Сузанне Килиан - Страх

Обычно он просто швырял пижаму куда попало и начинал одеваться. Сегодня аккуратно сложил ее и положил на кровать. Пять марок сунул в карман брюк. Не забыть бы куртку. К вечеру наверняка похолодает. А уж ночью…

— О боже, зачем тебе куртка в такую жару? — сказала мать, наливая молоко в кофе.

— Вовсе не жарко. Папа ушел?

— Давно.

В груди кольнуло. Папа ушел.

— Вам что, сегодня табель выдают? — Мать листала газету. Она искала программу телепередач. — Да где же она… Каждый раз на новой странице. — Наконец нашла и принялась водить по ней пальцем. Первая программа, вторая программа. — Ну? — Она взглянула на него.

— Да. Да, да. Сегодня нам выдают табель.

— Гм. Что-то я особой радости не слышу. Запомни: с двойкой лучше вообще домой не приходи. Голову оторвем. Сам знаешь. Господи ты боже мой, опять смотреть нечего. — И она вновь углубилась в программу.

Он смотрел, как она сравнивала разные передачи, качала головой и искала дальше, бормоча что-то про себя. Похоже, она уже забыла о нем.

— Когда у вас сегодня кончаются занятия?

Он испуганно вздрогнул. Когда… А действительно, когда?..

— В полпервого.

— Сразу приходи домой. Я хочу после обеда сходить в город. Позже просто смысла нет.

— А может, мне поесть у Рудольфа? — быстро спросил он. Тогда бы она ждала его не раньше четырех.

— Нет, нет. Это неприлично. Ты же был там на прошлой неделе. Что они о нас подумают? Так что не задерживайся. Приходи вовремя. Ну, все, тебе пора. — Она подошла к двери и взялась за ручку.

— Хорошо. Я пошел. Пока. — Он стоял и смотрел на нее.

— Иди же… Давай… Ты опоздаешь!

За его спиной захлопнулась дверь.

Медленно он брел по улице. Сколько раз он ходил этой дорогой! Туда-обратно. И так почти каждый день. Следы его шагов могли, наверное, покрыть всю улицу. Но сегодня ему казалось, что он здесь впервые. Никогда прежде он не замечал причудливого орнамента на рамах слуховых окон. Они ярко сверкали в лучах утреннего солнца. Он и раньше останавливался иногда перед магазином радиотоваров. Случалось это в те дни, когда им предстояло писать контрольную или узнавать оценку. Тогда он разглядывал конверты с пластинками, блестящие радиоприемники, а в голове свербила одна и та же мысль: «Когда я сегодня снова приду сюда, все будет позади. Будет позади. А на отметку мне наплевать». Но сегодня он знал, что не придет сюда снова.

Пока все было как обычно. Внешне этот день ничем не отличался от других. Жизнь шла своим чередом. На углу остановился и вновь тронулся автобус. Следом перешел улицу он — опрятно одетый мальчик, который позавтракал и сказал маме до свиданья. Обыкновенный школьник. Школьник, который, войдя в класс, сядет на свое место. Свое место. Никто больше не смел сидеть на нем. После звонка учитель сразу же видел, кто сегодня отсутствует. У каждого в классе было свое место, ставшее такой же неотъемлемой принадлежностью ученика, как имя и фамилия.

Порой он тоже пропускал занятия, потому что скверно чувствовал себя или был сильно простужен. Тогда он представлял себе свое пустующее место. Но почему он сегодня вспомнил о нем? Ах, да, назвали его фамилию. Выдают табель.

— Двойку нужно исправить. Чтоб в следующий раз все было в порядке, слышишь меня? Ты же можешь! Траутманн.

К столу уже подходил следующий ученик.

Двойка. В самом деле двойка. Он смотрел и смотрел на нее. Остальные отметки его совершенно не интересовали. Но эта… В принципе он знал о ней, но не думал, что все будет именно так. Что двойка будет маячить у него перед глазами.

Еще совсем недавно, когда он, бывало, от души веселился, и его родители тоже, когда они трое веселились, ему и впрямь казалось, что такого просто быть не может. Как-то даже в голове не укладывалось, что он может получить двойку. Никак он не мог в это поверить. Худо-бедно, но тройку ему поставят. Уж как-нибудь выкрутится. Он смеялся, а где-то внутри тихий голос неустанно повторял: «Тройка, тройка, тройка». Ему уже представлялось, как родители с веселым смехом смотрят в табель и, смеясь, откладывают его в сторону, ибо там тройка, тройка. Нет. Кончено. Он сложил табель и засунул его в учебник. Домой ему нельзя. Действительно нельзя. «С двойкой лучше вообще домой не приходи», — вспомнил он слова матери. А может, она уже обо всем знала? Иногда он тоже знал о каких-то вещах заранее.

