— А то слишком сложно получается, — сказал Степанов. — Мы в расчетах запутаемся, если вы и впрямь найдете клад.
И телевизионщики согласились с ним, да и мы тоже.
Еще кое-что было оговорено, к выгоде Степанова — и через два дня мы с телевизионщиками пустились в путь, полностью экипированные всем необходимым. За эти два дня нам удалось подсобрать немало полезной литературы на интересующую нас тему, и на пути к Рыбинскому морю мы основательно эту литературу изучали.
Двигались мы без особенных остановок, только в Кирило-Белозерском монастыре задержались почти на полдня, чтобы как следует его осмотреть. Этот монастырь того стоит!
Так что у нас было времени валяться на палубе и читать книги. Читали мы вслух, чтобы слышали и те, кто на данный момент управлял яхтой.
Мы узнали, что Молога вплоть до революции оставалась городом довольно богатым, хотя и затмила её Рыбная Слобода, превратившись в Рыбинск, бурлацкую, а потом и хлебную столицу Российской империи. Через Рыбинский порт шли в Европу основные поставки зерна, пушнины, стерляди, и многих других ценных вещей. Стерлядь играла такую важную роль в жизни города, что запечатлена на городском гербе, вместе с Ярославским Медведем — символом всей губернии, и лестницей, символизирующей ступени пристани, по которым императрица впервые ступила на рыбинскую землю. После того, как создали Рыбинское водохранилище — которое все и повсюду называют Рыбинским морем и не признают другого названия — стерлядь почти перестала попадаться, она не может проходить через плотины.
Из Мологи на рыбинский торг и рыбинские пристани шли огромные подводы, и Молога торговала так удачно, что, как узнали мы из одной книжки, за ней закрепилось прозвище «Молога пьяная»: заработав очень значительные деньги, моложские торговцы не могли удержаться от того, чтобы не гульнуть как следует по рыбинским ресторанам и кабакам.
Попалась нам и статья, в одной из подборок материалов недавнего времени, что Рыбинск и Молога были важнейшими опорами готовившегося в 1921 году Ярославского мятежа против советской власти — того самого мятежа, за участие в котором расстреляли в августе двадцать первого года поэта Николая Гумилева. Автор статьи доказывал, что главные тайные склады оружия были как раз в Рыбинске и Мологе, а не в Ярославле, потому что в этих городах легче было обеспечить и секретность, и спокойное перемещение больших грузов, и что здесь же готовились ударные офицерские части. Еще автор статьи высказывал предположение, что Ярославский мятеж вполне мог бы кончиться успешно, если бы мужики, озверевшие от грабежа со стороны власти, душившей их продуктовыми налогами, не поднялись вне графика, до срока, когда офицерские части были ещё не готовы, недовооружены и недоукомплектованы, и не могли мужиков поддержать, а в итоге все были разгромлены и раздавлены порознь.
— Гм… — пробормотал Павел, изучив эту статью. — Надо бы выяснить, чего здесь больше, действительных фактов или местного патриотизма, потому что доказательства приводятся в основном косвенные… А так, обыграть в фильме и судьбу Гумилева, и какие-нибудь стихи его вставить, из самых красивых, было бы очень здорово…
А Сергей продекламировал:
Вы все, паладины Зеленого Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и да Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад-мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!
А вы, королевские псы, флибустьеры,
Хранившие золото в темном порту,
Скитальцы арабы, искатели веры
И первые люди на первом плоту!
Потом мы стали читать и о Югской Пустыни. Югская Пустынь была (или «был» — ведь это монастырь?) одним из основных центров богомолья в дореволюционной Руси. Последний привал на пути в монастырь богомольцы делали в Болтино, где был возведен замечательный храм, и гостевые дома построены, для ночлега паломников. Храм сохранился, и мы собирались его поглядеть. Тем более, что и для этого храма потрудился наш новый знакомый, кузнец Игорь Петрович Горчаков.
