мелькает из-под усов хитроватая усмешка деда. Он весь в заботах по хозяйству: очищает варёную свёклу и «моркошку», так шутливо он величает морковь. К обеду будет винегрет.
— Только и всего?
— Почему… Ещё чай.
А после, в полной уже темноте, не зажигая ни керосинки, ни свечи, ни даже простой лампы, деды поют на два голоса. Что именно, не спрашивай, не припомню, но выходило складно. Таковой же была и их семейная жизнь.
— Да, ладно. Все ругаются.
— Может быть, только мне не довелось слышать ни разу, чтобы они не то что ссорились, но просто повысили голос друг на друга.
***
Дома живы до поры, покуда загорается свет в окнах, словно в глазах, навстречу сумеркам, а люди, — пока не угасает сожаление о невозможности встречи с ними, и уходят лишь тогда, когда вовсе становятся ненужны.
— Как назвать тех, кто сидел за одной партой?
— Однопартийцы!
— Ну, что ж, пусть будет так.
Чем заняты мальчишки, когда делят одну парту на двоих? Всем, это зависит от того, в каком они теперь классе. Малыши первогодки на всех уроках, кроме рисования и физкультуры, соревнуются, кто ближе прильнёт к столешнице, дабы не вызвали отвечать у доски. Не понимают ещё, что учителю с кафедры всё-всё видно. И который из них у кого списывает, и яблоко на коленях, и книжку под партой, и машинку под рукой, которую подарили в день рождения. Расстаться с нею даже ненадолго пока непросто. Бывает, что и щенков в класс несут, и ужиков, и хомяков с крысами на сносях!
Во время урока рисования мальчишки тянутся кисточкой к палитре соседа, ибо она кажется ярче, красивее, вкуснее, наконец! Кто не лизал акварельных красок, тот не познал вкуса детства. На уроках труда, когда задают вылепить «домашнее животное», мальчишки норовят обменяться кусками пластилина… Вот тут-то и зарождается настоящая мужская, на года, дружба! Ведь оказывается, что у соседа по парте можно сменять ненужный кусок чёрного пластилина на белый, ибо одного куска на то, чтобы вылепить кота, не хватит никак. Каждого из мальчиков дома ждёт свой собственный, настоящий кот, который не ест, не спит, но грустит, поджидая маленького хозяина, пристроив голову на его тапок у входной двери.
— Я своего котиком называю, беленьким. — Откровенничает один из ребят. — «Кот» — это как папу отцом назвать, будто обиделся на него за что. Я на котика не могу обижаться, он славный. А ты как?
— А я своего черныша — котейкой… — Смущаясь, отвечает почти состоявшийся уже товарищ.
Любовь здорово объединяет, знаете ли! И уже не косятся однокашники друг на друг на дружку, задачки решают вместе, не отгораживаясь разворотом тетрадки, и на переменках шепчутся о чём-то у окна, разломив на двоих хлеб с сыром, а линейкой напополам — яблоко… О чём это они секретничают?! Конечно, о котах!
— У нас на Комсомольской улице сосед живёт с тёть Клавой и пацанёнком помладше нас. Они снимают комнату с печкой. Сам дядька мужчина видный, военный, по утрам выходит во двор с двумя вёдрами, набирает в них воду из колодца, и с этими вёдрами такое вытворяет! — приседает, руками всяко двигает, да чтобы ни капли не пролить при том. А после эту воду на себя же и льёт. Зубы сцепит, улыбается вроде, а сам синий!.
Так у того соседа есть кот, зовут Кузьмой. Старый уже, без зубов почти, кашей его кормят, хлеб в молоке размачивают. В своё время, говорят, мышелов был знатный, а теперь в тепле… доживает свой век. — Немного запнувшись, повторяя слова взрослых, рассказывает мальчишка. — Так вот этот самый Кузьма, как печь затопят, забирается куда-то вверх, где труба погорячее, и сидит там долго-долго, греет свои старые косточки. Да потом уж, как терпеть, наверное, нельзя, осторожно вылезает, — весь в паутине и золе, серый, в цвет пыли, кот. Довольный…
— Чем? — Перебивая, интересуется товарищ.
— Устроенностью своей старости. — Неуверенно повторяет некогда подслушанную фразу малыш.
Мальчишки молчат недолго и вздыхают дружно. Им обоим очень жаль этого старого кота, и, едва звенит звонок с последнего урока, они бегут поскорее по домам, дабы прижать к сердцу своих котеек, и наплакаться вдоволь, зарывшись в их пушистый мех. А какого он цвета, то не имеет никакого значения, ни для кого, кроме, разве что, коробки с пластилином, в которой всегда остаётся один, самый нелюбимый цвет. Вот только… для каждого он — свой.
День родится вечером, а никак не наоборот
Автор
День не заладился с самого вечера. Втаптывая в землю сумерки, месили тесто пригорка косули. По ходу дела лесные козочки резвились и тявкали, как маленькие собачки, что задирают исподтишка тех, которые несравнимо больше их, а после представляют всё таким образом, словно виноват кто угодно, но только не они.
Насильно лишённая умиротворения, ночь провела без сна промежду двух возмущённых сов, которых тщилась утихомирить понапрасну. Птицы кричали друг на друга издали, без стеснения вовлекая в семейные неурядицы посторонних. Ночь металась от дупла до ветки, хлопотала, уговаривая их быть хотя чуточку потише, притом задевала мимоходом светильник луны, который из-за того то включался, то гас, сообразуясь с её ненамеренной неловкостью.
На рассвете, от окна вглубь комнат метнулся клубком солнечный зайчик. Но заместо радости, коей надлежит сопровождать всякую забаву светила, в воздухе воцарилось какое-то смутное беспокойство, ожидание некоего неприятного события, чьи неопрятные одежды выглядывают из-под парадного сюртука, что надевают лишь по случаю, и выдают нечистоплотность, вызывая в душе гримасу, под которой скрываются истинные чувства, главное из которых — страх. И в чём же он? В опасении оказаться точно таким же притворой, пустышкой, выставляющим напоказ лучшее, но не умеющим распорядиться собой с умом.
Впрочем, солнцу оказалось недосуг блистать дольше и, обещая непременно заглянуть ввечеру, оно скрылось, и до обеда всё было более-менее прилично, если не брать в расчёт разбившиеся о пасмурное настроение неба надежды дамы ужа. Расположив своё дородное тело на нескольких камнях сразу, она приготовилась позволить-таки солнцу понежить себя в последний раз, да, как оказалось, совершенно напрасно.
Ястреб обидно хохотал над нею, пачкая спину побелкой облаков, но дама лишила его вскоре сей забавы, просочившись под те же самые камни, на которых возлежала только что.
День стаял туманом на вечерней заре. Луна, что выглянула на востоке, подменить собой солнце, исхитрилась лизнуть серебристым языком чёрного слизня,
