Митяй ничего не спросил более, только на другой день сам стал искать встречи с Любавой. На реке у проруби углядел, бельё полоскала. Подъехал, ушат с бельём в сани поклал, рядом девушку посадил и повёз в село. Бабы увидали, заахали:
— Ведьмина дочка Митяя окручивает!
До Катерины тот слух долетел, и стала она выговаривать сыну: так, мол, и так — тороковска семья не чета Крутояровым. И опять про Любавино волхование… Да Митяй твердо решил её в жены взять. Вскоре и сговорились. Однако девушка Катеринины косые взгляды заметила, упросила любимого со свадьбой погодить:
— Сейчас нельзя тебе со мной, против воли матери и я не могу, чтоб для свекровки была нелюбая. Да, поди-ко, время пройдет — образумится.
Оно так-то и получилось: Катеринин поскребыш, Митяев самый младший братишка, захворал шибко, в жару мечется. Попа звали, лекаря — всё без толку. Любава узнала, пришла к Петру с Катериною:
— Может, я чем помогу?
Петро плечами пожал:
— Сам-то не против, да жена больно набожная! Боится тебя!
Но для Катерины бог богом, а дитя жальче, да и вспомнила — другие бабы своих ребят к Любаве да Василисе приводили: у кого золотуха пропала, у кого глазки исправились. Сунула младенца девушке и ушла за печку. Та его обмыла, отваром травы целебной напоила, убаюкала. Мальчонка успокоился, а через неделю на ножки встал. Катерина сама перед Любавой на колени упала: прости, дескать, дуру старую!
На том все размолвки кончились, на пасху свадьбу решили сыграть.
В Сибири разбойный промысел многие грехом не считали, иные миллионщики с него начали, про Евграфа Кухтерина слыхали, небось, — с кистенем обозы чайные караулил, чай тогда вровень с золотом шёл, вот Евграфа «чаерезом» и звали. А потом-то… лошадей тыщи имел, по всему тракту дворы постоялые, в тайге прииск. Сам в Томском городе в хоромах барствовал, и губернатор к нему на поклон катался.
Про кухтеринско обогащение разговоры всяки бывали, да к одному сводились: от трудов праведных не наживешь палат каменных. А которым-то оно и спать не давало, по ночам выходили на дорогу с дубиною. От того ямщикам — лихо, купцам — разорение. Ямщики доглядчиков меж собой подсылали, да поди угадай, кто помышляет. На людях все боголюбые да смиренные.
А как-то раздетого купца ямщики у тракта нашли, думали — мёртвый, а он живой оказался, не добили разбойники. Как в сознание пришёл, указал, что разбойников было семеро и лицом будто похожие. Тут и вспомнили, ямщики про братьев Савостиных.
Братья те — семь мужиков, один одного здоровее, над ними Федосий старший: взгляд волчий, сила медвежья. Сказывали, по молодости он с Кухтериным на тракте, не один пограбил обоз, душу не одну загубил. Да Евграф похитрей — награбил сколько-то, власти купил, чистый, документ выправил, осел в городе честным купцом-миллионщиком. А Федосия солдаты словили — и каторга. Да потом-то убёг, в деревеньке притрактовой поселился. А братья младшие подросли, с ними по дорогам лютовал втихомолку. Много беды принесли. А как услышали, что купца ямщики у тракта живого нашли, долго-то не раздумывали, — дом свой подожгли и скрылись в тайге. Власти солдат посылали., да разве Савостиных словишь — в урмане отлежатся, а солдаты уйдут, опять по тракту гуляют. А то в богатом селе в трактир заберутся — пощадят жизнь трактирщику али нет, а деньги вытряхнут, и трактир подожгут. Да потом будто канули. Люди гадали:
— Куды ж разбойники подевались?
Всяк толковал по-своему, а что да как — сказать не могли. Только потом-то всё выяснилось: ведьма Любава, ямщикова заступница, их укокошила…
В глухой тайге набрели охотники на заимку, в ней скелеты — шестеро у стола, вповалку, винные чарки в костлявой руке у каждого, а у самой двери ещё один — большущий. И в руке-то не чарка — коса девичья. Тут и узнали — коса Любавы Тороковой.
Любава та из нашего же села девушка. За глаза называли ведьмой её, потому, как сказывали, мать её в молодых годах ведьмой была. А как ямщик молодой, Крутояров Митяй, посватался, языки прикусили — побаивались.
Из себя Любава красавица, коса — девкам на зависть, пятернёй не обхватишь. Тоже ведь говорили — в той косе Любавина сила волшебная. Ну, Митяю это и нравилось, сам парень-то видный. А пройдутся оба по улице, старики вслед долго вздыхают да. крякают, а то и поспорят, кто кого краше — жених аль невеста.
Однако не до свадьбы к тому времени молодым стало: большой поезд купцы снарядили, ямщиков наняли, должны были за неделю управиться, а, почитай, никто не вернулся. Душегубы Савостины укараулили, постреляли. Пятеро в ту поездку погибло. Нашли их потом у тракта в снегу, а подвод с лошадьми будто и не было.
