Поль, старик мой дорогой, какое счастье, что ты у меня есть, и я могу все тебе рассказать! Без тебя я бы точно сбрендил. Конечно, есть еще папа… Кстати, я рассказал ему о своем визите к Шальмону и даже показал зуава. Не думаю, что таким образом я предал Ролана или нарушил тайну исповеди. Папа выслушал меня, не перебивая, а затем сказал:
— Дорогой мой Без Козыря, ты совершенно помешался. Я-то думал, ты уже взрослый, а ты, оказывается, еще совсем маленький мальчик.
Словно холодным душем обдал. Я понимаю, он просто пошутил, чтобы помочь мне вернуться в нормальное состояние, и все же я ужасно разозлился. Он тут же сменил тон.
— Франсуа, завтра я посажу тебя в парижский поезд, и ты вернешься домой. Тебе совершенно незачем оставаться здесь. Поверь мне, то, что тут происходит, это не сеанс черной магии, а самая настоящая драма. Ты воспринимаешь все соответственно своему возрасту, а действительность куда менее чудесна.
— Ты уже во всем разобрался?
— Почти. И мне очень жаль.
— Ты знаешь, кто убил старика Шальмона?
— Пока нет. Но предчувствия у меня самые печальные.
Я, естественно, начал спорить. Не могу же я уехать, не забив гол чести! Я использовал все аргументы: мое здоровье, которое явно улучшилось; мое привилегированное положение в замке, поскольку ко мне благоволит сам Ролан Шальмон; сведения, которые я мог бы собрать, если бы мне не вставляли палки в колеса! А что подумает мама, если я вернусь один? Короче, я добился отсрочки при условии, что буду держаться в стороне от событий.
Увы! Отсрочка, похоже, будет недолгой. Это и есть мой второй сюрприз. Я знаю, что ты ждешь его с самого начала письма, но я был вынужден продвигаться медленно, описывая тебе события в том порядке, в каком они происходили. Будь спокоен, впереди тебя ждет рассказ о пожаре! Но сначала я изложу свой разговор с Нуреем. Это важно, потому что его мнение о событиях совпадает с моим. Я встретился с Нуреем в Сен-Пьере, где он покупал пленку для своего «Кодака». Он сказал мне:
— Мсье Робьон, я изменил свои планы. Я буду писать роман о Бюжее.
И потащил меня к пляжу. Вкратце расскажу тебе, что он мне говорил. Во-первых, он уже не винил во всем Мишеля; Нурей решил, что провоцирует всякие неприятности в замке не кто иной, как сам Ролан Шальмон. Пережив в день смерти отца сильнейшее потрясение, этот человек занял по отношению к окружающему миру оборонительную позицию. Он, словно аккумулятор, заряжен загадочной силой, которая и повинна во всех таинственных событиях.
— Дальше будет еще хуже, — продолжал Нурей. — Я почти уверен, что все это началось задолго до нашего приезда, но, вероятно, не было так ярко выражено. А потом понаехали постояльцы, они нарушили покой Ролана, и в нем стала копиться ненависть. Уверен, впереди нас ждет нечто ужасное, и я хочу быть рядом. Это невероятно увлекательно!
Ненависть? У этого одинокого старика, который был так добр со мной? Что за глупости!
— Я не сомневаюсь, что…
Нурей не дал мне договорить.
— Впрочем, скоро все прояснится. Мсье Рауль только что, после длинного предисловия, сообщил мне, что был вынужден уволить кастеляншу, официанта и даже беднягу Мишеля: платить им нечем. Кажется, он очень расстроен. Через месяц начинается туристский сезон, а он не может выпутаться из своих трудностей. Я пробуду здесь еще несколько дней, затем подыщу другую гостиницу; надеюсь, за это время тут что-то произойдет.
Мы долго еще гуляли по великолепному пляжу, который тянется далеко — далеко, в голубую бесконечность. Остальное я расскажу тебе после ужина. У меня уже рука устала, а мне еще писать и писать. Сейчас меня ждет совсем непривлекательный ужин: холодные закуски и холодные же блюда на второе. Причем мы перешли на самообслуживание. В общем, полный упадок.
До скорого!»
«Привет! Это снова я!
Ужин, вопреки ожиданиям, оказался отменным. Мидии, креветки, крабы, и все это прекрасного качества. Плюс великолепное мясо! Особенно баранина. Не подумай, что я тебя просто дразню: все это очень важно… Затем мы все собрались в гостиной: Рауль, кузен Дюрбан, папа и я. Рауль пил кофе; бедняга, он выглядел ужасно. Дюрбан заказал анисовку, а мы с папой — чай с вербеной. Все было спокойно.
— Напрасно я тебя побеспокоил, — сказал Рауль папе.
— Мне очень жаль, — ответил папа. — Что ты собираешься делать?
— Сам еще не знаю. Может, сдам часть Бюжея под летний лагерь. У меня были об этом переговоры с заводским комитетом одной фабрики в Лионе. Это позволит мне немного выиграть время.