В монастыре, затопленном Рыбинским морем, находилось одно из чудес древнерусской живописи: огромная фреска «Страшный суд». Эта фреска погибла бы вместе с монастырем, если бы не группа реставраторов, которая взялась её спасти. По некоторым упоминаниям, реставраторы эти были в основном из бывших иконописцев. И вот тут, как ни странно, фрески выручила война. Если бы воду дали до задуманного уровня вовремя, то реставраторы просто не успели бы закончить работу. Но вода стояла всего лишь по колено — и вот так, все время по колено в воде, они сумели снять все фрески и перевести их на бетонные плиты. Для этого им пришлось разработать особую технику сохранения фресок, потому что фрески снять со стены почти невозможно. Фреска — это когда всю картину рисуют по сырой штукатурке, краска впитывается в штукатурку, схватывается намертво с ней, и стена и картина становятся одним целым. Так что можно себе представить, сколько пришлось постараться, чтобы каждую фреску перенести в целости и сохранности! Потом эти фрески увезли в Москву, и упоминаний, где их можно увидеть сейчас, мы не нашли…
— Вот бы отыскать эти фрески! — вздыхал Павел. — «Страшный суд» северного письма — это всегда нечто! Мы могли бы заснять их, так, чтобы камера переходила с сюжета на сюжет, с чертей и грешников на праведников, и так далее — у нас бы получился документальный аналог «Андрея Рублева» Тарковского, если бы нам при этом удалось эффектно снять подводный город и все остальное! Так можно было бы и назвать весь фильм в целом: «Страшный суд»!
Он много писал, в блокнотиках и на листочках бумаги, что-то помечал себе, переносил надписи с одного листочка на другой, какие-то листочки между собой склеивал, а какие-то наоборот, стриг ножницами, чтобы ту или иную заметку поместить в другое место. Мы давно поняли, что обязанности между телевизионщиками распределялись следующим образом: Павел занимался поиском тем, разработкой сценариев и общей режиссурой, Сергей — снимал, он был основным оператором, а Алик отвечал за все обеспечение. Его заботой было, чтобы Павел и Сергей могли спокойно работать, не думая ни о каких проблемах.
Словом, узнать мы успели очень много. И чем больше мы узнавали, тем больше нам хотелось поскорее добраться до цели нашего путешествия.
И вот, ясным солнечным днем, мы вышли наконец в Рыбинское море — и оказались в волжских водах, которые его создали.
Это и впрямь было море! У нас дух захватило от его размеров, от этой бесконечной глади вод, сейчас таких голубых и спокойных. Но мы могли догадаться, сами живя на большом озере, что шторма здесь могут разгуливаться страшенные.
Видно, мысль об этом пришла в голову и Сергею, в тот момент управлявшему яхтой, потому что он запел:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно!..
В роковом его просторе
Много бед погребено!..
— Типун тебе на язык! — крикнул Павел.
— Так ведь все верно! — отозвался Сергей. — И к нам не относится! Действительно, роковой простор, под которым столько судеб схоронено!.. А красота-то какая!
И он продолжил:
Смело, братья! Ветром полный,
Парус свой направил я,
Полетит на скользки волны,
Быстрокрылая ладья!..
— Сергей! — подал голос Алик. — У тебя много талантов, но вот на ухо тебе медведь наступил! Твоим пением только рыбу глушить!
Сергей хмыкнул и замолк.
Насчет «нелюдимого моря», Сергей абсолютно прав был. В тот день, едва оказавшись в море, мы повернули к югу и так и пошли на юг. Мы держались достаточно близко к берегу, красивому и лесистому. Долгое время ни одной живой души нам не встречалось. Я имею в виду на берегу или возле, большие туристские теплоходы, проходившие в отдалении, не в счет. Лишь часа через три мы заметили дымок за лесистым мыском.
— Кто-то пикникует, — решил Алик. — Обогнем мысок и подойдем к берегу.
Когда мы обогнули мысок, то оказалось, что там расположились люди, вовсе не на пикник приехавшие. Мы увидели четырех рыбаков, с двумя лодками, и лодки их были доверху полны уловом. Соорудив у самого берега коптильню, они на ольховых ветках и решетках коптили часть рыбы, перед тем, как двинуться в обратный путь. Видно, чтобы этой рыбой можно было сразу торговать, едва они вернутся. У нас тоже порой так делают.
— Здорово, мужики! — закричал Павел. — До Мологи далеко?
— Так вы и есть на Мологе! — ответили с берега.
— Как это? — вопросил Павел.
— Да вот так! Вы по той части моря идете, которая раньше рекой Мологой была.
— Ах, да, конечно! — Павел рассмеялся. — Это так! Но я имею в виду город Мологу, затопленный город, понимаете?
