Стихи
Если крикнуть собакам:
«Поть-поть!»,
Да ещё рукавицей взмахнуть —
Куропаткою нарты взлетят:
Мой отец отправляется в путь!
Поть-поть!
В путь, в путь!
Вот растаял знакомый узор
На расшитой кухлянке[1] его,
Нарты меньше орешка в снегу,
Нет, не видно уже ничего!
Ничего-ничего,
Никого…
За гостинцами едет отец,
Знают все – через несколько дней
Будет праздник, весёлый кильвей,
Праздник в честь молодых оленят,
А подарки нужны —
Для ребят!
Ах, как медленно тянутся дни!
Всходит рано над тундрой звезда.
Вновь с утра я на сопке стою —
Что ж ты, тундра, тиха и пуста?
Лишь песец
Промелькнёт у куста…
Но однажды послышится лай,
Эй, поть-поть! – ожиданью конец,
Эй, поть-поть! – это едет отец,
Вылетай из яранги, встречай!
Кто гостинца хотел?
Получай!
В тундре не было дня веселей —
Начинается праздник кильвей!
Как построить ярангу?
Попробуйте – это не трудно!
Вот подсохнет на солнце
За лето холодная тундра,
Привезу я для вас
Из тайги деревянные жерди —
Шалашом их поставьте
И сами на прочность проверьте.
Чем ярангу покрыть?
Тут железо совсем не годится.
Ни к чему и солома.
Холодна и тверда черепица.
Только шкуры оленьи,
Что сшиты надёжно иглою,
Защитят вас в яранге
От снега и стужи зимою.
Печка здесь не нужна.
Посерёдке костёр разложите,
Да следите за ним,
Да дровами получше кормите.
Грейтесь после охоты
Да чай на огне кипятите,
Захотите помыться —
Снежку растопите в корыте.
Где же, спросите, спать?
Спят в яранге
На нартах вдоль стенок,
Спят под шкурой оленьей
На нерпичьих шкурах толстенных.
На мешке-эвичуне,
Что мягче лебяжьего пуха,
Сказки – в каждом мешке,
Положи его только под ухо!
Кто в яранге живёт?
Пастухи, что со стадом кочуют.
И охотники тоже.
И редкие гости ночуют.
Жить в яранге такой
Вам понравится, честное слово!
Заходите скорей:
Хлеб да соль вам!
Яранга готова.
На коньках по океану
Мы катаемся зимой,
Если только нет бурана
И не гонят нас домой.
Ни фонариков весёлых,
Ни скамеек на катке…
В синей дымке ледоколы
Проплывают вдалеке.
Но зато для детворы
Светят с берега костры:
Это деды ждут внучат,
Курят трубки и молчат.
Ночь придёт. Уснут ребята.
Только бродят по катку
С белой мамой медвежата
Даже в стужу и пургу…
То печёную картошку
В пепле стынущем найдут,
То найдут в снегу лепёшку —
Всё до крошки подберут.
Голодает в стужу зверь —
Где еды возьмёшь теперь?
Хорошо, что можно здесь
Хоть чего-нибудь поесть…
И однажды спозаранку
Я увидел трёх зверей
И бегом в свою ярангу —
К маме, к маме поскорей:
– Можно взять мне сухарей?
Мама очень удивилась
И спросила:
– Что случилось? —
Рассказал я обо всём.
И рюкзак схватила мама,
И еду сложила мама,
Наконец она оделась
И сказала:
– Ну, пойдём!
Вот к медведице притихшей
Мама медленно идёт,
Угощает рыбой пикшей
И сгущёнку достаёт.
Говорит: – Я тоже – мама,
Мне близка твоя беда.
На троих, конечно, мало,
Ну, а всё-таки – еда…
Вот мочёная морошка
И картошки есть немножко…
Тут медведица шепнула
Медвежатам на ушко,
Чёрным носом подтолкнула
К медвежатам молоко:
Очень хочется сгущёнку
Полизать и медвежонку.
На коньках по океану
Мы катаемся зимой,
Если только нет бурана
И не гонят нас домой.
Словно добрые соседи,
Словно старые друзья,
К нам приходят три медведя —
Симпатичная семья.
Мы гостинцы достаём,
Их в обиду не даём.
В синей дымке ледоколы
Посылают нам гудки,
И глядят на наш посёлок
Долгим взглядом моряки.
Лишь узнают в тундре новость —
Станет всем она известна:
Солнце вышло – интересно!
Сын родился – интересно!
Интересно, интересно,
Даже очень интересно!
Кто вспугнул лисят с лисицей?
Видно, это едут гости!
Но к кому свернёт упряжка
И куда помчится после?
Интересно, интересно,
Даже очень интересно!
Вот геологов палатка
Появилась – интересно!
