— Как ты мог?! — закричала мама. — Как мог ты позволить Ханне играть с таким острым предметом?! Она могла серьезно пораниться!
— Пораниться! Мам, да она пыталась меня убить!
— Николас, это уж ни в какие ворота не лезет.
— Мама, она пытается сжить меня со свету! Она хочет быть единственным ребенком в семье!
— А по-моему, этого хочется как раз тебе! — ответила мама. — Думаю, нам предстоит очень, очень долгий и серьезный разговор.
— Я это не выдумал, мама! Почему ты мне не веришь? Ты же всегда доверяла мне раньше — пока не появилась Ханна!
Тут зазвонил телефон. Мама подхватила Ханну на руки и стремглав бросилась в кухню.
Через несколько минут я услышал, как она отчаянно закричала:
— О, нет! Нет! Не верю!
Я побежал в кухню — посмотреть, что стряслось. Мама плакала.
— Хорошо, доктор Дэвис, — проговорила она. — Мы приедем после обеда.
Она повесила трубку и зарыдала в голос. Она схватилась за стену, словно боялась грохнуться в обморок. Наконец, она перестала рыдать и взглянула на Ханну совершенно другим, каким-то странным взглядом. В нем явственно читался ужас.
«Наконец-то! — подумал я. — Она мне верит!»
Должно быть, доктор звонил предупредить ее, что Ханна — чудовище!
— Звонили из роддома, — медленно проговорила мама севшим голосом. — Они сказали… они сказали…
— Что Ханна — чудовище! — закончил я. Мама повернулась ко мне, будто ужаленная.
— Николас, прекрати! — Она снова схватила Ханну и крепко прижала к себе.
— Просто не верится, — сказала она. — Я же так ее полюбила. А она, оказывается, не наш ребенок.
— Что? — Я было подумал, что неверно ее расслышал. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Неужели мама только что сама сказала, что Ханна — не ее дитя?
— Нашу девочку случайно поменяли на Ханну сразу после рождения, — проговорила мама сквозь слезы. — Ханна — чужой ребенок.
Итак, Ханна вовсе не была моей сестрой. Не исключено, что настоящие ее родители тоже были монстрами. Это все объясняло.
— Ур-р-р-ра-а-а! — завопил я. Я был свободен! Свободен от зловещей Ханны! Теперь-то все будет в порядке. Мы вернем настоящую мою сестричку, и будет она нормальной и милой, как другие дети. Она не будет покушаться на мою жизнь. Она не будет чудовищем.
Мама разрыдалась пуще прежнего. Она унесла Ханну к себе в комнату и захлопнула дверь.
Мне стало немножко стыдно. Мама так убивалась. Я понимал, что и папу это известие не обрадует.
«Но они повеселеют, когда вернут свою настоящую дочь, — думал я. — А уж как я буду рад!»
* * *
Папа отпросился с работы пораньше. Мы втроем взяли Ханну и отвезли обратно в роддом. Медсестра познакомила нас с тетенькой, державшей на руках малышку — ровесницу Ханны. То была ее настоящая мать. На щеке у нее я заметил крошечную родинку в виде сердечка — точь-в-точь как у Ханны.
«Мамашка-монстриха», — подумал я, хотя с виду она на монстра никак не тянула.
Медсестра передала маме «правильного» младенца. Было бы странным назвать девочку тоже Ханной, поэтому мама решила, что звать ее будут Грейс.
Как только мы приехали домой, я первым же делом проверил Грейсочку на предмет родинок. Таковых не нашлось. Совсем.
Она оказалась прелестной малышкой — такая беленькая, голубоглазая, улыбчивая и с розовыми щечками. Ну просто ангелочек! Она улыбалась мне и нежно агукала.
Я украдкой наблюдал за Грейсочкой весь день. Просто чтобы удостовериться.
Она не ревела белугой. Она не плевалась пюре и не пыталась меня зарезать. Она вообще только и делала, что агукала да ворковала.
«Ну вот, — думал я, — она совершенно нормальная! Она не чудовище. Она не собирается меня выжить. Наконец, она просто милашка!»
Вот теперь все точно будет тип-топ.
Мама уложила Грейсочку в кроватку. Я пробрался к ней в спальню, чтобы немножко с ней поиграть.
Я пощекотал ее. Она захихикала. Я пощекотал ее снова. Она опять захихикала, но уже потише. Тогда я пощекотал ее в третий раз.
Она открыла рот и прокаркала:
— Если ты, сопляк, еще хоть раз меня пощекочешь, я те ручонки-то пообрываю!!!
Ее глаза вылезли из орбит, и она утробно зарычала.
— А-а-а-а-а-а! — заорал я. — Чудовище!
Я пулей вылетел из спальни, вопя не своим голосом. А вслед мне несся издевательский хохот:
— Ну, сволочь, держись! Я тебе еще покажу! Погоди, вот я научусь ходить!
