Митькин приятель Оау, маленький охотник из племени лесных индейцев, был большим знатоком звериного помета. Оау его читал, как записки: «Здесь недавно была свинья, успеешь догнать». В домике тоже побывала свинья. Залезла на стол, спустила штаны и оставила послание: «Всех ненавижу!»
Глядя в окошко, Митька понял, почему домик окружен колючей проволокой. Внутри он был похож на шкаф с полками, полками, полками где только можно, до потолка. Зимой здесь был продовольственный склад. Веселенькая компания жила в бараке, если от нее приходилось охранять ее собственную еду.
В углу стоял топчан, покрытый засаленными ватниками: распоряжался на складе один человек. По таежному обычаю, он оставил еды для путников. Теперь на полу в мешанине из растоптанных макарон, соли и придавленных подошвами окурков возились бурые лесные мыши. Рядом валялся пустой мешок. Судя по его размерам, продуктов было больше. Их разложили по рюкзакам, поленившись нагнуться за рассыпанными макаронами и солью.
Дверь барака снова скрипнула. Недовольно тряся головой и фыркая, оттуда выскочила лисица и убежала в кусты. Ага, и там нагадили. Значит, уголовники не собирались возвращаться на ночевку. Можно спокойно поискать спички или горючее для зажигалки.
Митька вошел в дом, и мыши бросились врассыпную. Не так уж много они успели съесть. Лине предстоит работа Золушки — отделять обломки макарон от мусора.
За дверью нашлась фанерная лопата для снега. Первым делом Блинков-младший соскреб со стола «послание» уголовников. Кстати, раз на зимовье нет ни вышек для охраны, ни «колючки» у барака, то, может, эти двое с топором и не уголовники, а просто поганцы. Хотя бывают какие-то расконвоированные заключенные. Они-то скорее всего и работают на лесоповале, потому что всю тайгу колючей проволокой не обнесешь.
Узкие окошки склада пропускали мало света. Торопясь, пока совсем не стемнело, Митька стал шарить по углам. Над топчаном висела керосиновая лампа. Митька покачал ее — булькает! Боясь поверить такому счастью, он снял стекло, поднес к фитилю пустую зажигалку, чиркнул раз, другой… Фитиль поймал искры и загорелся, расточая счастливый запах керосина, тепла и будущей еды.
А уютно здесь было зимними вечерами. В тайге мороз, аж деревья трещат, а ты валяешься на топчане, и в ногах у тебя постреливает жаркая чугунная печка, а над головой, только руку протянуть, полочка с книжкой… «Спутник молодого трелевщика», — прочитал Митька. На захватанной обложке какая-то гусеничная машина везла бревна. Хорошо быть молодым трелевщиком. Днем потрелевал на морозце, вечером лежишь, почитываешь «Спутник». И не надо тебе искать папу, и никого ты не боишься, и знаешь, что будет завтра…
В сенях нашлась целая канистра керосина. Митька смочил в нем тряпку и протер стол, уничтожая последние следы и запахи. Положил на стол книжку, поставил зажженную лампу. Дом, милый дом, как говорят американцы. Лине понравится.
На обратном пути он забежал в барак. Все точно: и здесь нагадили, значит, не вернутся.
Громко шлепая комаров, Митька пробежал мимо помойной ямы, нашел приметный куст…
Оранжевая пуховка и парашют валялись на земле. Лины не было.
Глава XIX
ВОТ ТАКАЯ Я ДРЯНЬ!
Минуты две он просто ждал. Мало ли, зачем человеку понадобилось отойти. Потом стал звать вполголоса. Кричать, побоялся: то, что двое с топорами ушли, еще не означало, что они успели уйти далеко. Лина не откликалась, и Блинков-младший выбежал на просеку.
Километрах в полутора, почти у самой реки, маячило едва различимое в сумерках светлое пятно. Митька помахал рукой. Пятно не двигалось.: Ему стало страшно. На память пришли мыши, деловито таскавшие обломки макарон. Съели мало, значит, начали недавно. Может быть, он разминулся с преступниками на несколько минут. А Лина не разминулась… Зачем ее к реке-то понесло? Лежала бы себе в кустах.
Митька бросился бежать.
Кроссовки тянули к земле, как гири. Некстати вспомнилось, что встал он семнадцать часов назад. Глаза слипались на бегу. От черники осталась одна оскомина на языке и сосущая пустота в желудке. Сон и еда ждали в доме, от которого ушла эта идиотка. Может, хотела воды набрать? Нет, парашютик-пузырь она тоже бросила в кустах. И ушла просто потому, что захотелось. А теперь лежит… Блинков-младший уже хорошо видел: да, лежит!
Потом он разглядел ее лучше и зарычал от ярости. Поза у Лины была самая беззаботная: руки под головой, глаза в небо, на розовые закатные облака. Мечтает. Дура! Дура!
Митька чувствовал себя как оплеванный. Самое обидное, что сказать было нечего. Ну, ушла. Нельзя, что ли? Ах, он волновался? А разве она виновата? Она что, нанимала его в няньки? Просила за ней бегать? Не просила? Ну и отвали!
Лина молча смотрела, как он подходит.
— Вставай, пойдем ночевать, — сказал Митька. — Там лампа есть керосиновая и печка. На ужин сварим макарон, если мыши их еще не съели.
— Что ж ты не ругаешь меня? — с вызовом спросила Лина.
— Не вижу смысла. Пойдем скорей. Спать хочется, а мне еще возвращаться за водой.
— Зря не ругаешь. Скажи: «Убить тебя мало!»
— Убить тебя мало, — без удовольствия повторил Митька. — Все, теперь пойдешь?
— Не пойду. Я, кажется, сломала ногу. — Лина закрыла лицо руками и прорыдала: — Да, вот такая я дрянь! Мы теперь вместе, вместе погибнем!
Минуты две Митька смотрел на близкую реку. В голове перегорели пробки и стояла кромешная тьма. Его зазнобило. Трава была мокрая от вечерней росы, и джинсы успели отсыреть. Он встал (как садился, не помнил), обошел плачущую Лину и спустился к реке.
Берег был каменистый, река широкая и, насколько Митька мог видеть, мелкая. Он забрел по колено и умылся. Оставляя на воде крохотные расходящиеся волны, шарахнулись мальки, и сразу же близко ударила крупная рыба. «Непуганая. Поймать легко», — подумал Митька и встрепенулся. Вода есть. Еда есть. Огонь есть. Есть дом и рядом с ним просека, на которой можно расстелить парашют и подать сигнал вертолету спасателей.
Полсуток назад Линина сломанная нога могла погубить обоих. В глухой тайге их не увидели бы с воздуха. А ночи в августе уже холодные, одна ночевка без огня — бронхит. На второй день Лина не смогла бы идти, на третий Митька не смог бы ее нести. Лежали бы рядышком с температурой под сорок и загибались. А теперь сломанная нога — не смерть, а большая дачная неприятность.
Митька вернулся к Лине почти спокойный.
— Где болит?
— В лодыжке. Там хрустнуло, Дим. Сильно. Так болело, что я пять минут по берегу каталась.
— По берегу? — удивился Митька. До реки было шагов сто.
— Ага. Я хотела умыться. Прыгнула на камушек и поскользнулась. А сюда доскакала на одной ноге. Я думала, пройдет, а она только хуже. Пошевелить не могу.
Стараясь не прикасаться к больной ноге, Митька закатал штанину. Лодыжка здорово опухла. Но крови не было, кости не торчали.
— Больной скорее жив, чем мертв, — объявил он. — Если перелом, то закрытый. Зараза не попадет.
— Может, просто вывих? — с надеждой спросила Лина.
Митька пожал плечами.
— Рентген покажет.
— А ты дерни, чтобы нога встала на место. Я потерплю, — дрожащим голосом сказала Лина.
— Это ты в кино видела? — спросил Митька.
— Ага, гэг номер четыреста шестнадцать.
— А сколько всего гэгов? — Митька отошел в кусты и сразу заметил подходящий стволик с развилкой. — Рассказывай, я пока тебе костыль вырежу.
— У дедушки записано пятьсот двадцать. У американцев на первом месте гэг, когда машина переворачивается, а у наших — когда она бежит, он ее догонят и целует.
Слушая Лину, Митька вырезал костыль. Получалось хорошо: развилка сверху — под мышку, развилка посередине — чтобы опираться рукой.
— А я думала, ты меня на руках понесешь, — заметила Лина. — Этот гэг в первой сотне.
— Вот уж фигушки! — сказал Митька. — Слушай гэг номер пятьсот двадцать один: мы сделаем лубок, только не сейчас, а когда дойдем до дома. А за ногу дергают или очень опытные, или очень глупые. Вдруг у тебя не вывих, а перелом? Тогда можно так дернуть, что без ноги останешься. Теперь гэг номер пятьсот двадцать два: я бегу, ты меня догоняешь. Целовать необязательно.
— А ты меня не проводишь? — растерялась Лина.
— Потом. Скоро совсем стемнеет, мы не найдем зимовья. Я сбегаю за лампой, потом за водой, а ты пока иди, как сможешь. — Митька снял с себя рубашку и намотал на развилку костыля, чтобы зеленоглазой не резало под мышкой. Помог ей встать и дал костыль. — Попробуй, может, укоротить?
— В самый раз, — сквозь слезы улыбнулась Лина. — Дим, тебе не надоело со мной нянчиться?
— Я про это не думаю, — сказал Блинков-младший. — Злюсь иногда. Но я же не могу тебя вернуть в магазин и попросить другую. Какие мы друг другу достались, с такими и надо спасаться… Походи, я хочу посмотреть.
