Ахмет Пшемахович Мальсагов
Лорс рисует афишу
День в редакции начался с гомерического хохота. Смех катился из кабинета в кабинет, из одного конца коридора в другой. Он вспыхивал везде, куда вихрем залетал разносчик сегодняшнего веселья Аркадий Цвигун, молодой разъездной корреспондент, по его собственному утверждению широко известный ста тысячам читателей под псевдонимом «Арк. Цвиг». Подбегая к каждому, он совал свежий номер газеты с обведенным абзацем и спрашивал:
— Чем надо откармливать кур, старик? Ну? Читай!
Глаза читающего уже начинали от изумления широко раскрываться, а Цвиг все-таки спешил объяснить:
— Утиным мясом!
— Ха-ха-ха! О-о-о! Вот это «ляпа»! Кто автор? Лорс?!
— Лорс!
Захлебываясь смехом первооткрывателя ошибки Арк. Цвиг мчался в следующий кабинет.
Ошибка случилась в хлесткой корреспонденции, полной гражданского гнева против руководителей одной из колхозных птицеферм. Называлась корреспонденция «Курам на смех», и в ней юный внештатный сотрудник редакции Лорс беспощадно разоблачал: «А на самом деле привесы птицы резко снизились на ферме еще и потому, что здесь перестали давать курам утиное мясо».
Вместо «утильное» (бросовое, негодное, употребляемое только в корм птице) — «утиное»… Хохот катился дальше вместе с Цвигуном. Даже бывалые газетчики не могли удержаться от усмешки.
Разумеется, никто не удивился, что такая очевидная ошибка проскочила. Нередко на газетную полосу прорывается как раз самая очевидная несуразность. Заколдованной невидимкой она проскакивает через все фильтры: мимо машинистки и литсотрудника, заведующего отделом и ответственного секретаря, корректора, дежурного по номеру и редактора. И первым обнаружить ее чаще всего удается кому-нибудь из тех подписчиков, которые старательно читают газету от корки до корки и тут же спешат оповестить редакцию по телефону: «А у вас сегодня на второй странице…»
Что касается данной редакции, то здесь первооткрывателем обычно оказывался Цвигун. У него был поразительный нюх, он обнаруживал ошибку в готовой газете (разумеется, не в своей корреспонденции, а в чужой) молниеносно, как бы по запаху. И сразу спешил раззвонить об этом по всей редакции.
Сам виновник ошибки, Лорс, еще ничего не знал о своей беде. Прибежав в редакцию чуть свет, чтобы увидеть свежую газету, он лежал в старинном кресле, словно на плавном облаке славы и грез. Лорс в блаженстве читал и перечитывал знакомый наизусть текст, любовался собственной подписью. Он отрывался только для того, чтобы обвести гордым взглядом свой просторный, уютный «кабинет». Трибуна, обтянутая жухлым бархатом. Пианино. Шаткий столик. В углу свалены фотостенды. И хотя стекла окон мутные, а двор редакции перед самым окном уставлен рулонами бумаги и железными бочками с типографской краской, утренний свет все же прорывается в помещение.
Вот здесь, на сцене красного уголка редакции, и рождалась корреспонденция «Курам на смех»… Печатал ее Лорс вот на этой пишущей машинке с полустершимся шрифтом и золотистой маркой «Ундервуд». Персональный «Ундервуд»! Похожий на старинный комод, он отдан машинистками Лорсу насовсем. Лорс безотказно помогает машинисткам перенести тяжелую красавицу «Олимпию», когда редакционное начальство захочет диктовать статью в кабинете. Если привозят писчую бумагу, Лорс тотчас выскакивает через окошко во двор и носит тяжелые кипы на второй этаж, в машинописное бюро.
Цвигун ругает за это Лорса: «Твои благородные субботники в пользу машбюро чреваты для престижа газеты. Вдруг зайдет солидный автор, увидит тебя за таким «творческим» занятием? А назавтра — твоя статья в газете! Кто писал? Редакционный грузчик! Хорошо, что никто тебя еще не знает…» Машинистки обзывают Цвигуна за такие поучения аристократом, а Лорса учат печатать профессиональным способом: не двумя пальцами, а всеми десятью.
Правда, корреспонденцию «Курам на смех» Лорс печатал пока еще двумя пальцами. И все равно она получилась прекрасная. Целых сто тридцать шесть строк! Крупный заголовок. Рядом с подписью — «наш внештатный корр.».
Кто знает, вдруг сам редактор на летучке скажет: хватит вам держать этого парня на спортивной и культурной хронике, почаще давайте ему серьезные задания по главным отделам! Пожалуй, после такой корреспонденции и в штат могут взять…
Интересно, читают ли газету ребята, с которыми он играет на стадионе в волейбол? Конечно, девушка Эля, с которой он познакомился в библиотеке, прочтет! Она уверяла, что угадывает заметочки Лорса, даже безымянные, по стилю. Уж вечером-то в шахматном клубе кто-нибудь непременно спросит Лорса: «Не ваша ли статья сегодня в газете?»
