— А я слышала, о чем вы тут говорили! — закричала она.
Ребята остолбенели.
— Что вы так смотрите? — удивилась девочка.
— Кто позволил тебе подслушивать? — грозно воскликнул маленький Йонас. — Тебя ждет страшная кара!
— В самом деле, кто тебе позволил подслушивать? — блеснул стеклами очков Костас. — Это низко и нечестно.
— Я вовсе и не собиралась подслушивать. — Девочка растерялась. — Разве я виновата, что вы так кричите? Я хочу быть вместе с вами, я все буду делать, что нужно, и никому не скажу, правда никому, даю честное пионерское… — И Ниёле бросила умоляющий взгляд на Симаса.
Вот это была задача! Девчонка?.. Принять в свою компанию болтливую девчонку, когда они решили хранить строжайшую тайну?.. Но с другой стороны — она все равно уже все знает…
Стояла тишина. Что же все-таки делать?.. Ромас медленно оглядел всех. Симас — брат Ниёле — отрицательно мотал головой; Костас морщил лоб, стараясь найти мудрое решение; Зигмас, вытянув шею, украдкой поглядывал на Ниёле и в душе желал, чтобы ее приняли, потому что Ниёле нравилась ему; Йонас-Книгоед, весь взъерошенный, глядел на девочку грозным взглядом.
А Ниёле взволнованно смотрела на Ромаса большими глазами и робко ждала.
На небольшой узкой уличке Старого города перед зеленой дверью с синим почтовым ящиком стояло шестеро — пять мальчиков и одна девочка.
Ромас позвонил.
Дверь открыла пожилая женщина с седыми, гладко причесанными волосами и круглым добрым лицом.
— Скажите, пожалуйста, учитель дома? — спросил Симас.
Женщина удивленно посмотрела на ребят и грустно ответила:
— Дома, милые, дома. Он теперь всегда дома.
— Мы хотели немножко поговорить с ним.
— Поговорить… — Женщина вздохнула. — Я вот и не знаю… Входите, раз уж пришли, — нехотя пригласила она, пропуская ребят в дом.
Они вошли в комнату со сводчатым потолком и узкими высокими окнами. Под стать ей была и мебель: гнутые ножки, замысловатая резьба. На стенах висели картины, старинные гравюры, гипсовые барельефы.
— Обождите здесь, — приказала женщина. — Вы, наверное, из школы?
Ребята не успели ответить. Из соседней комнаты послышался недовольный окрик:
— Кто там? С кем это ты разговариваешь?
Женщина бросилась в комнату.
— Не кричи так, Каспа́рас, тебе вредно, — донесся ее встревоженный голос.
Какое-то время было совсем тихо, только на стене таинственно тикали старинные часы.
Молча появилась женщина. Она подошла и тихо прошептала:
— Видите, голубчики, он болен, бедняжка, очень болен, и, бог весть, поправится ли.
Ребята стояли растерянные, не двигаясь с места.
Вдруг снова послышался голос учителя:
— Пусти их ко мне!
Они вошли тихо, на цыпочках.
Комната была заставлена шкафами, стены до самого потолка заняты полками — застекленными и без стекол. Шкафы были старинные, с кривыми ножками и причудливой резьбой, и простые, без всяких украшений. И все они были набиты книгами, альбомами, подшивками газет. Книги стопками лежали на полу, на каких-то ящиках, на письменном столе и даже под столом.
А в центре комнаты, среди этого моря книг, стояла кровать, и на ней лежал учитель Пуртокас. Нет, это был не тот веселый, разговорчивый учитель истории, которого они знали.
С тех пор как старый учитель ушел на пенсию, он вдруг почувствовал себя одиноким и никому не нужным. Он думал, что теперь у него будет вдоволь времени читать, надеялся, что завершит наконец исследование по истории Прибалтики, над которым работал уже несколько лет. Но шли дни за днями, а книги и журналы так и оставались нераскрытыми.
Все сложилось совсем не так, как предполагал старый учитель.
В первые дни после выхода на пенсию Пуртокас часто заходил в школу. Ему хотелось создать в школе клуб юных историков.
Но когда был готов проект устава клуба и двое старшеклассников уже рисовали большие плакаты-приглашения на первое заседание, к старому учителю подошел его молодой коллега, тоже историк, и сказал:
— Мне кажется, вы слишком увлеклись идеей клуба и не замечаете, что в школе и так много кружков — у ребят не хватает времени для домашних занятий. Подумайте, ведь если ваши юные историки начнут получать двойки, будет очень неприятно и вам и мне.
Старый учитель промолчал.
