Мать плакала, обнимала меня.
Я сначала очень переживал её отъезд. А потом подумал, как, должно быть, ей будет интересно увидеть новые страны, море…
А с Мари я вижусь раз в неделю. Мари огорчается. Она думала — да и я тоже, — что уж теперь-то мы сможем встречаться часто. К тому же у меня теперь машина. Я уж её и так успокаивал и эдак. Говорил, что это временно. Что это делается для моего успеха, а значит, для нашего!
У меня нет минуты вздохнуть!
За меня теперь взялся господин Рилей — заведующий вокальным отделом. Я ему спел все песни, какие написал, и, конечно, «Мари». Он их изучил вместе с консультантами и говорит:
— «Девчонка» — ерунда. «Голубой попугай» пойдёт, «Счастливчики» — будет боевик. «Мари» тоже ничего. Только как там у тебя?
Пусть течёт твоей косы ручей —
Всё тогда становится светлей.
Не годится! Мы изменили так:
Пусть течёт твоей косы ручей,
Словно золото из сейфа в сейф!
Здорово! Да? «Становится светлей» — никто не поймёт. А «сейф» — это каждому ясно. Теперь дальше. Вот дюжина песенок. Наш отдел подготовил. Разумеется, будет сказано, что их написал ты…
— Но, господин Рилей, я действительно могу сам… — говорю.
— Морено, Морено! Кто ж в этом сомневается? Но зачем тебе тратить на это время? Ты своими, уже написанными, дал нам общее направление твоего творчества. Мы знаем твой вкус. А уж такими мелочами, как написать слова и музыку, пусть ребята занимаются. Нечего тебе тратить на это время!
Я посмотрел все эти новые песни и подумал, что, в общем-то, господин Рилей прав. Песенки очень похожи на мои. Я бы, наверное, так и написал, если б было время. И напишу ещё. Просто сейчас некогда.
Но что такое «некогда», я понял только теперь. Сутки напролёт я пел! Сутки. Когда я попал в студию звукозаписи, я подумал, что перенёсся на Марс. Ну и техника! А какую мне гитару дали! Она, наверное, тысячу долларов стоит.
Я пел, пел. Всё-таки я молодец! Когда я прослушиваю свои пластинки, я вижу, как я здорово пою.
Два раза меня таскали на телевидение. Перед этим долго репетировали — я только рот открывал и играл на гитаре, а пение шло с пластинок, которые я напел раньше.
Ко мне приставили ассистентку — Лу. Когда первый раз я её увидел, у меня дух захватило. Я просто не представлял себе, что могут быть такие красавицы, А какая у неё фигура! Как она смеётся! Её задача — следить «за моими манерами», видите ли. Мы с ней несколько раз ходили в ресторан, в театр. Но ведь это по службе, а не так! Мари нечего было обижаться, Потом меня начали снимать для обложек. Сфотографировали на балконе моей квартиры, за рулём машины. Лукас хотел отправить меня самолётом на море, да времени не хватило. И снимки — я на скале, я у борта парусника, я на галерее маяка, около якоря, на вёслах, под пальмами, мы с Лу на яхте и т. д. — сделали в фотостудии… Получилось здорово!
И вот этот самый снимок с Лу на яхте попался Мари на глаза. А мне как раз удалось выкроить время на часок прокатиться с ней за город. Я продал машину, которую купил тогда из аванса, и купил новую — гоночную, серебристую. Не машина — ракета! Но дорогая страшно! Я в тот месяц даже не мог маме денег послать сколько всегда. Но она потом написала мне из Аргентины, что всё в порядке.
Мари, печальная, молчит. Когда мы за город выехали, я остановил машину в лесу, обнял её, хотел поцеловать. А она в слёзы. Достаёт журнал, где мы с Лу на яхте, и показывает мне. Тут я расхохотался и объяснил ей, что к чему. Целый час объяснял, что это реклама, что Лу ассистентка, что я на неё плевать хотел. И мы помирились. Вообще-то я понимаю Мари, Лу такая девчонка, что любого может с ума свести.
Поступили в продажу мои пластинки! И меня теперь готовит для концертов. Это сложней. Теперь эти идиоты утверждают, у меня такой слабый голос, что во втором ряду слышно не будет. Словом, целую передвижную лабораторию создали в вагончике, который будет сопровождать меня на концерты. Какие-то специальные усилители, стереозвуковые аппараты, микрофоны и т. д. Когда попробовали, здорово получилось. Голос гремит на весь зал.
Пластинки — это одно дело, Морено, а концертное выступление — другое. На пластинки мы, если надо, глухонемого запишем. Да так, что голос Карузо по сравнению с ним военным барабаном покажется. Тут и темп, и частота, и волна, и усиление, и тембр, и тон — всё, что хочешь, в наших руках. А на эстраде — ты микрофон и аппаратура. Только и всего. Значит надо петь, чтоб из этой аппаратуры извлечь максимум, чтоб она каждую ноту передавала наиболее выигрышным образом Конечно, если б ты мог, как в телестудии, только рот открывать, а мы б твои пластинки накручивали — это было идеально, но на сцене такой номер не пройдёт, — объяснил господин Рилей.
