Хотя с тем же успехом могло быть и другое. Принес Валерий Палыч канистру, оставил якобы для Леньки. Вечером понял, что сглупил, да и бензинчику взял маловато, пришел со второй канистрой – и все поджег.
А может, эта канистра здесь всю жизнь валялась, поджигатель ее нашел и применил? А ну и что, что бензин на продуктовом складе! Склад большой, глупо хранить на этих метрах лишь несколько мешков муки. Витек и складирует здесь все, что нужно и не нужно.
А еще так…
Гадать можно было до посинения, вторая канистра давала воображению колоссальный простор.
Может быть, Валерий Палыч и не виноват. Только вот что: горел склад не меньше часа – долго так горел. Тонкий с Васнецовым не видели пожара, потому что сидели в комнате, там окна выходят на другую сторону. Внимание, вопрос: а где же все это время был Валерий Палыч? Почему не заметил огня, не прибежал сломя голову, с кружкой воды наперевес? Он ведь живет совсем рядом! Вот его окна, а вот пекарня. Вот грузовик, с шумом проезжающий мимо его окон с утра пораньше. С работы сосед вернулся еще до поджога…
Конечно, человек имеет право выйти из дома на сорок минут, но что-то многовато совпадений, связанных с Валерием Палычем.
Гнездо покачивалось в такт шагам какого-то нервного двуногого. Меньше всего Толстому хотелось, чтобы его куда-то уносили, но еще меньше ему хотелось просыпаться. Укутавшая его тряпка уютно грела бока. Двуногий шел, гнездо покачивалось. Из щелей тянуло сыростью и прохладным осенним воздухом.
Тряпка впитала столько разнообразных запахов, что даже у бывалого крыса закружилась голова. Гуталин, какая-то незнакомая крупа, много бумаги и пыли, яблоки, выпечка, пот, чернила, мука, забродившие ягоды, хмель… Одна тряпка в гнезде пахла совсем иначе, не как остальные. Только мучная пыль, кожа, булки и немного сырости. В полудреме Толстый потихоньку ее отгрызал. Отгрызал и дремал долго-долго.
Мягкий пол ушел из-под ног грубо и неожиданно. Толстый приземлился на лапы, держа в зубах отгрызенную тряпку. Тряпка закрывала ему глаза, но не таков Толстый, чтобы просто так взять да и выпустить находку изо рта только потому, что она мешает.
Вокруг было неуютно светло и слишком просторно для маленького зверька. Торчал Толстый, как муравьишка на куске сыра: любой увидит и сцапает. Надо бежать! Перехватив покрепче добытую тряпку, крыс поспешил к ближайшему темному углу.
Прыжок, другой, чей-то вопль, чей-то хохот, как фон – заметили, ну и пожалуйста! Сейчас Толстый спрячется, вот хотя бы под эту тумбу, и никто его не достанет. Прыжок, еще прыжок, еще хохот – уф! Прибежал.
Толстый выпустил изо рта добычу и стал водить туда-сюда носом: куда забрался? Где кормят? Где дом и как вернуться, когда здесь ему разонравится?
У входа в убежище возникла рука с пыльным сухарем. Ну нет, Толстого на такое не купишь! Он уже достаточно взрослый, чтобы не даваться в руки незнакомым, предлагающим всякую ерунду. Хотите выманить – гоните сладкий сухарь. А лучше сыру, а?
А снаружи хохотали и горланили десятки голосов.
– Он точно там?
– Отсюда вижу!
– Где он его раздобыл-то?
– В увольнении!
– Ничего себе!
И прочий бред – ни одного знакомого слова! На руки не зовут, сухарей не предлагают. (Это – сухарь? Не смешите мои вибриссы!) Даже не зовут домой, хотя уже хочется. Неуютно тут у вас – беспокойно, прохладно и едой не пахнет.
– Давайте в кухню подбросим! Кто там завтра в наряде?
Слово «кухня» Толстый прекрасно знал. И заинтересованно высунул морду.
Чужая пятерня с короткими несточенными когтями невежливо сцапала его за шею. Пока Толстый пищал, барахтался и думал: «Укусить или так поймут?», его бросили на мягкое и накрыли крышкой. Все. Попался верный крыс. И как теперь выбираться прикажете?
Вот, скажем, из обычной металлической клетки выбраться легко: там дверь боковая и прутья. Лапу высунул, поддел пару проволочек – и свободен. А если западня с ровными глухими стенами и дверь сверху, и надо ее не открыть, а вовсе даже поднять? Толстый, конечно, очень сильное животное, но такой фокус ему провернуть слабо́. Эти двуногие явно сжульничали: подложили на крышку что-то тяжелое, чтобы Толстому было не поднять.
И было не поднять. И не прогрызть – слишком ровные стены коробки, была бы хоть царапинка, а лучше – оторванный угол, чтобы подцепить зубами!