А дядя… Как будет удивлен дядя! Каждый раз при виде заметки Лорса он недоверчиво спрашивает: «Твоя?!» И сердито хлопает по газете тыльной стороной ладони: «Почему же они, черти, фамилию не всегда ставят! Одной строчки им жалко, что ли?»
С тех пор как остался круглым сиротой, Лорс живет у дяди. И только один раз вырвались у дяди обидные слова: «Институт бросил после первого же курса, никакой профессии у тебя нет, а девятнадцать уже стукнуло. Я говорю не потому, что мне нелегко с большой семьей, — хочу, чтобы мой племянник не последним человеком среди людей был!» Ну что ж, желание дяди сбывается!
…Чаще стали хлопать редакционные двери. Со второго этажа, где расположены отделы, доносились в тишь красного уголка голоса. С умилением прислушивался Лорс к хохоту, перекатывавшемуся по редакции. Наверное, чья-нибудь очередная «хохма», в газете не могут без этого. Тенор Цвигуна, который можно было различить в этом говоре и смехе, пробежал над головой, скатился по лестнице и взорвал тишину красного уголка. Лорс вскочил с кресла, подсел к машинке и забарабанил по клавишам, делая вид, что работает: неловко наслаждаться славой у кого-нибудь на виду.
Раздвинув занавеску, Цвигун пошнырял глазами по сцене, заметил небрежно кинутую на стул газету и ухмыльнулся:
— Упиваешься, вундеркинд? К заведующему! У тебя «ляпа»!
Редактор советует знать жизнь
Заведующего отделом, Виктора Андреевича, в кабинете не оказалось, его вызвал редактор.
— Ох, даст ему сейчас шеф из-за тебя! — горевал Цвигун с сияющим лицом. — Тебя-то от газеты отлучат, это ясно, но в этих стенах ты свое имя все же увековечил: сотрудники будут из поколения в поколение рассказывать о твоем совете колхозным куроводам.
Вошел заведующий. Тяжелее обычного припадая на хромую ногу и громче, чем всегда, стуча об пол палкой, он молча прошел к своему креслу. Лорс бросил виноватый взгляд на Виктора Андреевича. Он фронтовик, на протезе. Двигается мало, без конца курит. Его крупное доброе лицо всегда желтоватого оттенка. А сейчас оно было в красных пятнах, как у очень рассердившегося человека.
Цвигун не переставал донимать Лорса:
— А что, старик, если бы тебе двинуть через газету еще одну идею: интенсивный откорм свиней краковской колбасой.
— Отстань от него, Цвигун! — хмуро одернул Виктор Андреевич.
Он взялся было за папку с бумагами. Но, поглядев на расстроенного Лорса, отложил папку и сказал:
— Корреспонденция у тебя, в общем-то, интересная. Литературный дар есть, так и редактор сказал («Приведи в порядок лицо, Цвигун, оно у тебя от зависти вдруг искривилось»). Но он сказал еще и вот что: «Больше не печатать его. Может так напутать, что крепко подведет редакцию. И дело не только в опечатке: он не знает жизни, а берется слишком лихо критиковать». Я не согласен с таким крутым решением, но пока давай не будем спорить…
Вот почему заведующий так расстроен! — догадался Лорс. Он пытался защищать перед редактором его, Лорса…
— Сколько раз я твердил этому молодому гению: рано тебе жечь глаголом сердца людей, — вмешался Цвигун. — Пиши только о положительном, и никогда не будет неприятностей…
— Не жечь глаголом всегда спокойнее, — оборвал его заведующий, — тогда и сам не обожжешься! Эх, Цвигун, Цвигун…
«Конечно, вышибут меня из редакции», — думал Лорс, вертя в руках пластмассовое пресс-папье.
Виктор Андреевич прошелся по комнате, опираясь на палку. Сел рядом с Лорсом. Задумавшись, чертил кружочки и заговорил так, будто размышлял вслух:
— Толстой писал, что талантливый человек — это человек, который, прежде всего, любит. Это касается не только литературы. Не только газетной работы. Это, по-моему, относится к любому делу в жизни. — Не оборачиваясь к Цвигуну, Виктор Андреевич сказал ему через плечо: — Ты любишь то, что пишешь. Верно?
— По Толстому! — приосанился Цвигун.
— А надо еще любить то, о чем пишешь. Тогда и талантливое доброе слово найдешь. И гневное слово скажешь, чтобы помочь людям. Конечно, с умом надо такое слово говорить, со знанием дела, в этом-то редактор совершенно прав. Но скажи, Цвигун, разве имеет право журналист быть безразличным к плохому?!