Именно в этот момент раздался крик:
— Пожар!..
В гостиную вбежал взволнованный Симон.
— Скорее! Горит комната номер четырнадцать.
Видел бы ты, как все помчались! Комната номер четырнадцать была четвертой справа на втором этаже. Мы взбежали на лестницу; впереди всех, конечно, был Симон. На бегу он крикнул через плечо:
— У меня есть универсальный ключ!
Мы мчались за ним гурьбой, как Куриации за юным Горацием[16], — вы ведь проходили это в коллеже? Когда мы его догнали, он уже сражался с дверным замком. За ним стоял папа; из соображений субординации я не стал соваться вперед. Затем, тяжело дыша, подбежал Дюрбан и, наконец, Рауль, который где-то по дороге прихватил огнетушитель. Из-под двери полз густой дым. Ужасно пахло паленым.
Симон наконец открыл дверь, и дым ударил в лицо. Мы задыхались, кашляли, глаза у нас слезились, но мы все же кое-что увидели. Не пламя, нет, — всего лишь разбегающиеся по ковру и креслам искры и кое-где голубые вспышки огня.
— Выходите отсюда, скорее! — крикнул Рауль.
Он начал поливать из огнетушителя места, где вспыхивали голубые огоньки, и клубы дыма заполнили всю комнату.
В одном из просветов я заметил Симона — он сдернул с окна занавеску, развернул ее и накинул на кресло. А Дюрбан в это время топтал ногами тлеющий ковер. Я вынужден был отступить в коридор. Наконец, битва с огнем закончилась, и кто-то открыл окно. Я рискнул заглянуть в комнату. Кресло, кажется, удалось погасить, но Симон, морщась, тряс в воздухе ладонями: видно, обжегся.
— Я бы и сам прекрасно справился, — проворчал Рауль.
Он еще немного побрызгал вокруг из огнетушителя, но огонь фактически был побежден. Все собрались в центре комнаты, притихшие, подавленные. Вонь стояла ужасная.
— Нам еще повезло, — прошептал Рауль.
Он обернулся к Симону и поднес к лицу его ладонь. На ней видны были следы ожогов.
— Займитесь скорее своими руками!
— Я просто не успел их защитить, — оправдывался Симон. — Мне хотелось как можно скорее потушить огонь. Слава Богу, что я почувствовал запах! Еще немного, и весь дом бы запылал.
— Окно было закрыто, дверь тоже, — заметил Дюрбан. — Как же мог разгореться огонь?
— Комната пустовала с момента отъезда мадемуазель Дюге, — подхватил Рауль. Включив люстру, он добавил: — Видите? Это не замыкание. Что же тогда?
Папа за все это время не проронил ни слова. Он напряженно что — то обдумывал. Рауль обратился к нему:
— Как ты думаешь, нужно звонить в жандармерию? Совершенно ясно, что все это кем-то подстроено. Сначала машина Биболе, теперь поджог… Надо что-то делать!
Папа взял его под руку, вывел в коридор и начал что — то вполголоса втолковывать. Я понял, что надо срочно смываться, если я не хочу в течение получаса оказаться в парижском поезде. Уходя, я слышал, как Дюрбан с Симоном обсуждали способы лечения ожогов. Моего исчезновения никто не заметил. Я заперся у себя в комнате; в голове роилась туча вопросов — и ни единого ответа…
От чего происходят пожары? От спички, зажигался или от поджога. А комната была заперта на ключ. Идем дальше. Пожар — это огонь, языки пламени, вздымающиеся к потолку, обгоревшая мебель… А здесь? Потрескивание тлеющего кресла, искорки на ковре… Я знал, конечно, что синтетическая обивка не столько горит, сколько дымится, но это объяснение меня не удовлетворяло.
И тут я не выдержал. Ты же меня знаешь: как только мною овладевает какая-нибудь идея, я не могу усидеть на месте… Я вышел в коридор и прислушался. Никого. С первого этажа доносился гул голосов: видимо, консилиум заседал в гостиной. До комнаты Нурея путь был свободен!
Похоже, что Нурей мне обрадовался. Он читал какой-то роман, но тут же закрыл его при моем появлении, показывая что я ему не помешал.
— Какая поразительная книга! «Грозовой перевал»[17] — вы не читали?
— Нет.
— Очень рекомендую… Это от вас идет такой странный запах?
Я понюхал свои ладони и рукава куртки. Да, конечно же, надо было мне побрызгаться одеколоном.
— Это из-за пожара, — сказал я. — Горела комната номер четырнадцать. Ее только что потушили.
— Ой, расскажите скорее!
Оседлав стул, он приготовился слушать мой рассказ, и я, все еще взволнованный пережитым, выдал ему настоящий монолог Терамена[18]. Тревога, начало пожара, проявленная Симоном храбрость и, наконец, несколько выдуманных мною по ходу дела эффектных деталей. Нурей был потрясен.
