Особенно нападали шишковисты на Карамзина, на его творения, которые выдавали чуть ли не за революционные прокламации. А все потому, что Карамзин указал другим опасный путь, стараясь писать легко, понятно, вводя новые слова. Такие, например, как «переворот». А от переворота на бумаге недалеко и до переворота и на деле, полагали шишковисты. И. хотя Карамзин давно уже отошел от литературы, посвятив себя истории, и ни о каких переворотах не помышлял, его враги не унимались. Стоило ему получить от царя орден за исторические труды, как к министру просвещения летел злобный донос.
«Ревнуя о едином благе, стремясь к единой цели, не могу равнодушно глядеть на распространяющееся у нас уважение к сочинениям г-на Карамзина, — писал плохой поэт сенатор Голенищев-Кутузов. — Вы знаете, что оные исполнены вольнодумческого и якобинческого яда… Карамзин явно проповедует безбожие и безначалие. Не орден ему надобно бы дать, давно бы пора его запереть, не хвалить его сочинения, а надо бы их сжечь».
«Рифмач».
Сатирический рисунок А. Венецианова. Начало XIX века.Шишковисты-беседчики действовали скопом, пользовались поддержкой правительства. Были они в большинстве своем люди чиновные и знатные. В их общество входили князья и графы, министры, митрополиты, советники тайные и статские. Только двух больших писателей удалось им привлечь — престарелого Гаврилу Романовича Державина да Ивана Андреевича Крылова. Остальные же беседчики не блистали талантами. На заседаниях их общества мухи мерли от скуки. И Иван Андреевич Крылов, который не раз засыпал под чтение од и трагедий, метко высмеял «Беседу» в своей «Демьяновой ухе».
Дом № 118 по набережной Фонтанки, принадлежавший Г. Р. Державину.
Фотография.В «Арзамас» вошел цвет тогдашней литературы: Жуковский, Батюшков, Денис Давыдов, Вяземский, дядя Пушкина Василий Львович и, наконец, сам юный Пушкин.
Еще будучи в Лицее, он выспрашивал у Жуковского и других друзей все об «Арзамасе». И все ему нравилось: боевой дух арзамасцев, их веселые затеи. А затей было множество. Пушкин смеялся до слез, слушая, как принимали в «Арзамас» его дядю Василия Львовича, когда тот приезжал из Москвы. Все это придумал Жуковский. Сперва Василия Львовича положили на диван и завалили шубами, устроив ему «шубное прение» в память о поэме беседчика Шаховского «Похищение шубы». Василий Львович «прел», а Жуковский говорил над ним речь:
«Какое зрелище перед очами моими? Кто сей обремененный толики шубами страдалец? Не узнаю его! Сердце мое говорит мне, что это почтенный друг мой Василий Львович Пушкин. Потерпи, потерпи, Василий Львович! Да погибнет ветхий Василий Львович! Да воскреснет друг наш возрожденный. Вот! Рассыптесь, шубы! Восстань, друг наш! Гряди к „Арзамасу“! Путь твой труден. Ожидает тебя испытание!»
Путь бедного Василия Львовича в «Арзамас» был действительно не легок для человека таких лет и такой комплекции. Его ожидали еще испытания. После «шубного прения» завязали ему глаза и водили с лестницы на лестницу, пока не привели в комнату, где стояло чучело, изображавшее беседчика. Тут испытуемому развязали глаза, дали лук и стрелу и велели поразить недруга. Василий Львович выстрелил. Одновременно с ним кто-то выстрелил из пистолета. Это стрелял холостым мальчик, спрятанный за чучелом. Чучело упало, а вместе с ним и Василий Львович.
Еще пришлось Василию Львовичу «облобызать Сову правды», «умыться водой потопа» и, держа в руке мерзлого арзамасского гуся, выслушать приветственные речи своих собратьев по кружку.
По сравнению с «Беседой», в «Арзамасе» все было наоборот. Там — надутость и скука, здесь — простота и веселость. Само название кружка подчеркивало это.
Что такое Арзамас? Заштатный маленький городишко где-то в Нижегородской губернии. Знаменит он не вельможами, а жирными гусями. И члены кружка назывались «гуси». Гуси простые и гуси почетные. В почетных числились Карамзин, начальник Пушкина по Иностранной коллегии граф Каподистрия.
Все члены «Арзамаса» взяли себе прозвища из баллад Жуковского: имена, восклицания и выражения оттуда. Так, сам Жуковский назвался Светланой, Батюшков — Ахилл, Вяземский — Асмодей, Василий Львович Пушкин — Вот или Вот Я Вас, Александр Иванович Тургенев — Эолова Арфа, Дашков — Чу, Вигель — Черный Вран, Воейков — Дымная Печурка или Две Огромные Руки.
