при императоре Кан-Си в конце XVIII века проникли сюда с юга
и прошли до Мэргеня. Они определили тогда его положение. Весь
же громадный край к северу, шириной в семьсот пятьдесят и
длиной в девятьсот километров, был совершенно неизвестен.
Кропоткин предложил Корсакову простой, хотя и очень риско-
ванный план: он проберется в Маньчжурию вместе с
забайкальскими казаками-торговцами под видом иркутского купца.
Кропоткин был человеком самых разносторонних талантов.
Были у него и большие артистические способности. Еще в раннем
детстве, побывав однажды в балете, он вместе с братом
Александром с увлечением исполнял роль в фантастическом представлении
на домашнем детском празднике. Любовь к театру не оставляла его
и позже. В первую же зиму в Чите и в Иркутске он организовал
любительские драматические кружки и выступал на сцене. Ставил
пьесы Островского, и в них он с большим успехом играл роли
купцов-самодуров. Он так удачно перевоплощался в своих героев, что
одно время собирался даже целиком отдаться театральному
искусству.
И вот судьба предоставила ему случай сыграть роль не на
сцене, а в жизни, роль купца из забайкальских казаков —- торговца
скотом и всякой галантереей. Играть ее надо было не в течение
одного вечера, а целый месяц, в условиях не только трудных, но и
опасных. Но чем труднее было дело, тем оно казалось заманчивее
молодому Кропоткину.
Начал он с того, что приобрел костюм забайкальского купца и
стал носить его. Он выработал соответствующие манеры,
прислушивался к купеческому говору и перенял его. Надо было, чтобы не
только китайские власти, но и забайкальские казаки —
торговцы-гуртовщики, с которыми он должен был ехать — не могли
заподозрить его в переодевании. Дело было серьезное: раскрытие
офицерского звания на маньчжурской территории грозило
смертью.
Войдя в свою роль, Кропоткин накупил в Иркутске и взял на
комиссию различные товары. Затем он получил паспорт, в котором
значилось: «Иркутскому 2-й гильдии купцу Петру Алексееву с
товарищами».
Этот паспорт Петру Алексеевичу Кропоткину вручил сам
генерал-губернатор. При этом он сказал:
— Ни в коем случае не выдавайте меня и не называйте себя,
что бы с вами ни случилось, даже если китайские власти арестуют
вас и повезут в Пекин, а оттуда через Гоби до русской границы в
клетке на спине верблюда! (Так китайские власти обычно возили
арестованных через Монголию и Маньчжурию.)
Кропоткин, не задумываясь, принял эти условия.
Обширный неведомый край привлекал любознательного путеше-
ственника. Он считал эту экспедицию стоящей риска, на который
шел. Кропоткин был уверен в себе и знал, что выполнит поручение.
К путешествию по Маньчжурии Кропоткин готовился с большим
душевным подъемом. Получив официальное поручение, он в
библиотеке Географического общества и во всех местных архивах с
удвоенной энергией разыскивал сведения о крае, куда
направлялся, но найти ничего не мог» Даже у китайских геОграфов не было
никаких сведений о нем. Кропоткин отыскал только китайские
карты очень древнего происхождения, запутанные, с неясными
обозначениями, на которых не были показаны даже водоразделы
между речными системами. Было неизвестно, какие реки куда
текут, куда впадают.
В письме к брату Кропоткин так рассказывал о приготовлениях
к отъезду: «Снарядим караван из 3—4 казаков, лошадей 12, заку-
пим товаров и поедем торговать. Я поеду тоже торговцем, и
сохрани бог подать вид, кто я, — могут не пустить, — знаешь, как
китайцы подозрительны, особенно если узнают, что я военный.
Потихоньку надо будет снять дорогу; для этого, может быть, дадут в
помощь топографа. Командировка, как видишь, в высшей степени
интересна, тем больше, что всякие сведения драгоценны, но нельзя
будет выдать себя, а потому надо быть очень осторожным, а
потому запасусь коробкой товаров, бусоль за пазуху, барометр в
карман— и марш. Одежда простого казака, буду приторговывать...
Вчера меня избрали в члены Сибирского отдела
Географического общества — избрали и ждут великих милостей. Рылся я
сегодня в библиотеке Главного штаба и ничего не нашел об этой
стране».