— Ну что ж, — говорю, — пусть ваши специалисты, господин Рилей, поломают голову. За то им и платят!
Он посмотрел на меня внимательно, потом говорит:
— Быстро ты освоился, Морено. Далеко пойдёшь! Далеко…
— В конце концов я ведь не хорист, а Юл Морено! Сын моря! Можно и постараться! — отвечаю.
Словом, идут репетиции.
Сегодня я выкроил свободный вечер и поехал в «Чёрный фонарь». Несколько месяцев я уж там не был. Ниса и Рода пригласил.
Госпожа Амадо выбежала навстречу.
— Юл мальчик мой, вспомнил всё же! Пришёл! — кричит. Заказал я виски, шампанского. Всё бутылками. Госпожа Амадо сама несёт. Ходит по залу, сияет, шепчется с посетителями.
Вдруг подходят к столику две девушки — они с какими-то толстяками сидели в другом конце зала.
— Господин Морено, — говорят, — пожалуйста, — и протягивают мне две открытки с моей физиономией.
Ну тут я почувствовал такую радость! Словно крылья у меня! Ведь это первые автографы в моей жизни! Первые! И где! В этом кабачке! Где я пел в обшарпанный микрофон. Вот когда я по-настоящему понял, что такое слава!
Автографы господни Бенкс тоже научил меня, как давать, Это, оказывается, целая наука. Кому надо подпись делать «С лучшими чувствами», «На память», «От Сына моря»; кому одно слово — «Ваш», «Благодарный», а кому — толпе, поклонницам — просто подпись. Подпись мне подготовили в отделе рекламы: красивую, оригинальную и экономную. Да, да, экономную. Ведь автографов придётся, может быть, тысячи раздавать.
Я несколько недель тренировался быстро подписываться. И вот наконец поставил впервые автографы на этих открытках.
— Ну, Сын моря, ты, смотрю, совсем на гору забрался, — Род говорит. — Газеты пишут, тоскуешь по морю-то? А? Помнишь, как мы тут, за углом, на улице Мальшанс, загорали на пляже? — и смеётся.
Странный он, Род. Конечно, мы друзья, Ближе, чем Род и Нис у меня нет. Но всё же мог бы понять, что кое-что в моей жизни изменилось. Что я, например, могу купить этот «Чёрный фонарь» со всеми его потрохами. Нис, тот понимает. Говорит:
— Молодец ты, Юл. Смотри, тебя все в зале узнают. Для них теперь большая честь, что ты сюда пришёл. Жалко, Джо нет, вот старик бы порадовался.
Смотрю: действительно, ни Джо, ни Ударника. Какие-то два типа, тоже, правда, немолодые, играют, и паренёк поёт. Поёт и смотрит на меня, как на икону.
Началось кабаре, Лола пела, Лили раздевалась, а вместо Фанфани какие-то жонглёры.
Потом лили к нам подсела. Она ещё больше похудела. Кашляет. Говорит, продувает в задней комнате. Я ей лучшего виски налил. Затягивается сигаретами, пьёт. Одна полбутылки виски выпила.
— Фанфани где? А где им быть? Дохнут где-нибудь о голоду. А может, дворниками нанялись. Дожали-таки нашу старуху, заставили их уволить. Нечего им было в профсоюзы играть. Нашлись тоже профсоюзные боссы! Фанфани! Смех!
— Ну, а Джо? — спрашиваю.
— Ты ушёл. Через месяц Ударник так напилок, что упал где-то, разбился. Его в больницу на полгода. Джо один остался. А эти вот — они только все втроём нанимались. У них уж готовая группа. пришлось госпоже Амадо их взять, а с Джо расстаться.
Лили опять выпила — прямо бочка бездонная! — кашляет, задыхается глаза красные, слезятся, лопатки торчат.
Помолчала. Потом говорит:
— Ну, а Джо тут, в сквере, по вечерам на губной гармошке играет. Кто сколько подаст. Не видел? Ах да, простите, великий Морено, Сын моря ведь не бывает в таких местах.
Посмотрела на меня, встала и вышла.
Пьяная. Совершенно пьяная. Завидует! Ну, при чём тут я? Небось если б она пробилась, она б меня не то что виски, взглядом не угостила. А я дал Роду денег, попросил Джо передать.
Опять Мари на меня обиделась. Я забыл её день рождения.
Ну до такой степени замотался со всеми этими репетициями что забыл! Я и маме уже месяца два на письма не отвечал. Послал я Мари своего секретаря. Это господин Бенкс посоветовал мне взять секретаря, сам подыскал. Юрист, знает четыре языка стенографию, лет за пятьдесят ему. Сначала мне даже неудобно было, он мне чуть не в деды годится и такой церемонный «Да, господин Морено» «Будет сделано господин Морено» Между прочим, всё здорово делает… Так что я быстро к нему привык. Вот я его и попросил съездить к Мари.