Знала ли она, что сегодня он не пойдет домой? Что будет стоять здесь, на углу, перед рекламным стендом типографии, выжидая, пока другие ученики разойдутся? Он разглядывал приглашения на помолвку, на свадьбу и открытки с текстами некрологов, смотрел, пока у него не заболели глаза. Стенд притягивал его, как магнит. Два золотых целующихся голубка — приглашения на свадьбу; какие же они одинаковые, только имена и даты разные. Помолвка, помолвка… Слово набрано то мелким, то крупным и жирным, а то и вовсе каким-то причудливым шрифтом. Открытки с текстами некрологов — холодные, черные буквы на белом фоне, и на каждой вверху или внизу черный крест.

Когда он повернулся, улица была пуста. В глазах рябило. Кругом ни души. Еще он подумал: а может, махнуть рукой на двойку и пойти домой? Пойти? Сделать первый шаг? Просто идти себе по улице мимо остановки автобуса — и так до самого дома. Позвонить в дверь. Показать табель. Сразу же. Прямо с порога. Нет. Ничего не выйдет. Мать разрыдается, разорется, ударит его. А отец… Тут он, как в кино, увидел все, что ему предстоит пережить. Ожидание отца, затем бесконечно долгий вечер, родители упорно молчат и только смотрят на него… Побоев он не боялся, ругани тоже. Он боялся этого молчания. Как оно ему знакомо! Один раз это уже было, был такой вечер, целая неделя была такой. Тогда он украл у булочника на углу плитку шоколада. Зачем она ему сдалась? Плитка лежала на прилавке. А ему вдруг очень захотелось шоколада. Вот он и взял ее. Так просто. И дал кусочек этой дуре Кароле. Еще и похвастался перед ней: «Запомни, шоколад не покупают. Его крадут». Она тут же выложила все его матери. Он до сих пор помнил, как мать открыла ему дверь и с ходу спросила. Стоя на пороге. Ох уж этот порог! Сперва он промолчал. Уставился на свои ботинки, и ноги вдруг показались ему бесконечно чужими. Потом стал следить за полетом ласточек. Те проносились у самой земли и резко взмывали в жаркое летнее небо. «К дождю», — только и подумал он, когда мать рванула его за волосы и заставила смотреть ей в глаза.

— Это правда? Отвечай, вор, это правда?

— Да. Я украл плитку шоколада.

Она все кричала и кричала, кричала и рыдала. А он твердил и твердил ей в ответ, что впервые в жизни украл плитку шоколада. Она трясла его. Она орала, что он опозорил ее перед людьми. Он негодяй. Он вор. Он неблагодарная свинья. Он кончит тюрьмой. Пока он ждал отца, то есть до самого вечера, она то и дело больно щипала его, дергала за волосы — и молчала.

Ему уже повсюду мерещилась гигантская плитка шоколада, когда наконец пришел отец. Долго так поглядывал на него сверху вниз и молчал, всю неделю молчал. Мальчику казалось, что все комнаты битком набиты сладким, подтаявшим шоколадом. Он буквально давился этим шоколадом. И с двойкой то же самое будет. Нет. Домой он не пойдет ни за что.

Будто с вертолета, он увидел далеко внизу самого себя. Там же внизу он увидел свой дом. И себя, идущего куда-то в противоположную сторону. Увидел улицы, машины. Людей, светофоры. Однако все выглядело как-то не так.

Он бродил по городу со странным чувством, что впервые оказался здесь один. Никто никогда не позволил бы ему шататься по улицам без дела. Он должен был прийти домой, сказать маме: «Добрый день» — и сесть за стол. Вместо этого он был здесь.

Он и сам толком не знал, куда податься. Свернуть направо или налево. Никаких определенных намерений у него не было. Надо бы поесть и купить еды на ужин.

В кафе самообслуживания он решительно взял поднос. Поставил на него тарелку супа и начал осторожно пробираться к ближайшему свободному месту. Никаких пудингов, как бы аппетитно они ни выглядели, никакой кока-колы. Он должен экономить. Он же не может истратить сегодня все деньги. Что тогда делать дальше…

— Эй!

Все это время он смотрел только на тарелку супа, стараясь не пролить ни капли. А тут поднял глаза и от ужаса чуть было не уронил поднос. За столиком сидел Грюнерт и ел жареную картошку.

— Что… Что… Что такое? — Его всего трясло.

— В чем дело, дружище? Я не призрак. Можешь не заикаться. У тебя мать сегодня тоже на работе?

Он сразу размяк и облегченно вздохнул.

— Да. Она сегодня на работе. Ты всегда здесь ешь?

— Если бы. Нет. Иногда. Такая вкуснотища! Каждый день ел бы жареную картошку. Приятного аппетита.

— Приятного аппетита. (В его ушах отчетливо звучал голос матери. Дома еда уже стояла на столе.)