Таковы были события последних дней на улице Профсоюзов.
Но были в эти дни на другой крутовской улице события и посерьезней письма Марсельезы, Лениной болезни и покупки Митре обновок. События, о которых еще ничего не было известно ни Адриану, ни его соседям-приятелям.
Эти значительные события происходили в доме Сожича.
Вечером злополучного дня, когда «натюрморт с селедкой» увезли на проверку в Художественный музей, Ян Савельевич вернулся домой в заметно нервном состоянии. Он немедленно прошел к себе в кабинет и сейчас же оттуда послышалось:
— Рома, ты там?.. А ну, иди-ка сюда!
Ромчик явился на зов дяди.
Ян Савельевич встретил его напряженным молчанием. Потом показал пальцем на стул, который стоял у стены, где еще утром висела картина и, чеканя слова, спросил:
— Не объяснишь ли ты мне, что это тут такое?
— Стул, — ответил Ромка.
— Да, стул. Стул в моем кабинете. А почему на нем следы от грязных ботинок? А? Я спрашиваю, кто это тут топтался на стуле в моем кабинете?
Ромчик посмотрел на стул и понял, что отпираться бесполезно.
— Никто не топтался. Это я смотрел картину.
— Ты смотрел картину! Ах вот как! А почему тут столько следов? Ты что, танцевал фокстрот на стуле?
— Нет. Мы смотрели ее вместе с Адриашкой, — выпалил Ромка.
— Что такое? С Адриашкой? Зачем? — глаза дяди сделались круглыми и удивленно уставились на Ромчика.
— Он еще раньше увидел, что селедка намазана на старой картине, и нам было интересно, что там нарисовано.
— Что?! Да как же вы сюда проникли? Ключ ведь у меня!
— Очень даже просто, — Ромчик сам не понимал, откуда набрался храбрости так дерзко отвечать дяде. — Подходят другие ключи.
— Подходят ключи? Да ведь это же взлом! Как вы посмели? Этот твой Адрианка мошенник! Он шпионил! Это он их направил сюда!.. У меня отобрали, у меня украли… может быть, единственную ценность!.. — закричал Ян Савельевич.
— Это у вас не единственная… У вас много ценностей, — сказал Ромчик.
— Что? Что ты говоришь, обормот? — Сожич рванул на себе твердый воротник. Запонка упала на пол и покатилась под стол.
На крик явилась мама Ромчика. Она остановилась в дверях, не понимая, что происходит.
— Анна… Анна Михайловна!.. Ваш сын, полюбуйтесь им! Он решил погубить мой дом… Он уже погубил его.
— Я ничего не делал, мама, — мрачно сказал Ромчик. Губы его напряженно сжались.
— Он разорил меня! Он навел на дом людей, которые только и стремятся обобрать других… Вы знаете, что наделал ваш расчудеснейший сын, Анна Михайловна?
— Что же случилось, Ромчик?
— Никого я сюда не наводил! Дядя Ян спрятал знаменитую картину. Он ее замазал. А картину искали и нашли. Вот и все.
— Я ее замазал? Вы слышите, Анна? Да кто бы об этом узнал, если бы… если бы не… Как я ее берег! Может быть, это был, как его, Рембрандт, кто знает? Это был капитал. Я мог бы лишиться всего, но картина спасла бы меня… Она стоила огромных денег… И вот мой племянник своими руками!..
— Эту картину украли у Советской власти, — почти крикнул Ромчик. — Ее нельзя, ее стыдно прятать!
— Что такое? Как он сказал? Анна Михайловна, вы слышите? Украли! Это, может быть, я украл, купив за свои деньги?.. За свои собственные. И не за бумажные миллиарды, а за родные — золотые… Я украл свое собственное имущество! У кого?.. Ай, ай!.. — Сожич схватился за сердце. — Какой позор! В доме предатели… в доме доносчики!..
— Ян Савельевич, не надо!.. Успокойтесь! Рома, иди к себе.
— Нет, не успокоюсь. Я его выгоню из моего дома!.. Да, да, вон! Можете убираться. Племянничек! И вы тоже… Столько лет я вас поил и кормил. Я подобрал вас, голодных. Я сам согрел змееныша!..
— Ян Савельевич, перестаньте! Уйди, Рома!
— Я не уйду, мама.
— Да, все это так! — вопил вконец разошедшийся Сожич. — Что бы вы делали без меня, когда остались одна, без мужа, без работы?.. Вы бы умерли с голоду вместе с вашим младенцем… Я пригрел вас. Привез сюда… Я кормил вас…
— Ян Савельевич, я у вас работала с первого дня. Ни одного куска хлеба ни я, ни Рома не съели даром. Вы это знаете.
— Работали!.. Подумайте, они работали!.. Да в Советской России сейчас еще сколько угодно безработных. Нашлись бы и без вас. Вы, вы меня обманули. Ай-ай… Решили пустить меня по миру, когда кругом только и расставлены капканы… К черту, я больше не хочу, к черту!..
— Не кричите на мою маму! — Ромчик сжал кулаки. Он раскраснелся. Черные глаза с ненавистью смотрели на дядю. — Вы и так… Вы и так ее замучили.
— Что он сказал?.. Я замучил… Я мучитель?.. Ха-ха-ха… Уходи с моих глаз, маленький мерзавец! — Сожич смешно затопал ногами, но тут уже не выдержала Анна Михайловна.
— Вы не смеете на него топать, не смеете кричать, — произнесла она так тихо и отчетливо, что Ян Савельевич сразу умолк. — Это мой сын и он вырастет таким, каким был его отец… Это вы нечестный человек, Ян Савельевич… Я все терпела ради сына, но теперь…
— Что? Что?.. Это мне, который… — Сожичу не хватало воздуха.
— О, я знаю, что вы за личность, — не в силах остановиться продолжала Анна Михайловна. — Но я не хочу больше этого знать. И пусть этого не знает мой сын. И не смейте на нас кричать… Спасибо за сочувствие. Я ничего не видела в вашем доме, кроме работы… Достаточно, я больше не хочу быть ни прислугой, ни приживалкой! Мы как-нибудь проживем с Ромой, знайте. И лишь только будет возможность, съедем с вашей квартиры.
— Куда это вы пойдете, что вы умеете делать? Ха-ха!.. — опять ожил Ян Савельевич. — Кому вы нужны, родственница известного нэпмана?.. Только я мог вас спасти… Ничего, вернетесь и еще поклонитесь. Все дороги ведут в Рим.
Анна Михайловна покачала головой.
— Я не ваша родственница. Я сестра вашей жены, но никогда не была и не буду вашей родственницей, Ян Савельевич. Пойдем, Рома.
Она взяла его за руку, и они вышли из кабинета. Ян Савельевич издал звук, похожий на свист шарика, из которого выходит воздух, и опустился на затоптанный стул.
Анна Михайловна пошла в свою комнату и там долго и печально смотрела на карточку Роминого отца. Потом она двумя руками пригладила волосы и сказала сыну:
— Он больше не будет на тебя кричать. И на меня тоже. Мы уедем отсюда. Не знаю куда, но уедем. Ты уже большой, не бойся, как-нибудь проживем.
— Я не боюсь, мама, — сказал Рома.
А из кабинета Яна Савельевича было слышно, как он ходил из угла в угол, вероятно, прикидывая и соображая, что предпринять, чтобы выпутаться из неприятнейшей истории, в которую он так неожиданно влип.
С утра Митря явился к Адриану.
— Эй, спящее дитятко! — крикнула Агафоновна. — По твою душу пришли.
— Кто там еще? — высунувшись из-под простыни, проорал Адриан.
— Не узнать. Франт какой-то.
Зевая на ходу, Адриан в трусиках и майке выскочил на веранду. Митря ждал его в полном блеске. Наглаженные брюки, сияющие ботинки. И футболка в порядке. Не видать, что на локтях протерлась. Рукава завернуты высоко. Даже волосы смочены водой и расчесаны.
— Ты чего это с утра?
— Нам же идти. А вдруг они раньше… Еще пропустим, тогда как узнаем?
— Что же, так до половины третьего и будем там торчать?
Митря задумался. Конечно, он поторопился. Но уж очень не хотелось сидеть ни дома, ни в баньке с голубями. Да и разве можно на голубятне в этаком виде? А не надень с утра штанов — мать закроет шкаф на ключ. В старых, что ли, идти?
— Делать все равно нечего, — сказал он.
— Ну и дрыхал бы…
— И спать надоело.
— Может, купаться сходим пока? — Адриан еще раз зевнул.
— Не, купаться не пойду. Еще брюки свистнут.
— Ладно. Сейчас оденусь.
Агафоновна предложила Митре поесть вместе с Адрианом, но тот от завтрака отказался. Митря никогда не ел в чужих домах, сколько бы его ни уговаривали. Хотя не часто у Митри бывало на столе то, чем кормили его приятелей.
Как ни тянули время, а в садик на площади явились в половине второго. Сели на скамейку и стали ждать. День выдался теплый, солнечный, и двери Художественного музея на этот раз были распахнуты на улицу.
Вдруг Адриан толкнул локтем приятеля и прошипел:
— Смотри, Марселин дедушка!
В двух скамейках от них, на повороте аллеи, сидел дедушка Марсельезы и, нацепив на нос пенсне со шнурком, читал газету «Крутовская правда». Мальчиков он, видно, не заметил.
— А чего он тут?
— Кто его знает? Гуляет. Что одному-то дома сидеть?
Ждать пришлось долго. Часов не было, и то Митря, то Адриан бегали на улицу, интересовались временем у каждого, кто проходил мимо. Потом они забеспокоились. А что если все изменилось и сюда никто не придет?
Но тут как раз появился Ян Савельевич. Он появился со стороны площади и стал прохаживаться возле музея. Мальчишки не спускали с него глаз. Через некоторое время послышалось знакомое чихание и рев исполкомовского автомобиля. Он вынырнул из-за угла и, оставляя за собой пыльный хвост, подъехал к музейному крыльцу. Сожич снял шляпу и заулыбался прибывшим.
