Наверху она не задержалась, будто растаяла. А Митя еще несколько минут просидел в полной неподвижности, не чувствуя звереющих комаров, прежде чем тоже разделся и шагнул в прохладу реки.
Глава II
НАРУШЕНИЕ РАСПИСАНИЯ
Он проводил ее только до Зараева и там еще совсем немного по первому переулочку. Возле выхода на главную улицу села она его завернула.
— Все, я дальше сама. Иди назад. Поздно.
— Да ну, время еще детское. Вот провожу…
— Не проводишь, я не хочу. Не надо дальше. Уже проводил. Все, Дима, иди домой, ладно?
Он понял, что ловить ему сейчас тут больше нечего. Да и усылали его не жестоко, а по — человечески. К тому же она права, действительно поздно. Длинный, нескончаемый день почти закончился. Осталась только дорога домой и еще разговор с бабушкой. Да что там этот разговор, такие дни и вечера того стоили. Только вспомнить тусклый июнь… да ведь в июне — то и вспоминать нечего!
Каждый день тогда начинался для Мити одинаково, однообразно тускло проходил и так же заканчивался. Можно сказать, что он жил по расписанию, только это «расписание» никак не объяснялось его пристрастием к дисциплине. Скорее, он жил так просто со скуки и скучал, потому что так жил.
Вставал он ни рано, ни поздно — часов в десять. Бабушка уже в это время готовила завтрак. Около половины одиннадцатого он завтракал. Потом думал, чем бы ему заняться, или ехал на велосипеде за молоком и хлебом. Около полудня, оставив бабушку готовить обед и, если позволяла жара и самочувствие, ковыряться на огороде, Митя отправлялся купаться на речку. Всегда на запруду и стараясь сделать это так, чтобы кто — нибудь из соседских бабок не навязал ему в нагрузку своих мелковозрастных внучат. Почти всегда ему это удавалось, и в компании мелкоты на речку к запруде отправлялись Васечка и Тасечка. Васечка слыл там за главного, потому что был в этой компании самым старшим и все взрослые в поселке считали его самым ответственным. Любовь Андреевна все уши прожужжала Мите, какой Васечка хороший, как ему можно доверить серьезное дело и что он уж наверняка найдет себя в жизни, сто процентов — поступит в институт, а вот Митя непременно загремит в армию. Митя чувствовал, что вряд ли сосед его во всем этом виноват, но все равно злился и на бабку, и на хорошего Васечку.
После купания Митя обедал. Потом читал. Потом слонялся по поселку или по двору. Очень редко чем — нибудь помогал бабушке, если попросит. Обычно же ноги приводили его Николаю Петровичу, у которого в зарешеченных вольерах сидели порой с полдесятка, а то и больше собак. Большинство из них стаффорды. Петрович стаффордов разводил, но оставляли у него еще кого угодно на передержку, то есть за какую — то мзду Петрович содержал в своих вольерах чужих собак разных пород, пока их хозяева мотались по командировкам или отдыхали в отпуске.
У Мити тоже был свой лопоухий четвероногий друг Семен — такса. Но родители заперли этого друга в московской квартире. Он только — только оправился после жестоких покусов. Семена в мае порвал во дворе доберман. Пес потом чудом выжил, и теперь все просто тряслись над ним. Да еще бабушка: «Не надо мне его. Опять все грядки изроет»,
Поэтому отвести душу в общении с меньшими братьями Митя этим летом мог только у Петровича. А тот, как назло, в июне затеял перестройку вольеров, и никаких собак там уже не было. Разве что сидел на цепи здоровенный охранник, кавказец Нерон, и вечно шастал по двору приблудившийся, брошенный кем — то кудлатый и задиристый ризен Дантес. Оба признавали только Петровича.
С такими не договоришься, но хоть с хозяином поболтать. Это дело Николай Петрович любил не меньше Мити и знал все или почти все окрестные новости. Вплоть до криминальных — как враждуют друг с другом бригады наемных строителей из различных мест, где и какая разборка была, у кого чего умыкнула шпана из Зараева и как ладит местная мафия с милицией. Короче, у Николая Петровича Митя находил хоть какую — то отдушину в череде беспросветной повседневности. А так… Скука.
И вот «тот раз» у гиблого места вдруг изменил для Мити течение летнего времени. Он его перекроил и нарушил — дни растянулись почти в бесконечность, а недели превратились в мгновения.
Вот хотя бы следующий день после «того раза», Митя и сейчас помнит его во всех мельчайших подробностях.
Проснулся он раньше бабушки, кое — как промаялся до завтрака. Проглотил горячую яичницу. От чая с пенками клубничного варенья отказался. И удрал со двора.
И все будто в лихорадке или под гипнозом, словно очарованный, подвластный чужой, неведомой до той поры воле. Он даже не думал, куда его ноги несут. Очухался у запруды, где на двух маленьких пляжиках — песчаном с его стороны и травянистом на противоположном берегу — только — только начали собираться купальщики и загорающие. Только тут он признался себе, зачем сюда пришел.
