Старик только кивает, слова выговорить не может.
Идём все по коридору, тихо-тихо входим в комнату, что перед несгораемой. Старик стучит в глазок, глазок открывается.
— Что-то вы сегодня запоздали, господин кассир, — говорит охранник.
И мы слышим лязг, щёлканье, скрипенье — там небось сто замков на этой двери. Наконец она открывается.
— Господин кассир! Да на вас лица нет! Что случилось?.. — вскрикивает охранник.
Тут мы врываемся в дверь, Охранник за пистолет. Куда там! Нитти и Мэррей его как скрутят и к стулу, Он отбивается кричит. Да разве здесь кто услышит? Я дверь изнутри закрыл, с кассира глаз не спускаю.
Привязали охранника к стулу. Нитти опрашивает:
— Скажешь комбинацию?
— Нет!
— Пристрелим.
— Стреляйте!
Тут уж Нитти времени терять даром не стал. Засучил ему рукав, вынул ампулу, шприц — работает, как заправский доктор. Всё он умеет! Сделал укол.
— Ты, друг, — смеётся, — сейчас уснёшь и тихонько нам всё сам расскажешь. А ты, — это он кассиру, — открывай запор.
Кассир еле двигается, как автомат, подходит, набирает разные цифры, нажимает кнопки, рукоятки.
— Подлецы! — орёт охранник, — Мерзавцы! Грабители!
— Не ори, — Нитти говорит, — Сказал бы сам комбинацию, и всё бы давно кончилось, А так жди, пока ты уснёшь, и чего только людей задерживаешь!
— Всё равно не скажу! Ничего…
Но уже глаза у охранника мутнеют, я говорит он тише. Видно, пентатол начал действовать.
— Скажешь! — Нитти усмехается. — Под пентатолом у всех язык развязывается.
Охранник сидит бледный, пот на лбу катится, глаза слипаются. Слышим, бормочет:
— Чёрт с вами… открывайте… До цифры восьмой налево, до пяти направо… До девяти налево… до четырёх направо… до одиннадцати налево, до пятнадцати направо… нажмите кнопку «А»… потом «Е»… и ещё раз обратно до девяти… обязательно до девяти…
Сказал и уснул.
Нитти записывает, торопится, карандаш прыгает. Подбегает к сейфу, начинает крутить колесо. До восьми налево, до пяти направо, до девяти налево… Нажимает на «А», нажимает на «Е».
Мы стоим, нервы как струны на хорошей ракетке, охранник спит на своём стуле, кассир, что фигура восковая, застыл.
И вот Нитти делает последнее движение — доворачивает колесо направо до девяти.
И… вдруг словно у меня голову оторвали! Дикий вой, истошный, чудовищный вой заполнил всё кругом!
Мы как в столбняке застыли. Первый сообразил Нитти.
— Сволочь! — крикнул он и — бац-бац-бац — три пули всадил в охранника. Тот как висел на верёвках, привязанный к стулу, так и остался висеть, будто спать продолжал.
Мы под вой сирен выскочили в коридор, слетели кубарем с лестницы. Стив уже открыл дверь, ждал нас, вылетели на улицу — ив машину.
— Сволочь… сволочь… — Нитти бормочет. — Наврал комбинацию, подлец. Наврал! Вот она какая была, защитная система! Поняли? Если неправильно наберёшь комбинацию, включаются сирены. Теперь только успевай!
Водитель наш, видно, ездить умеет. На ста шестидесяти мчались. Потом бросили машину и разбежались, как договорились, на случай неудачи.
Пришёл в свою комнату и так и не заснул. Всю ночь проворочался.
Ведь на волоске висели!
Утром первым делом купил газету. И прямо во весь лист:
«Попытка ограбления магазина «Калипсо», «Убийство охранника», «Отважные грабители потерпели поражение», «Бессмысленная жестокость ночных налётчиков»…
Полиция ищет убийц. Хотя лиц наших ни сторож внизу, ни кассир не разглядели, но рост, фигуры, голоса описали. Теперь идут розыски.
Боюсь-то я боюсь. Но у меня из головы почему-то всё время не выходит одна мысль: это уже второй охранник, который на моих глазах на тот свет отправляется, защищая хозяйское добро. Почему? Ведь не своё!
Может быть, дело не в том, чьё добро защищать? Просто, может, они считают, что это их долг? и что такое долг?
Ведь Клод тоже, можно сказать, пострадал из-за этого долга. Только он-то защищал не заводской сейф не денежки президента компании лежат, а своих товарищей. тоже ведь долг. Но здесь всё-таки разница. А вот какая? Понимаю, что те охранники дурака сваляли, а Клод нет. А объяснить не могу.
Люди-то все, наверное, честные, которые долг выполняют, только одни зря, а другие нет. Наверное, всё-таки надо разбираться, какой долг…
А не просто так себя под пулю подставлять.