Коробка покачивалась над землей – опять куда-то несут! Хорошо бы в кухню: там бабушка и много съестного, прямо на полу – бери, не хочу! Конечно, немного далеко, но Толстый всегда терпеливо переносит дорогу, особенно если оно того стоит.
Качка прекратилась, коробку опустили на землю, и стало так тихо, тепло и душно, что снова захотелось спать.
В западню проникал запах пыли, пота и какой-то слабенький свет. Если напрячь нюх, можно было уловить запах утренней сырости, а может, это все – сырые тряпки. Толстый мог ошибаться: их вокруг очень и очень много. Кажется, он проспал всю ночь. Точно, всю: Толстого не обманешь! Если есть хочется так, что хоть пищи́, значит, он ел последний раз час или два тому назад. А если есть хочется так, что хоть ори, то прошло уже добрых двенадцать часов и надо срочно что-то делать, а не ждать, пока о тебе вспомнят.
Вспомнили о Толстом незамедлительно, даже орать не пришлось. Коробка поднялась в воздух, немного покачалась в такт незнакомым шагам и…
Свет резанул глаза после темной коробки, когти шкрябнули по дереву – Толстый приземлился на доску. В нос, в уши и, кажется, в глаза ему ударил дурманящий запах незнакомый крупы. Толстый побежал навстречу аромату и плюхнулся в жидкость.
Он был в раю! Нет, слов таких крысы, конечно, не знают, но кашу от обычной воды как-нибудь отличат и почувствуют: вот он – рай! Толстый барахтался в душистой вареной крупе, проедая себе тропинки во всех направлениях!
И, как всегда, кайф обломал какой-то двуногий. С криком «Ты че, здесь вот сиди!» он выудил Толстого за шкирку и посадил на деревянный плот в этом море каши.
– На доске сиди, понял?
Лязгнула железная крышка. Стало темно и прохладно. Толстый спешно начал умываться, слизывая кашу с боков, спины, хвоста. А когда умылся, есть уже не хотелось. Он по-прежнему был в раю. Сидел на деревянном плоту в море каши, чего еще крысе для счастья надо?!
– Фига – се, Кусто!
Свет вспыхнул неожиданно: Толстый уже успел задремать. Уши резанул визгливый голос двуногого:
– Эй, брысь отсюда, слышишь!
Слышал Толстый прекрасно и знал слово «брысь». Только не много ли берет на себя этот двуногий? Чтобы он, Толстый, по доброй воле оставил это дивное место? «Откажись от рая, и я не буду на тебя орать» – вот как звучало это хамское предложение.
Какая-нибудь глупая землеройка, может, и согласилась бы: они не любят крика, да и кашу не жалуют. Но крыса?! С какой стати?! Толстый презрительно отвернулся и, черпая лапой, принялся демонстративно поедать кашу.
К воплям нервного двуногого добавился голос еще одного. Этот орал еще громче, но хотя бы не так визгливо:
– Боец Васнецов, почему задерживается завтрак?!
– Кры-са! – отвечал второй голос.
– Извольте доложить по всей форме!..
Толстый поедал кашу и слушал этот бесплатный радиоспектакль. Знакомых слов было мало, но какие страсти, какие тембры! Это сперва противно, а потом привыкаешь и прямо – музыка.
– Почему животное в пищеблоке?!
– Не могу знать, товарищ капитан.
Чья-то проворная щепотка подцепила Толстого за хвост и в один миг лишила рая. Крыс висел вверх ногами, и пол был так далеко, что близорукий Толстый его не видел.
– Уничтожить. Об исполнении доложить.
– Есть!
Толстый хотел подтянуться и залезть незнакомцу на руку, но его грубо встряхнули, заставив опять болтаться вверх тормашками.
Перед самой мордой пахнуло жаром. Скрипнуло железо, и Толстый увидел огонь.
Больно щипнуло нос, свернулись жгутиками опаленные вибриссы. Толстый рванулся было назад, но налетел на тяжелую металлическую преграду. Глаза щипало и жгло хвост, стоять на четырех лапах было нельзя: пол обжигал подушечки. Толстый оттолкнулся, прыгнул вперед, ударился о железо, упал, снова прыгнул…
Лапы ничего не чувствовали, но дышать стало как будто легче. Не видя, куда и откуда, Толстый побежал прочь.
Слезящиеся глаза его только и различали, что темные пятна впереди. В носу стоял запах гари, других запахов Толстый больше не различал. Опаленные вибриссы, как чужие, кололи нос и отказывались чувствовать габариты норы, куда пытался забиться Толстый. Пролезу – не пролезу? Обожженную кожу саднило то ли само по себе, то ли так царапались узкие стены.
Наконец, Толстый уперся в тупик, втянул в нору опаленный хвост и с удовольствием разглядел, что он вполне удачно поместился. Весь. Уже хорошо.
По полу тянуло сквозняком. Толстый отдышался и принялся вылизывать обожженные лапы.