Признался или понял, какая разница. Он пришел сюда потому, что беспощадная июльская жара сгоняла к запруде всех, кто искал от нее спасения, и тех, кто этой самой жаре радовался. Значит, и ОНА могла оказаться тут.
Могла, но ее пока не было. Что ж, он решил подождать.
Вообще — то Митя загорать не любил. Скучно и жарко, и всякие там насекомые. Но он с полчаса провалялся на траве, не отрывая глаз от зеленого пляжика. Даже не окунался. За это время к реке немало народа пришло, а иные уже это место покинули. Только та, которую он искал, среди них так и не появилась.
«А может, она там? — подумал вдруг Митя. — У гиблого…»
И тут же вскочил так, что на него обернулось с пяток ближайших купальщиков и загорающих. Ноги рвались пуститься в бег, поскорее на место вчерашнего вечернего купания, но даже не разум, а что — то еще, какие — то особенности его характера заставляли ноги умерить пыл. И поэтому шел Митя странно, рывками, то прибавит быстрым шагом, срывающимся на бег, то словно угаснет, ссутулится и медленно семенит. Таким ходом люди порой отыскивают туалет, когда очень приспичит.
Все ж он довольно быстро до кустов у гиблого места дошел. Потому что недалеко было. Удачно на сей раз миновал заросли крапивы и очутился там, где вчера. На той самой площадочке. Никого ни на ней, ни на противоположном берегу, ни в реке не было. Только валялся у самой осоки его перочинный нож, как раз в том месте, где он вчера прятался.
А ведь он и не заметил, что потерял эту нужную и совсем не дешевую вещь — настоящий швейцарский нож с двумя лезвиями, с маленько, но острой пилкой и отверткой, — и дома не заметил, и утром не спохватился. Удивительно. Раньше он не был таким рассеянным.
Подобрав ножик, Митя сунул его в карман, еще раз огляделся и сам улегся на траву, скрывшись за стеночкой осоки. Нет, он не собирался тут лежать и ждать, будто в засаде, — может она сюда больше и не придет никогда или объявится через неделю. Он просто лежал и думал, как теперь быть и где искать? Других мыслей почему — то и не было.
Видел он ее впервые вчера в Зараево. В Зараево и надо идти. Да ведь ему и так туда надо!
От удивления Митя сел. Надо же, он уже забыл, что собирался сегодня позвонить Бэну. Еще просил его мамашу передать, чтобы тот никуда не ушел. А сегодня… Отсто — ой. Интересно, сколько сейчас времени? Может уже пора? Он сказал, что позвонит Бену около часа. Даже если еще рано, все равно пора, потому что ему «вот так» надо в Зараево. И все к одному. Митя опять вскочил.
В Зараеве он был уже минут через пятнадцать, самое большее — двадцать. Для скорости форсировал реку вброд, держа узел с кроссовками и одеждой над головой. Так он сэкономил огромный крюк, который делал обычно на велосипеде. Пожалуй, он не мог даже припомнить, когда последний раз появлялся на улице этого села в пешем порядке, без железного коня о двух колесах.
Пыльные улочки Зараева, как и обычно, не изобиловали людьми. Все те же бабки, не местные смуглые и темноволосые строители, следующие к магазину за покупками на всю бригаду. От силы парочка встречных всклокоченных каких — то, зараевских уже, мужиков — не то спросонья, не то с похмелья. Ну, еще ребятня. Этих — то достаточно, все же летние каникулы. Но только самые младшие, остальные на речке.
Шествуя по главной улице Зараева, Митя то и дело озирался по сторонам. Увы, тщетно. Той, которую он искал, нигде не было. Вскоре Митя оказался там, где был вчера — на площади с магазинчиками и навесной полукабинкой телефона — автомата. И здесь пустынно. Лишь чей — то автомобиль у дверей продуктового.
Позвонить, что ли Бэну? Авось, на этот раз он дома. Честно говоря, Митя вдруг заскучал. Как — то расстроился. Сразу навалилась на него досада, пустота и усталость.
Бэн оказался дома, сам подошел к телефону. Разговор получился довольно коротким, но содержательным. Леха Беньяминов заверил своего друга, что обязательно приедет к нему в гости на день рождения, но Тоше от имени будущего новорожденного звонить не захотел. Сказал: «Сам звони. Я не могу. И ты должен знать почему», конечно, Митя знал. Бэн Тоше нравился, но он влюбился в другую девочку. И это бы еще ничего, только Бэн тогда повел себя не самым красивым образом. И хоть извинился потом перед Тошей, да осадок в душе остался, и прежде всего у него самого. Ну и сам виноват! А не позвать Ангелевскую на свой день рождения Митя Попов не мог. Попрощавшись с Бэном, не вешая трубку, он надавил на рычажок телефона — автомата, да так и застыл на мгновение, вспоминая Тошин телефон. Вечно он путает — двадцать три — тридцать два, или наоборот?