— С вас, конечно, спросу теперь никакого… Ушли себе домой — книжечки почитывать, а нам…
— Вы понимаете, что говорите! — не выдержал старик. — Вы же не представляете себе, что такое история! По-вашему, это толстая, скучная книга, которую хочешь не хочешь приходится учить — иначе в следующий класс не переведут. История — это наука о любви к родине! История учит молодое поколение отличать хорошее от дурного, восхищаться человеческим благородством и ценить его… По-вашему — это наука о прошлом?! Позвольте заметить, что это наука о будущем, о том, как человечество должно идти вперед, избегая ошибок и заблуждений, сделанных предшествующими поколениями…
Молодой учитель вежливо выслушал старика. Что случилось с коллегой? Он, наверное, переутомился, ему не нужно каждый день бывать в школе, пожалуй, лучше ему куда-нибудь уехать, отдохнуть…
Говорил он мягко и доброжелательно. Но Пуртокаса оскорбила фраза «не нужно каждый день бывать в школе». И этого было достаточно.
— Я никому не навязываюсь! — загремел он. — Если я бывал здесь, то потому, что полагал — я еще могу быть полезным!
В тот же вечер Пуртокас занемог.
Учителя, узнав об этом, пришли его навестить. Но он не захотел никого видеть.
Пригласили врача. Тот осмотрел учителя и посоветовал отдохнуть, не волноваться, ни о чем не думать…
Но чем больше говорили ему о покое, тем беспокойней становился старик. Он стал раздражительным, высох, похудел и все реже поднимался с постели.
Таким и застали его ребята. Когда они вошли, старый учитель лежал, закрыв глаза и не шевелясь. Издали могло показаться, что он даже не дышал.
Но вот веки учителя дрогнули, ресницы приподнялись. Лицо ожило. Взгляд остановился на Ромасе и перескочил на Симаса и Ниёле.
— Навестить пришли? — устало сказал он. — Спасибо…
— Мы… мы не знали, что вы больны, — забормотал Ромас, чувствуя, что говорит совсем не то, что надо.
Больной нахмурил брови:
— Что же тогда привело вас ко мне?
Ромас набрался храбрости и сделал шаг к кровати:
— Учитель, вы же знаете латинский язык… Вы не раз говорили нам… читали наизусть…
— У вас организован кружок латинского языка? — усмехнулся учитель.
— Нет, мы пришли к вам за помощью. Нам очень нужно…
— Я, старый пень, еще кому-то нужен! — воскликнул учитель. — А не заблуждаешься ли ты, мальчик?!
— Пожалуйста, не говорите так! — вмешалась в разговор Ниёле, едва сдерживая слезы. — Мы к вам… Вы не думайте…
— Очень разумный совет. Благодарю тебя, мудрое дитя… — Он приподнялся на подушках и вдруг быстро спросил Ниёле: — А ты понимаешь, что значит не думать?
Девочка в замешательстве молчала.
— Могу объяснить, — продолжал учитель. — Человек — сумма двух элементов: мысли и дела. С делами я давно покончил, остались только мысли. «Cogito ergo sum», — утверждал древний философ: «Мыслю, следовательно, существую». Стало быть, перестав мыслить, я перестану существовать. Так получается по законам логики…
Честно говоря, ребята не совсем поняли, о чем так горячо рассуждал учитель. Но они всем сердцем сочувствовали старому доброму учителю, от которого они всегда видели только хорошее.
— А впрочем, — помолчав, сказал учитель уже другим тоном, помягче, — вы же пришли сюда не для того, чтобы слушать упражнения в красноречии? Вам нужно прочесть что-то по-латыни, если я вас верно понял?
Ромас придвинулся поближе к больному:
— Нужно прочесть одну старинную рукопись, но мы не знали, что вы больны… Вдруг это может повредить…
— Вздор! — отмахнулся учитель. — Мне уже ничто не повредит. Давайте!
Ромас колебался, но за его спиной послышался дружный и громкий шепот: «Дай, дай…»
Ромас вытащил из-за пазухи бумаги.
— Но это тайна, учитель! Понимаете, тайна. Никто не должен об этом знать. Только мы и вы, больше никто, что бы ни случилось! — серьезно предупредил Ромас.
Лоб больного прорезали две глубокие морщины. Он поглядел на ребят удивленно и, как казалось им, даже обиженно, но понемногу морщины разгладились, и в уголках губ появилась легкая улыбка.
— Разумеется. Тайна есть тайна!
— «Homo in hoc improbo mundo, pleno vanitatis et contemptionis, ludicrus solum hospes est…» — учитель читал и читал, не отрываясь, медленно, чуть торжественно, как бы наслаждаясь великолепием латинских созвучий. А ребята глядели на него во все глаза, ничего не понимая, и, сгорая от желания поскорее узнать, что скрыто за этими чужими словами, глядели так пристально, будто надеялись по его лицу, по движению губ разгадать тайну рукописи.