«Раковины каракатицы» Э.Монтале – самая первая книга
Во Флоренции, куда Монтале переехал в 1927 году, он находит «культуру, идеи, традиции, гуманизм». Сначала поэт некоторое время работает в издательстве, а затем, в 1928 году, назначается директором знаменитой научной библиотеки Габинетто Вьесе, где проработал десять лет. Хотя жалованье Монтале получал небольшое, место его вполне устраивало: поэт имел в своем распоряжении огромную библиотеку современной литературы.
В эти годы его стихи и эссе регулярно появлялись в литературных журналах.
В Турции книга Монтале «Ксения» вызвала настоящий книжный бум
В начале 30-х годов Монтале сошелся с молодой красивой иностранкой, американкой Ирмой Брандейс (героиней нескольких его сборников, выведенной под именем Клиция), которая, в конце концов, из-за антисемитстких санкций (она происходила из еврейской семьи выходцев из Австрии), насовсем покинула Италию. Монтале решил последовать за ней в Америку, чтобы обосноваться в стране, которая все больше для него олицетворяла свободу… Однако этим планам не было суждено сбыться, и поэт остался во Флоренции…
Через несколько лет поэт познакомился с Друзиллой Танци («Мухой»), однако женился на ней только в 50-е годы. Детей у них не было. Друзилла Монтале умерла в 1963 году (позднее, под впечатлением от смерти жены в написаны стихи «Ксения» («Xenia»), выпущенные в 1966 году маленьким частным издательством).
Говорят, что моя
поэзия – ничья, без принадлежности
Но раз была твоей, то значит – чья-то,
твоя; ведь ты уже сущность, а не внешность.
Говорят, что поэзия в своем размахе
все на свете опережает,
не признают, что молния
может отстать от черепахи.
Только ты знала, что движение
не отличается от застоя,
что пустое есть полное, что спокойное,
ясное небо – самый распространенный вид тучи.
Так я лучше понимаю твой долгий путь
через гипсовую и марлевую тюрьму.
Но не приносит мне покоя
знание, что, один или вдвоем, мы составляем
целое с тобою.
(«Говорят, что моя поэзия…», перевод Я.Токаревой)
В 1938 году Монтале лишился поста директора библиотеки за то, что отказался вступить в фашистскую партию, а в 1939 году вышел второй сборник его стихов – «Обстоятельства» («Le occasioni»), в котором ощущается отрицательное отношение к фашизму, хотя в этих стихах больше говорится о любви, чем о политике. В то же время во многих стихотворениях дают себя знать судьбоносные общественные события в мире накануне Второй мировой войны. Поэт своего времени, далеко не самого безоблачного в истории, Монтале воспринимал его катастрофические изломы не как сиюминутную, а как метафизическую трагедию и потому, обобщая конкретные исторические события, искал для них выразительные аналогии вроде шаровых молний (стихотворение «В теплице») или сгустков крови на ветках («Годовщина») – иносказания, подразумевающие войну…
Путевые заметки всегда были излюбленным жанром Э.Монтале
Когда Муссолини сосредоточил в своих руках еще большую власть, Монтале отошел от общественной жизни – в это время он изучает западную литературу, переводит Шекспира, Мелвилла, Юджина О'Нила, Т.С. Элиота, Уильяма Батлера Йитса. В первые годы Второй мировой войны он пишет страстные лирические стихи, собранные в сборнике «Финистерре» («Finisterre») и опубликованные в нейтральной Швейцарии в 1943 году.
После войны Монтале переезжает в Милан, где работает литературным редактором, музыкальным критиком и журналистом широкого профиля в одной из ведущих итальянских газет «Коррьере делла сера» («Corrire della sera»), посвящая свои статьи премьерам театра Ла Скала (1983). Кроме того, он работал специальным корреспондентом и в этом качестве сопровождал Папу Иоанна Павла VI во время паломничества в Палестину.
В третьем поэтическом сборнике Монтале, «Буря и другое» («La bufera e altro», 1956), который многими вполне заслуженно считается его лучшим и наиболее значительным произведением, превалируют те же темы, что и в ранних книгах: ссылка, расставания, одиночество, поиски своего «я».
Принеси мне подсолнух, навеянный далью,
посажу его в почву, сожженную солью,
чтобы он к небесам, голубому зеркалью,
желтый лик обращал – свою жажду и волю.
Все неясное к ясности смутно стремится,
тают абрисы тел в акварельных размывах,
краски – в нотах. Итак, раствориться –
это самый счастливый удел из счастливых.
Принеси мне частицу палящего лета,
где прозрачны белесые очерки мира
и где жизнь испарилась до капли эфира, –
принеси мне подсолнух, безумный от света.
(«Принеси мне подсолнух…», перевод Е.Солоновича)
В 1964 году Монтале собирает прозу мемуарно– повествовательного жанра в книге «Бабочка Динара» («Farfalla di Dinard»), а в 1956 и 1960 годах путевые заметки – в книге «Вне дома» («Fuori di casa»), вышедшей в 1969 году. Статьи, посвященные вопросам литературы и нравственности, были собраны в книге «Аутодафе» («Auto da fe»), которая была выпущена в 1966 году.
Юбилейное (2006 год) издание книги Э.Монтале «Сатура»
Последние книги – «Сатура» («Satura», 1962-1970), «Дневники 71-го и 72-го» («Diario del '71 e del '72») и «Тетрадь за четыре года» («Quaderno di quattro anni», 1977) – отличаются большей доверительностью и юмором, чем предыдущие.
Музы навещали старого, ироничного, обладающего ясным умом писателя, у которого появилось больше времени, чтобы к ним прислушаться, так как поэт уже был на пенсии. Достойная и тихая квартира в центре города, где за поэтом, страдающим болезнью Паркинсона, ухаживала гувернантка Джина Тиосси, стала местом приятных встреч с друзьями и интеллектуалами, восхищавшимися сильным духом и тонким умом этого человека, который, хотя, многие полагали, в некоторой степени был не от мира сего, но – постоянно и полностью в курсе всего, что в этом мире происходило. Все чаще поэт удостаивается знаками общественного признания: престижные премии, дипломы honoris causa, присуждение звания пожизненного сенатора в 1967 году за «высочайшие литературные заслуги»…
Аверс памятной медали Э.Монтале
Монтале был награжден Нобелевской премией по литературе в 1975 году «за значительное достижение в поэзии, которая отличается огромной проникновенностью и выражением взглядов на жизнь, напрочь лишенных иллюзий».
Стокгольм. 1975 год. Вручение Э.Монтале Нобелевской премии
Признавая глобальный пессимизм Монтале, член Шведской академии А.Эстерлинг, тем не менее, в своей речи отметил, что «…смирение поэта содержит в себе искру уверенности в продолжении жизни, в преодолении препятствий». Само название Нобелевской лекции Монтале «Может ли еще существовать поэзия?» подчеркивает его пессимистические взгляды. И все же Монтале утверждает, что, как свидетельствует история, искусство уничтожить невозможно… «…я здесь потому, что писал стихи», – со скромным достоинством объяснил Монтале свое присутствие в Стокгольме. Обязанный высоким признанием стихам, Монтале писал все же и прозу – великолепные новеллы, предвестниками которых могут считаться два стихотворения в прозе из цикла «Интермедия» в сборнике «Буря и другое».
Миновав Мадонну дель Орто и пройдя немного портиками центра, я свернул в улицу, что поднимается к больнице, и вскоре появился там, где больной не ожидал меня увидеть, – на террасе обреченных, лежавших на солнце. Он заметил меня сразу и, похоже, не удивился. Его недавно обритые волосы торчали обычным ежиком, лицо сильнее осунулось, на скулах красные пятна, в запавших глубже, все еще красивых глазах горячечный блеск. Я пришел без предупреждения и в неположенный день: даже его Карлины, «музыкального ангела», не могло быть там.
Море внизу было пустынным, на берегу виднелись разрозненные, марципановой архитектуры, виллы нуворишей.
Последняя остановка в пути. Кто-то из твоих случайных попутчиков (рабочих, продавцов, парикмахеров) успел незаметно опередить тебя, исчезнув со своих коек. Ты запасся несколькими связками книг, ты держал их на месте былого солдатского ранца – старые книги, вышедшие из моды, за исключением томика стихотворений, который я взял и который останется теперь у меня, как мы догадались оба, не признаваясь друг другу.
О чем мы говорили, я уже не помню. Ясно одно: тому, кто всегда жил по-человечески, то есть просто и тихо, незачем было разглагольствовать о высоких материях, вести отвлеченные беседы. Exit Фадин. Сказать теперь, что тебя больше нет, значит сказать, что ты перешел в другой мир, только и всего, хотя тот, где, задержавшись, обретаемся мы, представляется нам, при всем его безумии, единственным, в коем божеству дано проявлять свои божественные свойства, узнавать себя и испытывать, следуя назначению, недоступному для нашего понимания. (Выходит, и мы нужны божеству? Коль скоро это кощунство, увы, нам не привыкать богохульствовать и похлеще.)