Перевод Мисо Рамен
— Все кончено, Люси, — запричитала Джессика, когда я набрала ее, чтобы сообщить плохие новости. — Не могу поверить, что ты отправляешься в… как он там называется?
— Фэйрвью, — ответила я, тяжело и горестно вздохнув. Я нервно наматывала телефонный провод на палец. — Реветь хочется.
Такой подавленной я бываю отнюдь не всегда. На самом деле Джессика говорит, что большую часть времени я раздражаю своим оптимизмом.
Но перспектива провести этим летом шесть недель с двоюродной тетушкой Эбигейл в скучном фермерском городке могла навсегда вогнать меня в депрессию. Кажется, в Фэйрвью нет ничего, кроме тракторов, коров и кукурузных полей.
Я искренне надеялась, что с позапрошлого лета в Фейрвью произошло что-нибудь необычное. Но когда мы въехали в город, он выглядел еще более унылым и однообразным, чем в прошлый раз. Одна бакалейная лавка, магазин хозтоваров, бензоколонка и крошечная библиотека.
Мы проложили свой путь к сделанному из красного кирпича небольшому домику тетушки Эбигейл по запыленной дороге Мотылькового переулка. Я выбралась из машины и огляделась. Куда хватало глаз простирались леса и поля.
Тетушка Эбигейл выбежала нам навстречу в своих домашних тапочках и платье в цветочек. Она слегка изменилась с прошлого раза, вроде как постарела и чуточку сбавила в весе.
Мы поприветствовали друг друга. Затем родители последовали в дом за тетушкой, чтобы выпить чаю.
Я собиралась выпустить нашего пса Маттстера из машины и позволить обследовать двор. Однако пес отпрянул, поджав хвост.
— В чем дело, Маттстер? — поинтересовалась я. Он вел себя как настоящий трусишка: жалобно скулил и вжимался в сиденье.
Когда я наконец выманила его с помощью собачьих галет, он принялся оглушительно лаять и бегать кругами.
Но дело в том, что Маттстер никогда, никогда не лает. Он на самом деле послушный. Потому-то мне и разрешили взять его с собой в Фэйрвью, пока родители будут путешествовать по Азии.
Я сразу должна была понять: что-то пошло не так.
Но я ни о чем не подозревала. Я решила, что пес попросту перевозбужден.
А потом, когда тетушка Эбигейл вышла посмотреть, вокруг чего вся суматоха, Маттстер совсем с ума сошел: рычал и метался, как старая сварливая гончая.
— Люси, дорогая, — нервно проговорила она. — Что с ним такое? Отведи-ка его лучше в сад.
Мне вовсе не хотелось держать пса на привязи. Но Маттстер совсем взбесился! Я привязала его к широкому дубу и побежала обратно на террасу, чтобы попрощаться с родителями.
— Милая, я буду скучать, — сказала мама. — Ты вряд ли сможешь нам дозвониться — мы с папой постоянно будем в дороге. Но мы позвоним, как только сможем, и обязательно будем слать открытки.
После бесчисленных поцелуев и объятий родители отправились в путь. Я с горечью махала рукой им вслед, пока машина не скрылась из виду.
«Лето обещает быть тоскливым», — безрадостно думала я.
Я даже не представляла, насколько сильно ошибалась.
* * *
Тетушка Эбигейл делала все возможное, чтобы хоть как-то меня приободрить.
— Дорогая, у меня есть для тебя сюрприз, — сказала она. — Твое любимое печенье.
Печенье? Чуть не забыла, что тетушка делает лучшую в мире арахисовую помадку.
Я схватила печенье с подноса и жадно вгрызлась в него. Мягкое и теплое, только что из печи, оно было тягучим, как ириска, и покрыто арахисовой помадкой. Но что-то было не так. Какой-то необычный привкус.
Может, тетушка его пересолила? Или добавила другие ингредиенты?
«Как странно», — подумала я. Тетушкино печенье всегда было идеальным.
Она нетерпеливо смотрела на меня, так что я доела печенье и притворилась, будто оно мне понравилось. Затем я запихнула немного в карман джинсовки.
— Пойду-ка выгуливать Маттстера, — сообщила я. — Пускай осваивается.
— Развлекайся, дорогая, — сказала она. — Но не ходи в лес, хорошо?
— Странно, — подумала я. Раньше она никогда не запрещала мне гулять в лесу.
Мы с Маттстером неплохо прогулялись по зеленым отлогим полям. Временами он казался спокойным и игривым, как обычно. Но вдруг начинал возбужденно лаять, причем без всякой причины.
* * *
Той ночью я не могла уснуть. Может, потому что Маттстеру предстояло провести ночь на улице в качестве наказания за беспрерывный лай. Дома он всегда спал у меня в ногах.