Вот запела куропатка —
Даже очень интересно!
Пробегут аэросани,
Или в речке лёд растает —
От яранги до яранги
Новость каждая летает.
Если будете гостями —
Приезжайте с новостями!
Будем чай мы пить —
И думать,
Оленят считать —
И думать,
Думать сидя, думать стоя —
Новость дело непростое,
Ох, какое непростое!
В тихой тундре,
Белой тундре
Ничего от глаз не спрячешь,
Оттого-то знают в тундре —
Кто ты есть и что ты значишь.
Интересно? Интересно!
Хорошо, что нам известно.
На Вороньей сопочке – по-нашему Вэльвынэ́й – обжилось куропаточье семейство по соседству со своими сородичами. И было у них всё, как и в других приличных семьях: и уютный домик в снегу, и ягода шикша под снегом, и звёзды над головой, и шустрый сынок – пушистый комок, топотун и проказник. Только мама-куропаточка была чуть белей да стройней других курочек, оттого и звали её ласково – Беляночкой, по-нашему Ильгынэ́. А папа был рябой куропач, с коричневыми перьями в седине, с важным брюшком и огненным взглядом. Глазки маленькие, а веки большие и оранжевые. А чтоб ещё ярче были, он всё почки ольховые ел, высматривал самые оранжевые. Однако не Огнеглазым звали его, а Пеструхом – за рябую масть. Конечно, не очень нравилось Пеструху его имя, да что поделаешь.
А вот сынок у них рос и вовсе без имени. Тут такая история приключилась. Родился он последним среди малышей куропаточьей родни, к тому времени все самые красивые имена по другим семьям для своих деток разобрали. Кого назвали Альбатросом, кого Звёздочкой, а кого Повелителем Ветров, Голубчиком, Снежком и даже Огнеглазым.
– Ну, придумай что-нибудь, – умоляла мужа Беляночка. – Слыханное ли дело – ребёнок без имени.
Но сколько ни глядел в небо Пеструх своим огненным взглядом, сколько ни перекидывал голову с плеча на плечо – ничего не придумал. Правда, сказал как-то: «Может, Ваняткой назвать, как у этих?..» – так после свою курочку снежком еле в чувство привёл.
А уж другие дети их сынка стали Плаксой дразнить – по-нашему Тыргы́ном. Что верно, то верно: любил малыш покапризничать, да можно ли кличками такими бросаться, хоть бедное дитя и безымянным растёт? Запретила Беляночка сынку своему из дому отлучаться: может, и кличка отстанет, да и от лисьих глаз подальше. Лиса, чего доброго, малыша может сцапать, даже не подозревая, какое это несчастное и ласковое дитя.
Мама Беляночка в нём души не чаяла. И так на него посмотрит, и этак поглядит – хорош! В снег нырнёт с головой, в глубокий сугроб, ягодок шикши или брусники полный клюв достанет. И ну потчевать сынка. А он ест да ест, белым шаром раздувается, по снегу с боку на бок перекатывается, ягоды покислее выплёвывает, озорник. Беляночка за ним ходит – подбирает: не пропадать же добру. Подкатит потом малыша к себе под крылышко, нежит дрёму его материнским теплом. Папа, конечно, недоволен был: малыш без имени – ещё полбеды. А вот что толст не в меру, не ходит важно, а всё кувыркается – совсем худо, однако. И уводит под вечер сына в лесок уму-разуму учить: вот как ягоду надо доставать – покажет. Вот как домик в снегу выкапывать, чтоб не виден был. А вот как тундру слушать: гребешок вверх – и замри. Одни звуки страшные – когтистые да зубастые. Другие житейские – крылатые да рогатые. А третьи про погоду – шу-шу-шу – говорят. Всему смышлёный малыш научился.
Только пугать как следует никак научиться не мог. Из-под снега вынырнет, крыльями забьёт, а крикнуть по-куропаточьи «кых-пых!» забывает. А ведь если не крикнуть как надо: «кых-пых», – кто ж испугается? Ведь по-русски «кых-пых» это же «кыш-кыш отсюда!».
А вышло так, что как раз тем леском медведь проходил, шикшу искал. Спохватился Пеструх, когда медведь пол-луны загородил. Едва успел малыша под крыло запихнуть, за кочкой спрятаться. А медведь уже возле кочки топчется.
Тут папа-куропач как закричит: «кых-пых!» да как захлопает крыльями, снег взметая, – у медведя душа в пятки! Он-то с испугу подумал, что на него кочкоголовые налетели (это звери на Чукотке так людей называют). Уж такого дёру дал, что ольху сгоряча своротил – не заметил.
Плюхнулся в снег Пеструх, огляделся – нет сынка. А тот белым комком через поляну катится. Насилу остановил его отец и говорит:
