Так Пушкин узнал о проделке друзей.
Предатели-друзья
Невинное творенье
Украдкой в город шлют
И плод уединенья
Тисненью предают.
Пришлось сообщить в журнал свое имя и адрес.
Стихотворение Пушкина «К другу стихотворцу» было напечатано в 13-м номере «Вестника Европы» за 1814 год. Внизу стояла подпись: «Александр Н.к.ш.п.». Пушкин написал свою фамилию наоборот и выпустил из нее все гласные.
Теперь он частенько, заходя в Газетную комнату, как бы невзначай брал заветный номер «Вестника Европы», открывал десятую страницу. Его стихотворение напечатано…
Вильгельм Кюхельбекер, мучимый бесом стихотворства.
Карикатура А. Илличевского. 1815 год.Товарищи допытывались: кто такой Арист, его друг-стихотворец, которого он уговаривает не писать стихов, не вступать на трудный путь поэта? Кюхельбекер? Возможно, что и он. Да и не он один, а все, кто лезет на Парнас за лаврами, забыв, что там растет и крапива.
Писать хорошие стихи непросто.
Пусть даже Аристу — его другу-стихотворцу удастся стать писателем. Что ждет его? Богатство, слава, жизнь спокойная и приятная? Нимало.
Нищета и страдания — вот участь писателей.
Катится мимо их Фортуны колесо;
Родился наг и наг вступает в гроб Руссо;
Камоэнс [5] с нищими постелю разделяет;
Костров на чердаке безвестно умирает,
Руками чуждыми могиле предан он:
Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон.
Ариста не убеждают эти доводы. Он резонно замечает, что странно отговаривать от писания стихов при помощи тех же стихов.
Тогда автор рассказывает ему притчу про деревенского старика священника:
В деревне, помнится, с мирянами простыми,
Священник пожилой и с кудрями седыми,
В миру с соседями, в чести, довольстве жил
И первым мудрецом у всех издавна слыл.
Однажды, осушив бутылки и стаканы,
Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;
Попалися ему навстречу мужики.
«Послушай, батюшка, — сказали простяки, —
Настави грешных нас — ты пить ведь запрещаешь,
Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,
И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…» —
«Послушайте, — сказал священник мужикам, —
Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,
Живите хорошо, а мне — не подражайте».
Таков был шутливый ответ другу-стихотворцу. Пушкин не оправдывал себя, но другим советовал ему не подражать. А сам он не мог поступить иначе.
В том же 1814 году в журнале «Вестник Европы» были напечатаны одно за другим четыре его стихотворения.
В те дни, когда «юные пловцы» пустились в большое плавание, произошло событие, надолго нарушившее размеренное течение лицейской жизни. В конце марта 1814 года, сорока восьми лет от роду, от «нервной горячки» неожиданно скончался Василий Федорович Малиновский.
Воспитанники давно заметили, что был он задумчив, грустен. Но им было невдомек, какие невзгоды одолевали его. Невзгод было много. Василия Федоровича буквально потрясла внезапная опала и отставка Сперанского. Он не мог привыкнуть к мысли, что столь почитаемый им Сперанский, на реформы которого возлагал он великие надежды, отстранен от дел и выслан из Петербурга.
Значит, преобразования и реформы, воспитание в Лицее государственных деятелей для обновленной России — все пустые мечты. А его собственные проекты, что вынашивал он годы, — уничтожение крепостнического рабства, всеобщий мир, создание «общего совета» всех стран для решения спорных международных вопросов — все осталось на бумаге. Его труды — «Рассуждение о мире и войне», «Записка об освобождении рабов» — пылятся на полках и никому не нужны.
Он был очень одинок: умерла жена. Всю свою душу он вкладывал в Лицей. А какова награда? Окрики. Вечные мелочные придирки самодура Разумовского.
Болел Малиновский не долго. Захворал 16 марта, а 23-го его не стало.
На другой день весь Лицей собрался возле умершего директора. Он лежал спокойный, бледный в своем лицейском мундире. Сослуживцы вынесли гроб, поставили на дроги. Дроги двинулись к заставе. Хоронить везли в Петербург на Большеохтинское кладбище.
Медленно выступал за гробом отряд драгун на одномастных лошадях, — все, что сделало начальство, чтобы придать хоть некоторую торжественность похоронам.
Провожали Малиновского в последний путь профессора, все служащие Лицея, и в сопровождении гувернеров и дядек шли за гробом воспитанники. На кладбище из воспитанников взяли только пятерых, в том числе и Александра Пушкина.
Похоронили Василия Федоровича рядом с его женой в их семейном склепе. Когда гроб опускали, а Иван Малиновский безутешно плакал над телом своего отца, Пушкин подошел к нему и взял его за руку. И перед могилой Василия Федоровича они поклялись в вечной дружбе.
Много лет спустя смертельно раненный на дуэли Пушкин, чувствуя приближение конца, сказал: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать…».
Лицеисты горевали. Даже Горчаков, не отличавшийся излишней чувствительностью, написал дяде: «Я не говорю вам о большой потере, которую мы понесли, она вам, без сомнения, известна. Вы можете себе представить, сколь мы были опечалены. Но оставим это, не надо будить скорбных чувств, я чувствую, что слезы навертываются у меня на глазах помимо моей воли».
Между тем из далекого Парижа пришла в Петербург и в Царское Село весть, которая радостно взволновала и приободрила приунывший было Лицей. Союзные войска взяли столицу Франции.
Это означало, что война с Наполеоном Бонапартом окончена, что с Францией заключен будет мир, что русская армия, испытавшая беспримерные тяготы и освободившая Европу от тирана, вернется на родину, солдаты придут домой.
Вскоре победоносные части русской армии действительно начали возвращаться в отечество. Возвратился из Парижа и царь Александр I.
27 июля в Павловске, близ Царского Села, в честь заключения мира с Францией было устроено пышное празднество.
Посмотреть на это празднество повели и лицеистов.
Четыре версты, отделявшие Павловск от Царского Села, шли по жаре пешком. Но шли охотно. Не часто доводилось им видеть подобное зрелище.
Вид Павловского парка и дворца.
Литография А. Мартынова. Около 1820 года.Вот и Павловский дворец. За ним — только что возведенные триумфальные ворота, небольшие, из невысоких лавровых деревьев. На воротах надпись — два стиха, обращенные к «герою» Александру I:
Тебя, текуща нынче с бою,
Врата победны не вместят.
За воротами — главное место празднества, специально построенный для столь торжественного случая «розовый павильон», большущая зала, сверху донизу украшенная гирляндами из искусственных роз.
Празднество началось со спектакля. Тут же на лугу, возле «розового павильона», разыгрывали аллегорическое представление на слова Батюшкова и других известных поэтов. Декорацией служила живая зелень сада да изображенные на задней стенке павильона окрестности Парижа, Монмартр с его ветряными мельницами. Их нарисовал знаменитый театральный художник Карло Гонзаго.
Гремел военный оркестр, далеко разносились на открытом воздухе голоса солистов и хора. В представлении участвовали лучшие петербургские певцы, танцоры, драматические артисты.
После представления в «розовом павильоне» был устроен бал. Лицеистов, чтобы не путались под ногами, провели на галерею, окружающую зал, откуда и наблюдали они за танцующими парами.
Придворных и гвардейцев угощали ужином. Лицеистам ничего не дали — ни яблока, ни стакана воды.
Когда празднество окончилось и царская фамилия удалилась, начался еще «спектакль» — разъезд гостей. Множество сановников и вельмож, целая толпа «важных лиц», нетерпеливо оглядываясь, ожидали свои кареты.
Вдруг раздался крик: «Холоп! Холоп!»
Кто-то из вельмож звал своего слугу.
И опять: «Холоп! Холоп!»
Лицеисты переглянулись: вот она, Россия…
«Как дико и странно звучал этот клич из времен царей с бородами, в сравнении с тем утонченным европейским праздником, которого мы только что были свидетелями», — вспоминал один из лицеистов.
Утомленные и голодные, возвратились воспитанники пешком в Лицей, наскоро поужинали и разбрелись по своим комнатам.
Пушкин, лежа в постели, перебирал в уме все события прошедшего дня.
Ему вспомнилось представление, бал, на котором располневший, улыбающийся царь танцевал в красном кавалергардском мундире, маленькие триумфальные ворота с высокопарной надписью. Эти ворота особенно занимали Пушкина. «Тебя, текуща нынче с бою, врата победны не вместят…».
