлам один. Разобрать бы давно нужно!
Прикуривший от его трубки агент вступился:
— Не разбирать, а реставрировать надо!
Они, не обращая более внимания на Чугунова, заспорили с ожесточением людей, плохо знакомых с вопросом о праве Китай-города на существование.
— Что же — все, что старо, то и красиво? — кричал милиционер.
— Нельзя отбрасывать пахмятники культуры! — не слушая его, спорил агент, — нельзя разрушать их! На них учатся прошлому. В них — опыт наших предков, не начинать же нам сначала учиться азбуке!
Иван Архипович махнул рукой и, опустив голову, выбрался из башни. Он побрел домой без всяких надежд на спасение дочери.
Глава одиннадцатая
Дома. — Странное поведение Пыляя
Топот маленьких ног, не слышавшийся два дня в квартире, взбудоражил весь дом. Аля нескоро смогла спуститься за Пыляем. Она переходила из рук в руки всех высыпавших навстречу соседей Чугунова и так докатилась до поцелуев, объятий и слез матери.
В этом шуме, возгласах и криках радости на минуту она забыла о новом друге. Самый запах дома и тепла был ей приятен в это мгновение. Вид комнаты и любимых вещей заставил ее на миг забыть даже о матери. Она сумела ответить на ее вопросы не прежде, чем перехватала и ощупала каждую вещь на своем столике. Запах гнилого подвала и плесени был еще возле нее и призрак сумрачной башни стоял перед глазами.
Мать спрашивала настойчиво:
— Где же отец? Где отец?
Тогда только Аля вспомнила о нем и, с наслаждением падая в единственное мягкое кресло в комнате, повторила:
— Где же отец?
Они долго не понимали друг друга, поняв же, Але нужно было еще рассказывать историю своего возвращения. Ждать отца не было сил.
Она настаивала:
— Я позову Пыляя. Мы должны его взять к себе.
— То есть как взять к себе, Алевтина? — вдруг опомнилась Наталья Егоровна, приходя в себя после сказочной повести дочери, — с ума ты сошла что ли? Взять к себе уличного мальчишку…
— Он в доме будет теперь жить! — оборвала Аля.
— Грязного…
— Он мыться будет!
— Оборванного! — в ужасе бормотала Наталья Егоровна, не слушая дочь, которая спокойно вставляла:
— Ты ему починишь все!
— Больного, вероятно…
— Доктора вылечат!
— Который слова сказать не может!
— И пусть молчит!
Насмешливые возражения дочери, наконец, дошли до слуха матери. Она всплеснула руками:
— Это ты уже там научилась дерзить мне?
— Я не вернулась бы без этого мальчика! — вспыхнула Аля, — вы забыли уже?
Наталья Егоровна бессильно опустилась на стул.
— Мы можем дать ему что-нибудь, Аля!
— И выгнать опять на улицу?
— Ну, пусть отец устроит его в приют какой-нибудь!
— Но до приюта он должен же где-нибудь быть?
Девочка кусала губы от гнева и радость встречи готова была омрачиться горечью ссоры. Наталья Егоровна смирилась.
— Ну, пусть отец решает!
— Тут нечего решать, а нужно позвать его!
Аля бросилась к двери с порывистой решимостью принять на себя всю ответственность перед отцом.
— Я приведу его! — крикнула она, не слушая больше матери.
Наталья Егоровна накинула платок на голову и, вздыхая, пошла вслед за дочерью.
— Куда ты?
Они спустились вниз вместе. Наталья Егоровна шептала упрямо:
— Я не могу тебя пустить одну, Аля. Ты никуда не должна одна ходить. Это так ужасно!
Аля не отвечала, она снисходительно кивала матери, ведя ее за собой. Маленькая хозяйка торопилась ввести нового друга в свой дом. В ее уме мелькало с кинематографической быстротой все то, что она скажет, что сделает для этого маленького бродяги. Она распахнула дверь на улицу с теплой волной радости в груди. Белый день, поражавший своей белизной после двухдневного мрака башни, ослепил ее. Этот день нес ей груду радостей, но и без Пыляя, без школы, без встреч с подругами, он был бы прекрасен.
С таким восторгом и таким ожиданием веселого дня распахивают двери выздоравливающие, которым впервые разрешают свободную прогулку.
— Я дома, Пыляй! — крикнула она.
Никто ей не ответил. На ступеньках крыльца никого не было. Улица была пуста. Сворачивавший за угол извозчик остановился было, но, прислушавшись к крику, спокойно хлестнул лошадь.
— Пыляй! Пыляй! Иди же! — кричала девочка.
Она подождала. Мальчишка не показывался. Аля с удивлением оглянулась кругом.
— Пыляй!
Она сбежала с крыльца, но мать догнала ее и остановила.
— Пыляй! Да где же он?
Маленький оборванец вел себя по меньшей мере странно. Наталья Егоровна закрыла глаза, раздумывая о том, сколько будет ей возни с этим спасителем дочери, оказывавшимся уже с первых шагов невозможным мальчишкой.
Аля же металась возле крыльца с тоской и нарастающей тревогой и продолжала кричать исступленно:
— Пыляй! Пыляй! Гадкий мальчишка!
Наталья Егоровна оглядывала переулок, пожимая плечами и кутаясь в платок от утреннего холодка. Где-то на набережной слышались тревожные, резкие свистки и крики просыпавшихся дворников и караульщиков. В утренней тишине этот шум был тревожнее и страшнее. Наталья Егоровна боялась отойти от крыльца на несколько шагов, чтобы не сделаться жертвой уличного скандала, грабежа, может быть даже убийства.