Дожди вереницей проходят и проходят над городом. Только проглянет с утра голубое небо, как снова подкрадываются со всех сторон серые тучи, они затягивают небо сплошной пеленой, некоторое время выжидают, словно давая людям часок на подготовку, а затем изливаются дождём. Дождями! Бурными, грозовыми, обыкновенными, скучными, бесконечными, еле заметными, противными, когда не поймёшь, почему лицо мокрое, а мостовая вроде бы сухая.
…Нет больше порядка. Где это видано, чтоб нельзя было выйти в парк подышать вечерком свежим воздухом. Мальчишки по двенадцать лет нападают! Ну, добро бы взрослые. Это нормально, это всегда было. Но двенадцатилетние?..
В газетах пишут, что в Америке да и в Европе нападают на целые города, на пляжи, на деревни. С ними уже войска сражаются!
А про банки и говорить нечего! Вот на магазин «Калипсо» и то не побоялись — напали. Куда полиция смотрит? дневные завсегдатаи «Уголка влюблённых» качают головами, обсуждают. Дневные! Вечерние не удивляются, они много чего знают, вечерние посетители «Уголка влюблённых». Старый Штум, почёсывая трёхдневную щетину и с тоской глядя на пустую бутылку, ворчит:
— Лучше б людей с работы не увольняли, Вот и не было бы грабителей. А то куда деваться, раз работы нет? Пойду-ка и я очищу банк — будут знать…
— Как ты можешь так говорить, дорогой? — Госпожа Штум в волнении. — Хоть бы наш Род…
— Род, Род! Бездельник, шалопай! — Старик Штум смотрит на жену налитыми кровью глазами. — Вот из таких бандиты и вырастают! Где он болтается? Где? Я тебя спрашиваю! Учил, учил его. Порол, порол, да, видно, мало.
Раздаётся стук в дверь. Госпожа Штум бежит открывать.
— Это он! Сынок пришёл… — радостно бормочет она.
В квартиру входят двое мужчин. Не снимая плащей и шляп, они без приглашения садятся. Тот, что повыше, спрашивает:
— Штум, это вы?
— Ну я, — отвечает старый Штум. — А вы кто такие? Если с завода, можете смотреть: ничего нет, всё вывезли! — Он встаёт. — Всё! Ясно? Ничего нет! А теперь хотите пособия лишить? Не имеете права! На что жить? И так с голоду дохнем! Женя больна, сын…
— Вот, вот, — перебивает тот, что пониже, — насчёт сына мы и пришли. Полиция! — И он вынимает из кармана свой знак.
— Где сын?
— Н-н-не знаю… — бормочет Штум, Мать Рода хватается за сердце.
— Что с ним? Скажите! Что с ним? — кричит она.
— Не орите! — Полицейский даже и не смотрит на неё. — Так где парень? Когда он был здесь последний раз?
— Н-н-не знаю… — Штума совсем не слышно.
— «Н-н-не знаю, н-н-не знаю»! — передразнивает полицейский. — Где он живёт?
Мать Рода берёт себя в руки.
— Он уехал в туристский лагерь. Мы его уже месяц как не видели.
— Туристский лагерь! — Полицейский иронически улыбается. — Он что, отдыхать уехал? Где он работает?! Покажите-ка его комнату.
Полицейские недолго роются в вещах Рода вещей-то, собственно, нет.
— Ну вот что, — говорит тот, что пониже, закончив осмотр, — как парень придёт, незаметно нас вызовите. Ясно?
— В чём его обвиняют? — неожиданно воинственно кричит пришедший в себя старый Штум. — Где у вас ордер на обыск? И чем дело?
— Пока ни в чём, — отвечает полицейский. — Просто хотим поболтать с парнем. До свидания.
Полицейские. Старый Штум некоторое время сидит молча. Потом встаёт и вынимает из открытого ящика в углу бутылку Прямо из горлышка долго-долго пьёт. Небритый кадык ходуном ходит над распахнутым воротом заношенной клетчатой рубашки, большая рука дрожит от напряжения.
Устремив неподвижный взгляд в окно, глядя на дождливое серое небо, мать Рода, сгорбившись, сидит у пустого стола. Визит полицейских, разумеется, не был случайным. Один из осведомителей сообщил, что «Калипсо» хотел ограбить Нитти. Тот самый, за которым второй год охотилась полиция. Осведомитель, кроме Нитти, назвал Мэррея, Стива и какого-то нового — Штума, мальчишку.
Трудность для полиции заключалась не в том, чтобы обнаружить преступника. Трудность крылась в другом — в невозможности доказать его виновность.
Подозреваемый всегда представлял доказательства, что в момент совершения преступления находился за тридевять земель. Десяток человек всегда готовы были подтвердить, что он пьянствовал с ними, играл в карты, катался на машине или даже присутствовал на вечерней, молитве.