Кропоткин понимал, что его уже успели оценить как
исследователя, а «великими милостями» называл географические
открытия, которые он мог сделать в Маньчжурии.
«...Но, Саша, гут и поражает меня мое незнание мучительно.
Важно определить строение гор. А как я определю? Я шифера не
отличу от гранита или почти так. Растительность, как я ее опишу?
Срисую? Как?
Да, жалко, а можно бы было многое описать. Вести же
коллекцию невозможно — поймут, что я не казак; тогда и казенной цели
не достигнем. Спасибо, хоть съемку могу сделать, и то с трудом...
Нужен навык. Но это еще самое легкое, а строение гор и
растительность— вот беда...
Вчера помешали кончить. Сегодня я получил «Азию» Риттера
и пять карт этого края, то-есть ни одного лешего туда не носило,
' Бусоль — измерительный прибор с компасом.
ходили с Цурухайтуя на Пекин, но прямо на Айгунь никто не ходил,
и для исследований никто не забрел в этот угол. На картах
китайских все нанесено чрезвычайно нелепо и разнообразно, так что я
не могу составить себе даже приблизительного понятия о том, как
пойду, по каким рекам. Из Цурухайтуя мы выйдем в первых числах
мая; для этого мне придется перебраться в Забайкалье по
последнему льду на Байкале, то-есть в половине апреля, а потому
скоро — прощай Иркутск.
Теперь же придется заниматься преимущественно этим делом.
Надо читать, что есть по крайней мере, о соседних странах».
Почти детский стиль письма и крайнее возбуждение говорят о
душевном настроении молодого географа, о его увлечении.
Новый член Сибирского отдела Географического общества,
двадцатидвухлетний юноша собирался в путешествие с великими
надеждами не только увидеть новый край, но и дать описание
неизвестной страны.
Вскоре он снова пишет брату: «Подготовка к будущей поездке
составляет теперь главное мое занятие. Целые дни, кроме времени
от двух до семи часов, я просиживаю над «Азией» Риттера и
картой. Сведения об этой стране сообщаются только косвенные,
дающие возможность судить о ней по аналогии, и то в таких крупных
чертах, что можно с трудом их предугадать».
Из этого письма виден и самый метод научной работы
Кропоткина. Он находчив и изобретателен. Ему ясно, что, не имея прямых
сведений о северной Маньчжурии, он кое-что может узнать о ней,
познакомившись с соседними странами.
«Я теперь читаю разные разности о Китае, Маньчжурии и
Монголии, — пишет он. — Жизнь идет очень однообразно: утро за
книгами о Монголии, Маньчжурии и т. п. вещах».
«А завтра, тоже с утра, черчение карт по спутанным маршрутам
Ляне и т. п. дрянь», уже с раздражением и досадой добавлял
Кропоткин.
Несмотря на огромное напряжение и усердие, с которыми
готовился молодой географ к своей ответственной экспедиции, часто
труд на поиски затрачивался даром, так как материалов почти не
было. Даже при огромном терпении бесплодность труда утомляла,
настроение снижалось, и он торопился как можно скорее выехать
из Иркутска.
В эти же дни не успел он еще выехать в Маньчжурию, как
получил второе предложение от Корсакова — совершить другую
экспедицию по Маньчжурии, перерезать ее с севера на юг по реке
Сунгари.
Это подняло упавшее было настроение географа, и в апреле он
пишет брату: «Скоро я еду, дней через пять, шесть. Вообрази,
какая здесь недостача в грамотных. Говорили, не поспею ли я
раньше выйти, чтобы взять на себя историческую часть экспедиции,
которая, кажется, пойдет на Сунгари (правый приток Амура)».
Энергия молодого Кропоткина неистощима. Еще не выехав в одну
экспедицию, при этом очень рискованную, он соглашается
отправиться в другую — по реке Сунгари. В ней он будет участвовать
как историограф — так была определена в приказе его должность.
Чтоб выполнить эту задачу, ему тоже надо рыться в архивах,
изучать новые материалы, но о Сунгари их оказалось много в архивах,
и это радует Кропоткина.
К тому же он намеревается еще проплыть по Амуру до его
