ты-то сама, тоже женщина! — Отчего-то напугался я тогда.
— Есть такое дело, внучек! — Усмехнулась бабушка. — Только вот, женщина женщине рознь. Видал тот шкаф?
— У деда в спальне?
— Тот самый. Когда мы в пятьдесят четвёртом вселялись, шесть человек заносили его в комнату, а я, как полы крашу, двигаю по комнате одна!
— Ого! — Недоверчиво восхитился я, оглядывая невысокую, полную фигуру бабушки.
— Не веришь? — Всплеснула руками она, и, сбегав в кухню за мокрой тряпкой, подозвала. — Смотри-ка, приподнимаю палкой угол шкафа, подкладываю туда тряпку, под каждую ножку, и готово!
— Чего? — Не понял я.
— Скользит шкаф по полу, вот чего!
— И можно прямо возить? Как паровозик на верёвочке?
— Почти. Ладно, пошла я к плите, а то обед скоро: и папа твой с завода забежит, и дедушка из парка вернётся…
…Я сижу на тумбе, в дальнем углу слоновника, окутанный запахом опилок, как воспоминаниями. Слон, настоящий, живой слон становится напротив меня, смотрит грустными глазами и принимается кружиться вразвалочку на одном месте, поднимая при этом левую заднюю ногу так, чтобы я разглядел на его пятке пятнышко, похожее на зажившую дырочку от ржавой свистульки, затерявшуюся где-то в измятых временем складках бытия…
— Ты куда?
— В зоопарк.
— Опять!? Зачем?!
— Там мой слон, из детства, который стоял на радиоприёмнике, поджидая, когда меня приведут к бабушке, чтобы она побыла со мной, пока родители на работе.
— Тот самый?! Ну, что с тобой делать, подожди, я быстро оденусь. Пойдём, познакомишь меня… со своим слоном…
— Нынче у меня выходной, буду отдыхать! — Бодро заявляю я домашним, и они, поглядев недоверчиво, вопрошают, всяк на свой лад:
— От чего это ты так устал? — Интересуется тесть.
— Вернёшься поздно? — Спрашивает жена, и лишь сынишка, принимаясь скакать на одной ноге, кричит:
— Ура! Мы идём в па-айк! — Он пока ещё не научился выговаривать «ненужную» в слове букву.
— Почему ж это она ненужная, сынок? — Задаю я сыну прямой вопрос, и тот излагает давно придуманное себе оправдание, объясняя, что необходимые звуки всегда на месте, и тот, кто хочет его понять, понимает без труда:
— Дружок же подходит, когда я его зову, не делает вид, что не понимает, а в слове парк, главное — па, всё остальное неважно!
— Это ещё почему? — Удивляюсь я.
— Потому, что мы идём в парк с папой! — Смеётся сын.
В парке многолюдно. Нарядные взрослые сопровождают ребятишек. Не потому, что не позволяют им приходить сюда одним, но дабы погреться подле искренней детской радости, полюбоваться на неё. Ради чего работа, заботы, волнения? Всё ради них.
Карусели с качелями для тех, кто посмелее, для малышей — педальные, «как настоящие» машинки и эмалированные кони пегой, чалой и чубарой масти 24, а для вовсе лихих и оттаянных — самокаты.
— Что выберешь? — Хитрю я, и сынишка принимается соображать, которое из развлечений нам по карману. А ведь помимо аттракционов, на дорожках парка стоит пухлая тележка с квасом, и другая — возле которой колдует тётенька в высокой белой накрахмаленной шапке, как в короне. Та тётенька управляется стеклянными фунтиками с газированной водой и сиропом, не глядя крутит липкий кран над гранёным стаканом, не отвлекаясь даже на ос, которые из почтения к королеве сиропа, не кусают её, но лишь выжидают мгновение, чтобы лизнуть чуток.
— Ну, так что? — Тороплю я сына, да тот, так и не решившись выбрать, идёт прямиком к бесплатной карусели, изрядно поношенной грузными недорослями, прогульщиками старшей школы.
— Эге-ге-гей, ребёнок, ты куда?! — Возмущённо, но весело кричу я сыну, и подхватив подмышки, поворачиваю к кассе, где покупаю билеты на всё сразу.
Спустя несколько часов, ошалевшие от кружений и раскачиваний качели «ещё выше, до самой луны!», пахнущие сиропом, мы возвращаемся домой мимо фонарей, вокруг которых комары, бабочки и мошки уже устроили свою карусель. А у входа в парк, где мороженщица перекладывала сладкие брикеты сухим льдом, сын впервые в жизни осмелился попросить:
— Пап… если у тебя есть ещё деньги, можно и мороженого?
— Можно, сынок! — Со счастливой улыбкой отвечаю ему я.
И… Как приятно быть добрым. До слёз.
Змея подколодная — скрытая опасность, скрытый враг
Ласточки вели себя необычно тихо. Каким-то непостижимым образом им удалось внушить первенцу, что молчание — порука его благополучия. Половинка скорлупки, что лежала посреди тропинки на самом виду, единственное подтверждение существования новорождённого, оказалась раздавлена в пыль проходящими мимо, и оттого-то ласточка была почти покойна.
Супруга водяного ужа подёргивала во сне широкими почти треугольными скулами в полутора саженях от гнезда. Она не караулила его обитателей, скорее оберегала, ибо знала сама, что такое потерять дитя. А посему, помогала соседке, чем могла.
Ужа и птица были знакомы не первый год, змея утешала птицу, когда коту удалось добраться до первого выводка ласточки. Поздно подоспевшая ужиха гнала обезумевшего от ужаса кота подальше, а спустя время ласточка, в свой черёд, рыдала искренне и безутешно над окоченевшими змейками, которых настигли внезапные ранние заморозки.
Скажете, не бывает так? Ну ведь, коли проспать до обеда, да не увидать в окошко, как восходит солнце, то можно и поспорить, — а не нарисовано ли кем светило яркой краской посреди небосвода.
Тесно обняв друг друга, дремали в лукошке гнезда ласточки. Ужиха притворно томилась на медленных лучах утреннего солнца. В самом деле она была довольна. Жизнь, что зародилась в ней, вскоре должна была сделаться очевидной. И это было прекрасно, как всё вокруг.
«Полюбите обидчика и врага»
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
Дозреть, дорасти до любви своих врагов — то не для всякого, да и каждой ли жизни хватит. Столь раз пожалеешь себя, прежде, чем оглянешься, посмотришь сперва на ближнего, после его глазами окрест, да как почуешь вдруг запах сторонних страхов, да кинешься в омут чужой боли с головой. А там — всё тоже, о том же, как своё. Так и постигнешь общность мирскую.
Банальный людской муравейник в здании вокзала. Скульптуры с крыши, преисполненные мудрой отстранённости, взирают на суету прибывающих и на наигранное равнодушие отъезжающих. Туристы с весёлыми лицами бесцельно выискивают в толпе знакомых, достают попить, делятся друг другом, теперь не жалко, ибо скоро по домам, а кого-то посылают за эскимо «на всех», «на дорожку», в складчину.
Самопровозглашённый ментор стоит чуть в стороне, окидывая пространство подле невидящим взором, ненадолго довольный не только тем, что удалось занять ребят делом, но привезти их всех в целости
