— Давай, — согласился Тоник, радуясь возможности скоротать время.
— А во что ты умеешь играть?
— В буриме, — улыбнулся Тоник.
— На деньги?! — Сашка от удивления даже привстал. Уж такого от Тоника он никак не ожидал.
— Какие деньги? — возмутился Тоник. — Это же не в карты играть. Это древняя интеллектуальная игра. В нее еще в прошлом веке играли. Может быть, даже Пушкин или Лермонтов. Это игра поэтов.
— А мы здесь при чем? — Сашка отодвинулся назад, в глубину лавки, с недоверием глядя на Тоника.
— А чем мы хуже? — придвинулся к нему Тоник. — Я не имею в виду Пушкина или Лермонтова, а вообще. Чем мы хуже других? Ты что, не сможешь срифмовать пару строчек. Мила-кобыла, Сашка-промокашка, понял?
— Сам ты промокашка, Тоник-панассоник.
— Вот видишь, — обрадовался Тоник, — получается же. Назови какое-нибудь слово.
— Электричка, — нехотя сказал Сашка.
— Птичка. А теперь я говорю слово, а ты должен придумать рифму. Ну, например, цветок.
— Свисток.
— Отлично. Теперь нужно придумать четверостишье с этими словами. Через пять минут проверим, у кого лучше получится.
Тоник прикрыл глаза и сосредоточился. Сашка с веселым недоумением смотрел на него. Первый раз в жизни он видел живого поэта, который к тому же был его названным братом.
Тоник внезапно открыл глаза:
— А ты что, уже придумал?
— Ага, — ответил Сашка.
— А я — нет, — сказал Тоник и снова закрыл глаза.
Через пять минут Сашка первым читал свое стихотворение.
В электричку
Залетела птичка.
Подарила дедушке цветок,
Утащила у мента свисток.
— А почему дедушке, а не девушке? — рассмеялся Тоник.
— Дедушка старый, ему надо. А девушка молодая, сама нарвет.
— Ну, хорошо, — согласился Тоник. — Слушай теперь мое.
Когда вдали смолкает электричка,
А сердце рвется из груди как будто птичка,
След на тропинке — сломаный цветок,
Как заблудившегося поезда свисток.
— Не очень понятно, — дипломатично заметил Сашка.
— А это про любовь. Про любовь и должно быть непонятно. Но если хочешь, я тебе все объясню.
— Да нужно очень. Давай лучше в мою игру сыграем, — оживился Сашка. — Ты считаться умеешь?
— Смотря как.
— Очень просто. На раз, два, три одновременно выбрасываем пальцы, кто сколько захочет. Потом складываем и считаемся. Кто последний — получает щелбан, согласен?
— Согласен. — Тоник потер свой лоб и улыбнулся. Слишком очевидным было желание Сашки его надуть.
— Раз, два, три, — Сашка выбросил вперед три пальца, Тоник — четыре.
— Семь. — Сашка посчитался и последним оказался Тоник. — подставляй лоб.
Тоник покорно склонил голову.
— Получите. — Сашка положил ему ладонь на лоб и, оттянув средний палец, щелкнул им изо всех сил.
— Ничего себе щелбан, — Тоник схватился за свой лоб. — Мы так не договаривались.
— Ладно, я могу и потише, — снизошел Сашка и начал опять отсчет. — Раз, два, три. Девять. — сосчитал он.
Тоник опять оказался последним, но в следующий раз, когда при общей сумме двенадцать он снова проиграл, то решительно остановил Сашкину руку.
— Подожди, а почему ты начинаешь считать то с себя, а то с меня?
— А мы же не договаривались, как считаться, — попытался вывернуться Сашка.
— Ага, — сообразил Тоник, — значит, если число четное, то ты начинаешь с себя, а если нечетное, то с меня.
Сашка просто развел руками. Возразить ему было нечего.
В это время в вагон вошла плохо одетая женщина, похожая на цыганку. На руках у нее спал маленький ребенок. Остановившись у входа, она затянула привычно жалобным голосом:
— Люди добрые, мы отстали от поезда, нам нужно денег на билет. Помогите, пожалуйста, кто чем может.
И пошла вдоль вагона с протянутой рукой.
Тоник увидел, как сразу напрягся Сашка и подумал, что ему не очень-то приятно увидеть себя со стороны, но дело было не в этом.
Когда женщина увидела Сашку, то заругалась на непонятном языке и, схватив его за руку, потащила по проходу.
Больше всего в этой ситуации Тоника поразило то, что Сашка, изо всех сил пытаясь сопротивляться, отвечал ей на том же языке. Однако времени на размышление не было. Он успел подскочить к ним и одним ударом ребром ладони разбить их руки. Сашка сразу отпрыгнул назад, на свое место, а Тоник встал перед ним. Женщина, на мгновение опешив, выпалила целую тираду слов на непонятном языке и, сердито погрозив Тонику пальцем, быстро прошла в следующий вагон.
— Бежим, — Сашка схватил Тоника за руку, — сейчас она пришлет отца Федора. Они хотят, чтобы я снова по вагонам ходил.
Они бросились бежать в противоположный конец вагона. Уже переходя в следующий вагон, Тоник оглянулся и увидел, что между рядов быстро пробирается высокий мужчина в черном. Они пробежали через еще один вагон и тут Тоника осенило.
— Сашка, — закричал он, — доставай веревку из кармана.
Тот, обернувшись, бросил Тонику веревку и побежал дальше.
Тоник в промежутке между вагонами быстро соорудил самозатягивающуюся петлю и надел ее на ручку двери. Затем протянул веревку в тамбур и, захлопнув за собой следующую дверь, привязал другой конец к ее ручке.
Теперь можно было не торопиться. Подобный фокус проделывали пару раз ребята — шутники из соседнего дома. Они привязывали веревку к ручкам дверей, которые были напротив друг друга и, позвонив в обе двери, убегали. Эффект был потрясающий — двое здоровых мужика тянули на себя каждый свою дверь и каждому казалось, что с другой стороны стоит кто-то невероятно сильный. Хотя после второй такой шутки ребят поймали и им было уже не до смеха.
Дверь дернулась несколько раз. Тоник смотрел на веревку. Похоже, что не порвется, выдержит. Не желая больше испытывать судьбу он побежал за Сашкой и смог догнать его только через три вагона.
— Стой, — поймал он его за плечо, — погоня отрезана.
Сашка легко вывернулся из-под его руки.
— Они на остановке перейдут в следующий вагон и все. Нужно бежать дальше.
— Так сейчас же Фили. Мы здесь можем спокойно выйти, — возразил Тоник. — В толпе они нас не заметят.
Электричка плавно замедлила ход и остановилась. Тоник с Сашкой, стараясь прятаться за других людей, пробирались в общем потоке.
— Они нас могут ждать у метро, — предостерег Тоника Сашка.
— А нам туда и не нужно. Здесь ходит пятьдесят четвертый троллейбус. Доберемся до самого дома. Бежим.
И они, выбравшись из толпы, рванулись через дворы к остановке троллейбуса.
Петрович жил недалеко от метро Новослободская, в доме с магазином «Богатырь». В большинстве своем жильцы этого дома были людьми творческих профессий. Виктор здесь как-то побывал в гостях у замечательного артиста Олега Табакова. Тот приглашал его в свою студию для постановки сцен с боевыми поединками и после одной из репетиций позвал к себе на чашку чая.
Они сидели в мягких креслах на кухне со старинной массивной мебелью и, попивая душистый, ароматный чай, разговаривали о психологических тонкостях ведения поединка без оружия.
А теперь здесь живет милиционер Петрович. Хотя человек он, кажется, неплохой. А, может быть, даже и хороший.
Неплохим в понимании Виктора был человек, который старается никому не приносить зла и на добро всегда отвечает добром. А хорошими он называл людей, никогда никому не приносящих зла и не упускающих удобного случая сделать людям хоть что-нибудь доброе.
Хотя и из первой категории люди встречались не на каждом шагу, а из второй и того реже, существовала еще одна редчайшая порода людей, с которыми жизнь сталкивала Виктора всего лишь несколько раз, но каждая такая встреча необратимо меняла его судьбу.
Эти люди всю свою жизнь подчиняли служению добру в каком-то одном конкретном деле. Они служили своему таланту, а не наоборот, как это обычно бывает. Со стороны они могли выглядеть чудаками, затворниками и, может быть, даже эгоистами, особенно по отношению к своим близким.
Но стоило заглянуть в их мир поглубже, как все преображалось. Они оказывались людьми безмерного обаяния и душевной тонкости, а все их странности и чудачества просто обычными проявлениями необычной натуры.
Таким был его первый учитель по Айкидо. Он учил парней не драться, а защищать идеи добра и справедливости. Он странствовал через мир, шел из города в город с одной лишь холщовой сумкой и уходил дальше только тогда, когда оставлял подготовленных учеников, каждый из которых уже мог стать учителем.
Таким был нищий художник, который раздаривал свои бесценные картины друзьям и знакомым, а часто просто отдавал людям, у которых жил.
Он мог быть богат и независим уже тогда, но его интересовало в жизни только одно — кисти и краски.
