— Очень весёлый колер, — ответила Света.
— Точно, — с удовольствием согласился Федька, — сам подбирал. Жалко, в деревне никого не застали. Вы — сюда, а они — туда. Я бы тоже поехал, да корова. Мать с отцом хотели её вести на мясокомбинат, а я говорю — не отдам, и всё. Мать говорит, согласен утром и вечером сам доить — оставим. Я её теперь и дою.
— Пойду поработаю, — сказала Света, — у меня по плану два этюда.
Саша хотел объяснить, что он тоже бездельничать не будет. «Очерки истории Византии» — серьёзная научная книга. Но ему было обидно за «натурщика» и за «модель, которую рисуют с натуры, только живую», и он ничего не сказал. «Она, что же, меня с кувшином сравнила или с коробкой, которые на рисовании рисуют?»
Часа полтора читал Саша свои научные книги, а потом услышал:
— Фургон едет, фургон!
Саша вышел на улицу и увидел грузовик с крытым кузовом. Фургон остановился у крайних домов, и из него начали выпрыгивать люди.
— А ведь ты — Саша? — неожиданно спросила его рослая широкоплечая женщина.
И Саша сразу понял, что это Евдокия Егоровна, его тётя.
— Пойдём в дом, я тебя кормить буду, — сказала она, — Михаил ведь, кроме как чай, ничего и согреть-то не умеет.
И тётя Евдокия, быстро вымыв руки под рукомойником на улице, забегала по дому. Времени прошло совсем немного, а стол уже был накрыт. Она посадила Сашу на высокий стул с прямой спинкой, села сама напротив, внимательно его рассмотрела и проговорила:
— А ты, Саша, на наших Гавриловых похож, хоть и в городе родился. Вы ведь от Афониного брата происходите, от Луки.
— От какого Луки? — спросил Саша.
— Неужели отец не рассказывал? — удивилась Евдокия Егоровна.
— Нет.
— У нас это каждый знает. Твоего деда как звали?
— Дедушка Павлик.
— Верно, Павел Семёнович. Значит, отца у Павла звали Семёном. А у Семёна, твоего прадеда, отца звали Ильёй. А уж у того Ильи отца звали Лукой. Он и был Афониным братом. У тебя с собой тетрадка есть?
— Есть… для записей.
— Давай тетрадку, я тебе всю твою родословную нарисую, чтоб ты, когда станешь пожилым, передал её внукам.
— А при чём тут Афоня? — спросил Саша.
— А при том, что про Афоню в деревне бывальщину рассказывают. Я-то из соседней деревни, с Большого Двора, там родилась, а в Гаврилове все называют Афоню родственником.
Она замолчала, глядя на улицу.
— Афоня — это знаменитость какая-нибудь?
— Афоня-то? Он особенный. Кому Афоня приснится, в том талант разгорится. Мне он не снился… — сказала она грустно. — Ты подожди, не торопи, чтобы про Афоню рассказать, надо чувства собрать.
РАССКАЗ ЕВДОКИИ ЕГОРОВНЫ
Жил-был барин-князь, его светлость. Не лютый, не добрый, не умный, не дурак, во всём просто так.
Захотелось князю мир посмотреть да себя показать. Взял он жену-княгиню, дочку-княжну, дюжину слуг да денег казну. И поехал он в страны дальние, на моря тёплые. А среди слуг состоял при нём мальчиком Афоня.
В дальних странах скучно было князю жить, стал он заморским искусством тешиться. Не всерьёз, а чтоб время провести, баловался. Афоня всё при нём крутился на побегушках. «Афоня, принеси то, Афоня, подай это!» Особенно любил Афоня крутиться около князя, когда тот картины красками рисовал да к именитым художникам в гости хаживал.
Князь рисует, Афоня смотрит. Князь для шутки Афониного совета испросит, Афоня и присоветует. Однажды оставил князь недописанной картину голубого моря, позвала его княгиня пить прохладные лимонады, он про художество на день и забыл. Приходит утром, глядь, а у него вроде бы и та картина, да не очень та. Вчера волны были не живы, и люди — будто чучела соломенные, а сегодня волны так и плещут, на берег лезут, закрой глаза — шум услышишь их. А люди на берегу ожили, и лошадь мчится. Всё то же нарисовано, что и вчера, да не то!
— Эк ведь я вчерась нарисовал всё художественно! — обрадовался князь.
И понёс показывать картину именитым мастерам да друзьям-любителям. Те тоже давай картину рассматривать, языками прицокивать, головами покачивать.
Один германец даже начал прицениваться, большие деньги посулил. Он, чудной, принял князя за настоящего работающего человека, за художника. Князь сразу в обиду.
— Подарить, — говорит, — могу. А торговать делом рук своих — не для благородных такое занятие.
Только на другой день стал он рисовать новую картину — опять всё мертвей мёртвого! Рассердился князь, бросил кисти и ушёл на два дня с княгинюшкой верхом на коне кататься. Возвращается, подходит к картине — опять то же преображение. Опять так же нарисовано, да не так!
А когда случилось такое в третий раз, князь и заподозрил неладное.
Решил он всё проследить да выследить. Нарисовал, как мог, портрет своей жены. А как он мог — опять же кое-как. А потом с шумом и криком ускакал со своей виллы заморской. Только незаметно вернулся, ползком пробрался через окно и укрылся в потайной комнате.
День долго тянется, не терпится ему тайну раскрыть, да не приходит никто. Князь уж задрёмывать стал, луна на небо вышла. А как луна в окно засветила, князь слышит: шаги!
Встрепенулся он, прильнул было к щели, да смотрит: это мальчишечка его Афоня со свечой вошёл. Князь уж хотел открыться, прогнать его громким шёпотом, однако видит: Афоня берёт кисть и давай по картине красками мазюкать. Князь рассвирепел — какой-никакой, а портрет его жены, знатной княгини размазывается. Он из тайной комнаты выскочил, затопал.
— Тебе кто, — кричит, — позволил мою кисть брать, дорогие краски переводить, а главное — барское художество увечить!
Мальчишечка с перепугу кисть на пол уронил, стоит трясётся, слова не вымолвит.
— Ты небось весь портрет госпожи твоей княгини красками измазал! — Взглянул на портрет и глазам не поверил. С портрета княгиня словно живая глядит, губы влажно поблёскивают, глаза душевным светом светятся.
А перепуганный мальчишечка всё ещё от страха трясётся.
На князев крик прибежали другие слуги, и сама княгиня пришла, да внесли свечи.
Посмотрела княгиня на портрет и говорит:
— Спасибо, друг мой, угодил ты мне, я всегда верила, что ты в себе великие таланты носишь.
А князь не знает, что и отвечать.
Не досказала Евдокия Егоровна бывальщину. На улице затарахтел мотоцикл.
— Приехал долгожданный. Будем Мишку кормить.
Она вынесла из дома полотенце, Михаил умылся во дворе и вошёл улыбаясь.
— Теперь-то я тебя рассмотрю как следует, а то утром торопился.
И снова они сидели за столом, а Евдокия Егоровна глядела то на сына, то на племянника.
— Похожи! — радовалась она. — Как похожи!
— Мы сегодня поле поднимали — там камни с Ледового побоища лежат! — говорил сын. Он был высок, широкоплеч, с лицом, обдутым всеми ветрами, проносившимися через деревню.
— Ледовое побоище — в другом месте, — уточнил знаток истории, городской племянник, — а у вас — с ледникового периода.
— А зелень твою городскую мы с лица прогоним, — обещала Евдокия Егоровна, — день-два погуляешь — зарумянишься. Да вот сейчас Фёдор корову свою подоит, я за парным схожу. Подождёте молочка парного?
— Мне бы лучше поспать, — отозвался Михаил. — Завтра ранний подъём. И Александр вон носом клюнул.
Саша и в самом деле засыпал прямо у стола. Но после слов Михаила поднял голову.
— А бывальщину, — попросил он, — про Афоню?
— Потом доскажу, — почему-то смущаясь, проговорила Евдокия Егоровна.
Михаил рассмеялся:
— Уже успели! Тебе про этого Афоню такого тут наплетут, только слушай! Сказки венского леса. Мы в городе на экскурсии специально о нём спросили, и экскурсовод нам чётко ответил: таковой Афоня в науке неизвестен.
— Так это сказка? — спросил Саша.
— Кому сказка, а кому и… — ответила Евдокия Егоровна.
— Конечно, сказка! Народное сочинение. — Михаил с важностью посмотрел на городского двоюродного брата. — Ты где спать хочешь, на печи или со мной на сеновале? — оборвал он научный спор.
— На сеновале, — ответил Саша, — если можно.
— Можно. У нас всё можно.
На сене лежали старые одеяла.
— Я летом всегда здесь сплю, — проговорил Михаил, — мне даже в армии сенной запах снился.
Было темно, лишь в узкое чердачное окошко под крышей был виден клочок сероватого неба. Потом появилась звезда… На улице переговаривались, кто-то громко смеялся… А потом Саша увидел Афоню. Афоня, в длинной рубахе, с венком на светлых вьющихся волосах, похожий на пастушка Леля из оперы «Снегурочка», рисовал картины в зале Русского музея. «Так вот кто — неизвестный мастер портрета!» — удивился Саша во сне. И тут же испугался, а вдруг и Афоня возьмёт его в натурщики. «Я не натурщик, а человек, понятно?» — хотел он объяснить Афоне, а заодно и Свете, но проснулся.
