— Отец-то у тебя родной?
— А что? — усмехнулся мальчишка. — Бывают двоюродные?
Молодой матрос, сдерживая смех, прижал ко рту ладонь. Старший сердито подтолкнул его локтем. Крутогорову и самому стало смешно. Он уже чувствовал, что никакие это не Самсоновы.
Он задал ещё несколько вопросов, взял у отца справку из госпиталя и приказал матросам запереть всю семью в камеру предварительного заключения.
Их повели по коридору. Каркал ворон. Федька стрелял в окна из своего пистолета. Мать бранилась вовсю. Она замолчала только тогда, когда за ними закрылась дверь и старший матрос задвинул снаружи засов.
В камере был настил, сколоченный из грубых досок, — нечто вроде нар человек на шесть. На окне — решётка. В двери — ничем не закрытое квадратное окошко.
Мать и отец присели на нары.
— Всё из-за тебя! — сказал отец. — Из-за языка твоего длинного.
— Из-за ноги твоей укороченной! — ответила мать. — Что, я не видела, как они на хромую твою пялились?.. Угораздило тебя на пулю наткнуться!
— Сразу видно — баба! — рассердился отец. — На пулю не натыкаются. Она сама тебя находит. Знал бы — я б её за версту обошёл!
— Не обошёл — вот и сиди! А на язык мой нечего кивать!
Ребята не слушали, о чём толкуют отец с матерью — обычная перепалка из тех, которые возникали часто, но всегда кончались миром. Острая и не сдержанная на язык мать была доброй и чуткой. Отец и мальчишки любили её и не обижались на колкие словечки.
Сначала ребята устроили гнездо ворону. Строительный материал был под рукой — в головах на нарах лежала солома. Из неё они сделали мягкое гнёздышко. Ворон каркал, цеплялся клювом за рубаху — не хотел покидать тёплое местечко на груди у Карпухи. А когда его всё же посадили в соломенное гнездо, он успокоился, поджал подбитую лапку и принялся чистить левое крыло, на котором виднелась запёкшаяся кровь. Карпуха накрыл гнездо кепкой и подошёл к брату, стоявшему у зарешеченного окна.
Они по очереди подтянулись на руках и выглянули во двор. Уже темнело. За окном стоял часовой с винтовкой.
— Бах! Бах-бах! — выстрелил в него Федька.
Часовой не услышал — рама за решёткой была двойная, с толстыми стёклами.
От окна мальчишки перешли к двери.
— Куда? — предостерегающе спросил отец.
— Оставь их! — вмешалась мать. — Лучше думай, где лошадь взять!
— Лошадь не придумаешь.
Мать повысила голос:
— А голова на что?
— Да я тебе говорю: хоть пять голов — лошадь не придумаешь! Это тебе не сказка.
— Как твоя — и тысячи мало!
— Своей и придумывай!
Федька заглянул в окошко, прорезанное в двери. Посмотрел налево, направо. Никого. Пусто в коридоре.
— Подсади-ка! — попросил он брата.
Карпуха был на два года младше Федьки, но братья во всём старались держаться наравне. Так уж они договорились между собой, чтоб никому не было обидно. Карпуха присел на корточки, а старший брат встал ему на плечи и, засунув руку в окошко, обшарил дверь с той стороны. Когда его пальцы нащупали засов, в коридоре послышались голоса. Федька быстро спрыгнул с Карпухи и оттащил его от двери.
В окошке появились глаза и нос молодого матроса.
— Эй, смертники! Принимайте! — сказал он.
— Сам ты смертник несчастный! — крикнула мать. — Мало я тебе всыпала?
В окошке показались две кружки с кипятком. Братья взяли их и поставили на нары. Матрос подал ещё две кружки и четыре куска хлеба.
— Гони пятый! — потребовал Федька.
— Какой пятый? — удивился матрос.
— На ворона!
Матрос спросил серьёзно:
— А на мышей не надо! Их тут полно!
— Гони, а то орать будем! — пригрозил Федька и в самом деле заорал, будто его режут.
Заорал и Карпуха. Не переставая кричать, оба брата вдобавок забарабанили в дверь руками и ногами. Матрос что-то говорил им через окошко, потом исчез и быстро вернулся с пятым куском хлеба. Мальчишки закрыли рты.
После еды мать и отец улеглись на нарах. Легли и братья. В камере стало темно. Федька сразу затих, а Карпуха ворочался с боку на бок и долго слушал, как отец с матерью обсуждали будущее житьё-бытьё. Непредвиденная и неприятная задержка мало их беспокоила. Больше всего они думали о том, как устроятся на новом месте. Они снова говорили о лошади, о хлебе, об огороде. Карпуха уснул, так и не дождавшись конца этих разговоров.
Проснулся он оттого, что Федька зажал ему рот рукой и прошептал в самое ухо:
— Карпыш!.. Проснись, Карпыш!
— Чего?
— Тихо!.. Спускайся, иди к двери!
Карпуха сполз с нар и, придерживаясь рукой за стенку, прокрался в темноте к двери. Он не знал, что задумал старший брат, но раз тот просил, — значит, нужно. Так бы поступил и Федька, если бы Карпуха придумал что-нибудь.
— Становись на карачки! — прошептал Федька. — Как тогда…
Забравшись на Карпуху, он прислушался. За дверью кто-то сладко посапывал. Откуда-то сбоку лился неяркий свет керосиновой лампы. Она освещала вытянутые ноги в матросских ботинках.
Федька просунул руку в окошко и потихонечку отодвинул железный засов. С минуту стояли братья у двери, не решаясь открыть её. Было тихо, только сопел спящий матрос да возились мыши под полом.
— Куда пойдём? — чуть шевеля губами, спросил Карпуха.
— Не знаю, — признался Федька. — Куда-нибудь… Поглядим…
— Может, разбудить папку с мамкой? Удерём вместе! — предложил Карпуха.
— А чего удирать?.. Утром накормят и сами отпустят, да ещё и довезут — мамка заставит!
— Ну, пошли?
— Пошли! — согласился Федька. — Только ты запомни: если он проснётся и сдуру стрелять начнёт — ложись на пол и не двигайся!
— Ладно.
Федька нажал на дверь плечом, и она беззвучно приоткрылась. Мальчишки выбрались в коридор. Молодой матрос спал на табуретке, прислонившись спиной к подоконнику. На стене висела лампа. Она освещала небольшой круг перед камерой предварительного заключения. А дальше в коридоре было темным-темно.
Братья на цыпочках пошли вдоль стены в ту сторону, где находилась комната Крутогоррва. Федька сделал шагов десять и неожиданно остановился. Ему показалось, что проснулся матрос. Карпуха натолкнулся на брата, и они оба оглянулись. Матрос спал. Он только подтянул под себя ноги. Мальчишки пошли дальше. Они миновали две двери. У третьей Федька снова остановился и сказал брату:
— Тут нас допрашивали.
— А где он спит? — спросил Карпуха. — Здесь или дома?
— Кто?
— Да этот… Василий… как его… Васильич…
— Он начальник. Чего ему здесь спать? На перине небось дрыхнет! Думает — всё у него в порядке, а мы…
Федька прыснул со смеху и попятился, наступив Карпухе на ногу. Попятился он потому, что дверь вдруг щёлкнула и открылась. На пороге, освещённый сзади, стоял Крутогоров.
На несколько секунд ребята и он словно замерли. Они молча смотрели на него, а он — на них. Затем Крутогоров повернул голову влево — туда, где была камера, и увидел спавшего матроса.
— Дела-а-а! — протяжно произнёс Крутогоров и, отступив в комнату, сказал мальчишкам: — Заходите!
Братья вошли. Карпуха прикрыл за собой дверь.
— Бежать собрались? — спросил Крутогоров.
— И не думали! — ответил Федька. — Просто интересно.
— Интересно?.. А я бы вот как пальнул в вас, — Крутогоров похлопал по большой деревянной колодке, висевшей у него на ремне, — было бы тогда интересно!
— А зачем палить? — спросил Карпуха.
— А со страху!
— Со страху? — переспросил Карпуха.
— А ты как думал?.. Не страшно, когда у тебя ночью за дверью кто-то шепчется?
— Трусы в Чека не работают! — сказал Федька.
— Спасибо хоть за это!.. Ну и сорванцы же вы!.. Накормили вас?
— Это разве кормёжка? — презрительно скривил губы Федька.
— Сейчас я вас пирожками угощу!
— Тогда и не спрашивай! — отрезал Федька.
В коридоре послышался какой-то шум, лязг засова, топот ног. В комнату ворвался молодой матрос. Его взволнованное лицо стало совсем растерянным, когда он увидел мальчишек. Он промычал что-то невнятное, а Крутогоров сказал ему:
— Ты, товарищ Алтуфьев, пойдёшь к коменданту и скажешь, что я приказал арестовать тебя на трое суток… Кру-у-гом!
Матрос обжёг ребят взглядом и, чётко повернувшись, вышел из комнаты.
— Не стыдно? — укоризненно произнёс Крутогоров. — Из-за вас!
— Так и надо! — рассудительно сказал Карпуха. — А если б там настоящие гады сидели?
— Тогда бы он не заснул!
Мальчишки переглянулись и засмеялись. Федька хитро прищурился.
— Выходит, ты сам признал, что мы не гады?
— Ну, признал.
— Чего ж держишь?
— Для порядка. — Крутогоров положил руку на телефон. — Утром звонок один будет, я и отпущу вас.
— А может, мы торопимся! — сказал Карпуха. — Может, нам лошадь достать надо!