Митяй не ездил тогда, к свадьбе готовился; а как узнал, сговорился с Любавою свадьбу отложить — какое ж веселье, коли крик да плач по селу.
Прошло сколько-то дней, и опять горе — четверо ямщиков не вернулось, а потом ещё трое пропало. Оробели ямщики, да кормиться-то надо, опять нанимались в извоз. Бабы по ночам не спят, бога молят, чтоб к семьям-то возвернулись.
Митяй с Любавою который раз свадьбу откладывали, парень уж рукою махнул:
— Может, без гулянья жить начнём?!
Однако Любава все молчала, а как-то и говорит:
— Коли слышал, что ведьмой не зря прозывают, знать должен: сила волшебная сразу уйдёт, как женой твоей стану. Так-то и с матерью моей получилось. А пригодится сила ещё — избавлю село от разбойников, а покуда не ищи меня у отца с матерью, сама объявлюсь!
Сказала и к вечеру из села исчезла.
А через день али два Митяю ехать случилось. Катит он по дороге, по сторонам луга да поля оглядывает — всё снегом покрыто, тишина кругом. А дорога дальше к черному бору тянется. Митяй и обеспокоился; в том-то бору разбойники обоз пограбили. Слышит — колокольчик вперёд его лошади зазвенел. Привстал Митяй. «Что за попутчик?» — думает. Однако дорога пустая, никого не видать.
«Экое наваждение!»
А колокольчик бренькает, будто кто впереди скачет и догнать не даёт. Осердился Митяй: «Кто такой?! Настигну сейчас!»
Погнал Косматку, а колокольчик шибче зазвенел — невидимый, должно, тоже ходу прибавил. Как в лес въехал, колокольчик умолк, и сосна поперёк дороги упала. Люди с топорами да ружьями из кустов выскочили, у сосны заметались, видать, поджидали кого, а не вышло. Митяй ахнул: «Разбойники!»
Повернул коня, погнал во всю мочь. Те заметили, из ружей палят. Да шибко уж далеко был — не попали. Прикатил Митяй в село, мужикам рассказал. Подивились они и скорей татей ловить, а как прибыли, никого не застали, лишь сосна поперёк дороги лежала. Побродили мужики круг сосны, Митяя про звон всё расспрашивали и по плечу парня хлопали:
— Видать, тебе колокольчик послышался, а что ушёл от разбойников — планида счастливая.
Многие потом к Митяю просились в попутчики:
— Ты уж, Митенька, не отказывай, с тобой вдругорядь и нас варначья пуля минует.
Митяй и не отказывал. Однако у самого из головы не выходит: «Кабы меня разбойники караулили, так чего ж рано себя обнаружили? Поди, того невидимого поджидали». И тут будто опомнился:
— Ведь это ж… Любава была! Меня от смерти спасала!
Потом ещё не один ямщик так же вот ушёл от разбойников: и звон слышали, а коней и попутчика не видали. И люди вскоре заметили, что нет Любавы в селе. Стариков её, Василису с Василием, спрашивали, те отмалчивались. Ну и пошло: младшая Торокова по дорогам гуляет, ямщиков спасает. До Савостиных тот слух долетел, крепко задумались — с каких-то пор сами, вишь, замечать стали — мешает им кто-то. В засаде этак сидят, слышат — колокольчик звенит, и то ли правде, то ли мерещится — на богатой тройке купчиха в соболях и сама правит. За ней почтарь либо мужик на лошадёнке тащится. Сосну подпиленную опрокинут, выскочат, а тройка с купчихой исчезнет, только хохот девичий по тайге. Путник, что следом скакал, повернёт коня, да и был таков.
Савостины сначала друга на друга перечили, дескать, тот не в срок сосну на дорогу свалил, а тот выскочил раньше. А как-то летом прослышали — на ярмарку, на трёх подводах, купцы шелка да парчу везут и охрана мала; затаились в засаде, ждут. Подводы скоро уже показались, близко подъехали. Братья ружья на изготовку: кто в ямщика, кто в купца прицелился — сейчас пальнут. Тут мотылёк голубенький то у одного, то у другого перед глазами крылышками затрепыхал, на мушку садится, с прицела сбивает. Братья, один да другой, стрельнули, ни в кого не попали, а себя обнаружили. Ямщики за ружья и давай по кустам палить. Одному Савостину руку задело, другому плечо, Федосию кость в ноге перебило. Наутёк припустили разбойники. В тайге, в глухомани, заимка у них была. Добрались, стали гадать: пошто такое-то невезенье? И сговорились: двум младшим, Пантюхе с Митрохой, странниками прикинуться, по сёлам пройтись, послушать — в народе что говорят. Ну, и отправились. Как из тайги на тракт выбрались, услышали — колокольчик звенит и топот, будто тройка скачет. Оглянулись — нет никого. Отбежали, в сторону, топот за ними. Догнал, и давай кто-то невидимый Пантюху с Митрохой кнутом хлестать с приговорами, а голос-то девичий:
