Пришла к богатому мужику Егору Беспятову, в ноги кинулась:
— Продай в долг кормилицу — дети с голоду пухнут!
Мужик глаза прищурил, губами пухлыми почмокал, сказал голоском елейным:
— Коли в срок не расплатишься, корову-то заберу, а деньги, что сейчас принесла, уйдут за пользование.
И крикнул сыну в окошко:
— Отвяжи-ка, Ермоха, Бодучую, пущай ведёт.
Тот хмыкнул в нос недовольно:
— Ишь, голытьба, все в долг норовит, без отдачи. — Но тут же рукой махнул: — Да Бодучую-то не жалко…
Повела Матрёна корову к себе, а та и впрямь норовят её рогом поддеть. Намаялась баба, пока привела. Однако на душе радостно — корова хорошая, молока много давала. А на нем ребятишки быстро отъелись, и дедка вскорости оклемался, стал по сёлам ходить, плотничать помаленьку. То яиц десяточек заработает, то петуха голенастого. Однажды несушек пяток принёс. Со своими яичками куда лучше, но Матрёна их приберегала, по воскресным дням на рынке продавала, деньжат на корову прикапливала. Дед даже ведро песку с речки принес, чтоб неслись куры лучше. Только те вдруг нестись перестали. Услышит Матрёна — несушка в гнезде кудахчет (значит, яйцо снесла), а пойдет проверит — пусто. Отцу пожаловалась. Старик подумал, ответил:
— Поди, хорёк их тревожит?
Но Матрёна возразила:
— Кабы хорёк, так всех кур давно придушил, а этот за яйцами только охотник.
Дед согласился, но всё же у кузнеца сладил капканчик. К вечеру в курятнике у корытца с песком поставил и на всяк случай перекрестил троекратно. Вечером ребятне расхвастался, дескать, какой он охотник хороший — хорька изловит и им покажет. Только ночью дед не спал долго, ворочался, к утру лишь забылся. А Устеньке любопытно на хорька поглядеть: раньше всех встала, пришла в курятник. Глядит, корыто с песком опрокинуто, рядом мечется кто-то. Устя в ладоши хлопнула:
— И вправду хорька изловили!
Подошла ближе:
— Батюшки!
То… старичок, чуть боле кошки, в капкане ножкой застрял, рядом лежит яйцо краденое. Подошла Устя, старичок присел на корточки, притих.
— Ты что ж, безобразник, яйца воруешь?! — возмутилась девочка. — Тётку с дедком щас кликну — будешь знать, как бедных обкрадывать!
Старичок сразу мордочку скорчил жалостную, слезки утирает:
— Прибьёт, прибьёт меня дед кочергой! Ей-ей прибьёт!
Усте жалко старичка стало, у самой слезы выступили. Взяла палку, сунула в капкан и освободила старичка. Тот ножку прищемлённую потер, схватил яйцо и юркнул в нору крысиную. Устя вслед ему крикнула:
— Ишь, последнее утащил!
А из норы вдруг лапка мохнатая высунулась и оставила что-то рядом. Подошла Устя, подняла, что старичок оставил; это камень оказался, круглый, будто яйцо куриное, только грязный и шибко тяжелый.
«Орехи колоть им буду», — подумала Устя и ушла из курятника в избу, камень под подушку спрятала.
Вскоре дед проснулся, в курятник сходил, ругается — дескать, опять хорёк напакостил: яйца с-под курей все повытаскал, а в капкан не попался!
Потом глянул на Устю с прищуром:
— А ты чего в курятнике делала?
Устя встала, потупившись, а дед не отстаёт:
— Сдаётся мне, ты хорька выпустила! Будем теперь без яиц, ить он зверь осторожный — второй раз в капкан не полезет.
Устя и не знает, что ответить, из-под подушки камень достала, подала деду, тот удивился:
— Яйцо, штоль? А што ж не протёрла? Вон как курой обмарано.
Хотел взять, да не ожидал тяжести, камень из рук выпал ему на ногу. Он и запрыгал на другой, всех святых во всю мочь поминая. Как боль поутихла, дед пальцем под скамью указал:
— Подай-ка то яичко.
Матрёна с полу подняла, тоже удивилась:
— Тяжелый камешек!
Дед тряпицей его потер да ножиком поскоблил — у камня бок жёлтеньким засиял.
Дед про боль забыл, глаза выпучил, Матрёна охнула:
— Золото!
Стали Устю спрашивать:
— Где взяла?
Та и рассказала.
Пошли в курятник, по углам пошарили, ничего не нашли. Только у крысиной норы на песке следочки отпечатались. Дед следы заметил, поглядел на них и сказал, головой покачав:
— Яичко-Самородок — домового подарочек!
Долго думали, что с ним делать, — как-никак, домовой подарил. Решили в город отвезти да там в казну сдать.