Арзамасское прозвище юного Пушкина было Сверчок — из баллады «Светлана»: «Крикнул жалобно сверчок, вестник полуночи». Он получил его еще до окончания Лицея.
Сверчок… Это было очень метко. Лицейские стены скрывали Пушкина, он, как сверчок, был невидимкой, но его поэтический голос звучал звонко и явственно.
«Беседа» обставляла свои заседания торжественно. Собирались у Державина, в его доме на Фонтанке, в большом зале с колоннами под желтый мрамор. Приходили в мундирах и при орденах. Приглашали и посторонних по особым билетам.
Арзамасцы же сходились по-домашнему, попросту у кого-нибудь на квартире. Они вынесли решение: «Признать Арзамасом всякое место, на коем будет находиться несколько членов налицо, какое бы оно ни было — чертог, хижина, колесница, салазки». И действительно, одно из заседаний состоялось в карете по пути из Петербурга в Царское Село.
В пику «Беседе», не терпевшей вольнодумства, председатель собрания арзамасцев надевал «украшение якобинцев» — красный колпак. В таком же колпаке говорил вступительную речь и каждый новый член кружка.
Оружием арзамасцев были сатира, пародия, эпиграмма, «галиматья» — и все это обрушивалось на «Беседу».
«На выпуск молодого Пушкина смотрели члены „Арзамаса“ как на счастливое для них происшествие, как на торжество», — рассказывал арзамасец Вигель.
И вот лицейское заточение осталось позади. Пушкин больше не школяр. Его принимают в «Арзамас».
Венец желаниям! Итак, я вижу вас,
О други смелых муз, о дивный Арзамас!
Но «дивному Арзамасу» не суждена была долгая жизнь.
В 1816 году умер Державин. После его смерти окончила свое существование и «Беседа». Дом, где собиралась она, был сдан внаймы. «Она осиротела, рассыпалась и даже отдана внаймы за десять тысяч рублей, я говорю о здании: за членов, увы, ничего не дают…» — писал арзамасец Уваров.
«Беседы» больше не было, и стрелы арзамасской сатиры ржавели втуне. Уже иные бои волновали русское общество.
Перед «Арзамасом» встал вопрос: что же делать дальше?
Незадолго до Пушкина в кружок были приняты три новых члена: Варвик — Николай Иванович Тургенев, Рейн — генерал Михаил Федорович Орлов и Адельстан — Никита Михайлович Муравьев. Все трое — будущие декабристы.
29 сентября 1817 года Николай Тургенев записал в своем дневнике: «Третьего дня был у нас Арзамас. Нечаянно мы отклонились от литературы и начали говорить о политике внутренней. Все согласны в необходимости уничтожить рабство, но средства предлагаемые не всем нравятся».
Николай Тургенев, Никита Муравьев, Михаил Орлов хотели обновить «Арзамас», дать ему серьезную цель, превратить его в кружок политический. Но не тут-то было. Такие «гуси», как Уваров, Блудов, Кавелин, не желали ссориться с правительством, портить свою карьеру. Им было не по дороге с будущими декабристами.
«Арзамас» угасал.
К тому же многие его члены разъехались. Орлова услали в Киев, Вяземский уехал служить в Варшаву, Дашков — в Константинополь, Блудов — в Лондон, Полетика — в Вашингтон. Что же касается Сверчка — Пушкина, то Жуковский писал о нем в своей арзамасской речи: «…Сверчок, закопавшись в щелку проказы, оттуда кричит как в стихах: я ленюся».
Очевидно, беззубый, изживший себя «Арзамас» уже стал неинтересен Пушкину.
«Хочу воспеть свободу миру»
Сослуживец Пушкина по Иностранной коллегии Николай Иванович Кривцов записал в своем дневнике: «Вчера я был у Тургеневых, где был молодой Пушкин, исполненный ума и обещающий еще больше в будущем».
Пушкин особенно охотно бывал у братьев Тургеневых. И не только на заседаниях «Арзамаса». Его влекло в эту обширную холостяцкую квартиру, где встречал он так много интересных людей. Да и сами братья ему нравились, хотя относился он к ним не одинаково. К старшему — Александру Ивановичу — шутливо, фамильярно. К младшему — Николаю Ивановичу — серьезно, почтительно.
Оба Тургеневы отличали его. Николай Иванович писал в Париж своему второму брату Сергею: «У нас есть теперь молодой поэт — Пушкин, который точно стоит удивления по чистоте слога, воображению и вкусу, и все это в 18 лет от роду».
Александр Иванович разделял мнения брата. Они жили, что называется, душа в душу, хотя и были очень разные.
Александра Тургенева приятели в шутку окрестили «рыскун»: он не любил сидеть дома.
