Зосима Петрович недоуменно свел брови: “Неужели я ошибся? Неужели это всего лишь однофамилец “моего” Антонова? Но слишком уж многое совпадает у них…”
Он принялся читать дальше. Смоленский переселенец Алексей Антонов все время живет в городе Йыхвы, где работает инструктором-преподавателем столярного дела в местной школе фабрично-заводского обучения. Живет одиноко, без семьи, особенной общительностью не отличается и поэтому близких друзей у него нет. Руководство школы и профсоюзная организация характеризуют Антонова как опытного, старательного специалиста своего дела. К порученной работе относится добросовестно и за образцовое выполнение учебных заданий уже несколько раз получал поощрения. Единственный недостаток характеризуемого — его пассивное отношение к общественной работе школьного коллектива…
Откинувшись на спинку кресла, Буданов беззвучно рассмеялся:
— Ну и ну! Не человек, а писаная икона! И старательный, и добросовестный, и черт его знает еще какой! “Единственный недостаток”, а? Да он же из кожи вон лезет, чтобы казаться таким “добросовестным” и “скромным”, только этой “старательностью” и спасается от разоблачения!
Молодцы эстонские чекисты! Большущее им спасибо: более яркого и полного портрета притаившегося преступника не создать. Нет, Антонов Алексей Антонович, ты не тот, за кого себя выдаешь. Рассчитал хитро: живи себе и живи, пользуйся всеми благами проданного и преданного тобою народа. Так и до пенсии, и до почетной, “заслуженной” старости можно дожить. Но нет, не попользуешься, не доживешь!
Зосима Петрович приобщил поступившую из Эстонии фотографию к следственному делу старищинского полицая Алексея Антонова.
Наступила пора без промедления принимать какие-то определенные шаги по дальнейшему ведению следствия. Какие — подполковник знал, и все же решил посоветоваться с товарищами чекистами. Как бы не пронюхал мнимый переселенец, что им начинают интересоваться: пронюхает — поспешит удрать и опять начнет заметать следы. Допускать это, и особенно сейчас, когда следствие близится к концу, ни в коем случае нельзя.
Зосима Петрович захватил фотографию, сообщение эстонских товарищей и отправился к начальнику Управления КГБ. Тот внимательно выслушал подполковника, задал несколько уточняющих вопросов, наконец спросил:
— Что же вы предлагаете?
— Предъявить фотограию для опознания подследственному Алексееву, — не задумываясь, ответил Буданов.
— Так… А если он не опознает в этом человеке своего отца? По каким-либо личным соображениям не пожелает опознать. Тогда как?
— Вы считаете, что встреча с отцом не входит в расчеты подследственного? — спросил он.
— Совершенно верно. — Начальник кивнул. — И даже больше того: он всеми силами постарается избежать этой встречи. В таком случае…
— В таком случае придется мне еще раз съездить на Порховщину, к свидетелям по делу. Они, я уверен, не откажутся помочь.
— Сколько времени вам на это потребуется?
— Дней за пять — шесть управлюсь. А с Алексеевым поговорю сегодня же.
— Действуйте, — кивнул начальник, — желаю удачи.
И подполковник ушел к себе. Он старательно подготовил протокол опознания, пришив к бланку и скрепив служебной печатью три одинакового размера фотографии разных лиц, и среди них ту, что прислали из Эстонии. “Кого бы, — подумал, — пригласить в понятые?” И вспомнив, что только сейчас видел в коридоре двух водопроводчиков, ремонтирующих водяное отопление, отправился за ними, позвал в кабинет. После этого приказал привести подследственного.
Алексеев сел на предложенный стул, переплел пальцы рук так, что они налились синевой, уставился глазами в пол и замер, готовый ко всему.
— Вы полагаете, — словно продолжая недавно прерванный разговор, начал чекист, — что ваш отец Алексей Антонов скрывается где-то в Эстонии. Так или нет?
— Так…
— А где точнее? В каком городе или в какой деревне?
— Откуда мне знать? — Алексеев на миг вскинул и тут же опять опустил тусклые глаза. — Я же не переписывался с ним. Ни весточки не получал с тех пор, как он удрал…
— Охотно верю. — Буданов поднялся с кресла, подошел вплотную к подследственному, подозвал поближе и понятых. И, распахнув на столе перед Алексеевым протокол опознания, в упор спросил:
— Скажите, есть ли среди этих трех лиц человек, которого вы достаточно хорошо знаете?
Бывает так, что человек, неожиданно увидев ядовитую змею, в ужасе шарахается от нее. Так в это мгновение произошло и с Алексеевым: глянул на фотографии, дернулся всем телом, ткнул скрюченным пальцем в среднюю:
— Он! — Горло перехватило спазмой. — Он… мой отец.
— Посмотрите еще раз, внимательнее. Вы не ошибаетесь? Это действительно ваш отец, Алексей Антонов?
— Да, это его карточка…
— Товарищи понятые, прошу засвидетельствовать в протоколе опознание гражданином Алексеевым фотографии его отца. — А отпустив понятых, Буданов опять обратился к подследственному: — Был я недавно в ваших местах. В Малых Луках, в Хрычково. В Старищи заезжал. Говорил со многими: они вас помнят…
— Проклинают?
— А думаете, хвалят? Могли же вы, молодой и здоровый в то время парень, уйти, как многие другие, в партизаны, бороться с врагом, а вместо этого… — Зосима Петрович почувствовал, что выходит из рамок следствия и оборвал на полуслове, заставил себя говорить официальнее, суше: — Наши люди, гражданин Алексеев, не станут зря оговаривать человека, возводить на него напраслину.
Словно током ударило по нервам Алексеева, будто свет мелькнул в тусклых его глазах:
— Значит, я…
— Судить вас будут, — остановил его подполковник.[23] — Хотите знать мое мнение? Извольте: приговор суда в значительной мере будет зависеть от того, насколько полно и правдиво вы поможете следствию в разоблачении всех преступлений вашего отца.
— Да не отец же он мне! — вскинулся Алексеев.
— Об этом вы уже говорили. — Буданов опять сел за стол. — Но суд будут интересовать не ваши взаимоотношения с Антоновым, а разбой и кровавые преступления, совершенные им во время войны. Идите, Алексеев, и хорошенько подумайте. Только правду — большего мне от вас не нужно.
Подследственного увели.
Итак, Алексеев опознал на фотографии своего отца, местожительство Антонова установлено, и, стало быть, можно не ездить вторично на Порховщину, а завтра же испросить у прокурора санкцию на арест преступника. Но где гарантия, что Иван Алексеев не ошибся или не говорит заведомую, выгодную для себя ложь? Да, именно ложь: он ведь не знает, откуда эта фотография, давняя она или совсем свежая, жив ли отец и известно ли нам его местонахождение. Скорее наоборот: он надеется, хочет верить, что чекисты не смогут найти Антонова, и, думая так, все валит на отца, лишь бы выгородить, обелить самого себя. Может так быть? Вполне: привезем этого, который на фотографии, устроим очную ставку, а окажется — “Федот, да не тот”. Вот и опять оттянул время. С него что спросишь? Ошибся, и точка!
А ошибки не должно быть, ни в коем случае. Значит, на Порховщину придется ехать завтра же.
Второе: действительно ли Валентина Мальцева убил Антонов? Никто из допрошенных свидетелей лично убитого не знает, документов при нем не было никаких. Рассказывают, что ленинградский профессор опознал труп сына? Рассказывают. Но разве не мог он ошибиться? А показаний самого ученого у нас-то как раз и нет! Значит, надо набраться терпения, ждать, пока придет ответ профессора Мальцева, или, еще лучше, самому съездить к нему в. Ленинград…
От всех этих мыслей голова стала тяжелой. Чтобы как-то рассеяться, Зосима Петрович начал перебирать конверты вечерней почты: нет ли среди них столь желанного письма профессора? Наткнулся на служебный пакет из Ленинградского областного военкомата. Вскрыл, и — вот оно, наконец-то!
…К началу Великой Отечественной войны ленинградский комсомолец Валентин Мальцев только-только успел закончить девятый класс школы-десятилетки. Отец Валентина — профессор-лингвист Михаил Дмитриевич Мальцев ушел рядовым бойцом в народное ополчение. Мать и сестра успели эвакуироваться незадолго до начала вражеской блокады. А юноша, почти еще подросток, Валентин Мальцев не смог, не захотел покинуть родной город.
Снова и снова приходил он то в военкомат, то в райком комсомола, упрашивая и умоляя принять его в ряды защитников отрезанного от всей страны фашистской блокадой города пролетарской славы. Но “…мал еще, Валентин, слишком молод; подрасти, тогда посмотрим…”
Быстро росли и мужали ленинградские школьники в страшные, грозные блокадные дни. Вчера — подросток, сегодня — воин. Стал год спустя курсантом школы разведчиков и семнадцатилетний комсомолец Валентин Мальцев. А еще через несколько месяцев, в марте 1943 года, под фамилией Рощина вместе с тремя другими разведчиками был заброшен на самолете во вражеский тыл, в Порховский район, для выполнения специального разведывательного задания командования Ленинградского фронта.