…Вскоре время подошло расчёт за корову готовить. Егор Беспятов не стал должников дожидать, сам явился. А Матрёна достала денег пачку, да не рублей замусленных, а десяток новеньких, и отсчитала, сколько положено. Мужик деньги взял, ушел озадаченный: «Откель у вдовы гроши такие?!»
Да так ничего не придумал.
Вскоре Матрёна коней пару купила и овечек полдюжины, а Бодучая тёлочку принесла. Видит Матрёна — хозяйство мужицких рук требует, наняла в работники парня с их же деревни — Ульяна Сиротина. Крепко зажили — ребятишки сытеньки растут, Устенька через год-другой в стройную девушку вытянулась. Матрёна ей в приданое коня выделила, овечек пару да корову Бодучую. Егор-то Беспятов сразу углядел, что богата невеста в селе подросла, надумал скорей сына женить, и Ермоха на неё давно заглядывался. Пришли по весне свататься. Но Устеньке он шибко не нравился, а как отказать — не знает. Но дед подучил, Устя объявила:
— Кто Бодучую подоит, за того замуж пойду.
Ермоха решил спробовать. Подошёл к Бодучей, та шарахается. Отец схватил её за рога — вроде притихла. Ермоха с подойником под нее полез, но тут корову будто ущипнул кто за ухо: замотала головой, вырвалась, давай Егора с Ермохой на рога поддевать.
Те на улицу выскочили, корова — за ними, да так Ермоху в спину боднула, что тот кубарем покатился, потом на Егора рога наставила. Плохо бы им пришлось, если б Устя с Ульяном не подоспели. Ульян спокойно корову по шее погладил, травы пучок сорвал — Бодучая к рукам его потянулась. Взял он подойник и у всех на глазах подоил её скоренько. Тут дед шепнул внучке на ухо:
— Вот тебе суженый, лучше не надо.
А парень давно девушке приглянулся, не стала отказываться.
Вскоре свадьбу сыграли славную. Бражки Матрёна наварила вдоволь. Которые в питие шибко усердствовали, потом рассказывали, будто старичка маленького на столе видели — меж тарелок приплясывал и тоже «горько» кричал.
После свадьбы молодые у Матрёны остались, хозяйство крепко вели. Только однажды Ульян деду пожаловался, будто углядел, как Устя поутру в курятнике к норе крысиной яичко подкладывала.
Тот улыбнулся сначала, потом ответил серьезно:
— А это она благодетелю нашему.
И на образа тут же покрестился с усердием:
— Прости её, царица небесная!
Места у нас глухие, таёжные, а на пустошах али прогалинах, говорят, старика встречали, и звали его — Перелесник.
Закрутит змейкой ветер на одном месте, воронкой в землю въедается, пыль, хвою опавшую столбом поднимает, а в пыли старик косматый в лохмотьях, борода клочьями; прыгает, в глаза, в рот пылью бросает, хохочет жутко. Покрутит, повертит, а выдохнется — оставит. Но случись зимой — шутки плохи. Собьёшься с дороги, сядешь на корточки — снегом окутает и убежит, сугроб лишь останется.
Добрых людей Перелесник, говорят, не трогал, а злых близко не подпускал, берёг свои таёжные места от лихости.
Жил на таёжной заимке мужик Савватей с женой и дочерью Ариной. В село не хотел селиться. Здесь лучше: на полянах пашня богатая, в тайге охотиться можно. За нелюдимость-то Савватея и не любили, байбаком звали, а про жену с дочерью чего только не наговаривали: будто детей они крадут, на скот хворь напускают. Арина красива была, у многих глаза на неё загоралась, но без толку. Который отправится к ней ясным соколом, а вернётся петухом ощипанным. Вот и наговаривает, будто Перелесник не подпустил…
Прослышал про Аринину красу купчина-богач, до молоденьких охотник. Поехал глянуть, да на пути вдруг ветер поднялся, закрутил перед лошадиными мордами, те и понесли. Таратайка опрокинулась, купчина чуть живой остался и с тех пор зарёкся к заимке ездить. А купец богатый, хозяйство громадное. Своих работников не хватало — сговорился за взятку с начальством тюремным. Выделили ему каторжанинов, платить им вовсе не надо, корми только. Вот и попал к нему парень из рабочих. Андреем звали, за бунт в Сибирь сосланный. Бойкий, из тюрьмы сколь раз убегал, да только ловили его, а он всё думает, как из неволи выбраться… Как-то приехал к купцу по делам начальник тюремный, и так случилось — перед обратной дорогой кучер его занедужил. А ехать надо срочно. Самому лень на козлах трястись, решил каторжанина за вожжи посадить, а чтоб не сбежал, к таратайке цепью велел приковать. Выбор на Андрея пал…
День выдался жаркий. С начальника пот ручьем, только успевает шею платком утирать. Решил на заимку к Савватею заехать, воды испить. Подъехали. Савватей на крыльцо вышел, а начальник кричит:
