Г. Т. Северцев-Полилов
Под удельною властью
Южная Русь отдыхала от княжеских междоусобиц…
После многочисленных битв, удач и неудач князю суздальскому, Юрию Владимировичу, удалось сесть на киевский престол и сделаться великим князем.
Враги его временно оставили в покое Киев. Великий князь мог спокойно посадить в Вышгород, где некогда сидел сам, своего любимого сына и соратника Андрея.
Тысяча сто пятьдесят пятый год начался спокойно.
Младшие князья, сыновья Юрия, были посажены им в Ростове и Суздале. Северная и Южная Русь находились под властью близких по родству между собою князей, влияние которых продолжало усиливаться.
Юрий вздохнул спокойно: надежды его осуществились, разбитые враги не скоро еще могли оправиться от нанесенного им поражения.
Далеко не так спокоен был Андрей в селе Вышгороде, отстоявшем в одиннадцати верстах от стольного города. С юных лет закаленный в боях, храбрый князь тосковал в своем вынужденном покое.
Угрюмо сидел он в опочивальне, мысли его были далеко отсюда.
Поодаль от князя, на лавке, покрытой красным сукном, сидел любимый его мечник и ближний советник, Михно. Только с ним делился Андрей своими планами и намерениями, только к его голосу прислушивался иногда.
— Заперли сокола в клетку, связали ему крылья! — угрюмо проговорил Андрей.
— Великий князь, твой родитель намерен, как слышно, передать тебе киевское княжение, когда Всевышний, призовет его к себе, — сказал мечник.
Андрей недовольно пожал плечами.
— Что мне в Киеве?! Всю жизнь придется выдерживать борьбу с Мстиславичами, Ольговичами… Да, пожалуй, и венгры постараются помочь им.
— Прав ты, княже! — эхом отозвался Михно. — Не скоро упорядишь этот край…
— А половцы?! — продолжал развивать свою мысль князь. — Любому из наших недругов помощь окажут. Плати им только…
— Что говорить!.. Народ продажный… Сегодня с тобой, а завтра против тебя… Было бы что взять… Им все равно, от кого ни получить…
— Вот ты сам видишь, каково заводить здесь порядки… Всегда держи себя начеку…
На лице сурового дружинника появилась легкая усмешка.
— Смекаю я, княже, что ты не прочь отсюда выбраться! Чернигов воевать, что ль, хочешь аль на Галич метишь?
Задумчиво взглянул на верного слугу Андрей.
— Сейчас не назову тебе, куда идти мне хочется… Сперва сам обсужу, а там и с тобой перекинусь мыслями…
— Что ж?! Твоя княжая воля… Куда идти поволишь, туда и пойдем, — недовольно пробурчал Михно, раздосадованный недоверием своего властелина.
Чуткое ухо Андрея уловило недовольство в голосе своего верного дружинника.
— Поздно, ночь на дворе… — продолжал Михно. — Спокойной ночи, господине!
— Пожди! — коротко заметил Андрей. Поднявшийся было мечник снова опустился на лавку.
— Сколько у нас дружины?
Михно стал пересчитывать по пальцам.
— До трех сотен немного недостанет…
— Поди, чай, обленились бездельем?..
— С женами сидят по домовушам… Аль красных девок у киевлян воруют…
— А коль нужда в них случайно приключится?..
— Забавы все свои сейчас же побросают… Аль дружину ты свою не знаешь, княже?
— Понаблюди, Михно! Кажись, скоро понадобятся мне они…
— В любое время, княже! Повели ударить лишь в било… Вмиг соберутся все на княжий двор в доспехах бранных.
— А кони? — нетерпеливо спросил Андрей.
— Стреноженны в лугах пасутся… За ними не станет дело.
— Зажги щепец!
Дружинник бросился исполнять приказание. Опочивальня осветилась слабым светом тонкой липовой лучины. Запахло легким дымком.
— Идти, что ль, спать? — спросил мечник.
— Теперь иди! — решительно проговорил князь. — на молитву встану. Акафист Пречистой Владычице прочту… Она укажет путь мне… Об утре свидимся!..
Михно низко поклонился князю и вышел из горницы.
Князь Андрей плотно притворил дверь, зажег от щепца тоненькую восковую свечу, потушил лучину и опустился перед аналоем на колени.
Молился он жарко, прерывая молитву земными поклонами, глубокими вздохами. Светлый месяц выкатился н небо большим шаром, заглянул в узкое слюдяное окно опочивальни, когда князь, окончив чтение акафиста, поту шил свечу и пошел на отдых.
Мечник был холост.
Выйдя от князя, он направился в сборную избу, где жил вместе с другими холостыми дружинниками.
Они сидели за ужином и при входе Михно поднялись с мест. В нем они чтили княжего любимца и считали за старшего.
Недовольство на князя исчезло у мечника.
— Набивайте плотнее брюхо! — шутливо обратился он к сидящим. — Не ровен час, как бы в поход не уйти…
Дружинники переглянулись.
— Во всяко время готовы сложить за князя головы! — бойко ответил один из них.
— А, это ты, Фока! Молод еще, а рвешься в битву.
— Кровь говорит… У нас в Царьграде каждый мальчишка на брань идти готов…
— Забыл я, брат, что ты из Царьграда.
— Царьградским был мой отец… Я здесь родился, на Руси… Я русский, — возразил Фока, красивый молодой дружинник с черными вьющимися волосами.
— Пусть будет так, тем лучше! — проговорил мечник и сел ужинать.
— Нацедите-ка мне, молодцы, кубок браги! — продолжал он. — Михалка, ты, поторапливайся!
Рослый дружинник, с небольшой русой бородой, зачерпнул ковшом из чана браги и подал старшему.
— Во здравие князя и ваше, друга! — громко проговорил последний и осушил чару до дна.
— И впрямь мы заутра в поход идем? — спросил Василько, небольшого роста, кряжистый парень.
Михно спохватился, что сказал лишнее.
— Я пошутил… К чему нам мыслить о походе? Аль в Вышгороде плохо живется?.. Всего вдоволь…
— Тоскливо без дела ратного, — заметил Фока. — Не землю ж нам пахать!
— Мы пахари, да только мечом… — отозвался угрюмый Глеб, поседевший в боях.
Долго еще говорили и рассуждали между собой дружинники, не переставая наполнять кубки холодным пенником и брагой.
Лучину не засветили: запрет от князя был, чтобы хмелевые люди ненароком не сожгли сборной избы.
После короткой молитвы дружинники полегли по лавкам, на полатях, кой-кто из них выбрался наружу.
Теплая майская ночь позволяла спать на земле.
Василько с Фокой лежали рядом под развесистой яблоней. Они подостлали под себя конские потники, прикрылись азямами, но сон бежал от глаз.
Молодые люди охотно пошли бы в село, но, помня строгий наказ князя не покидать на ночь сборной, боялись ослушаться.
— Ты, Фока, помнишь своего отца? — спросил Василько.
— Немного помню… Его убили, как мне шла лишь пятая весна. Рослый такой, весь почерневший от солнца был он… Воякой славным звали.
— Слыхал я, что половцы до сих пор трясутся, услыхав его имя… А мать твоя?
— Здесь, в Киеве, живет с сестрою-девушкой… Прядут и ткут, известно бабье дело… Урвусь когда, родную и сестру увижу, обниму, да и сюда, к нам, в Вышгород, обратно.
— Счастливец, Фока! А я вот сирота, родителей своих не помню. Поднял меня на поле битвы старшой наш мечник, — печально проговорил Василько.
— По облику как будто ты не здешний… Волосами светел, глаза, как небо, голубые да и телом бел… Коль хочешь, пойдем о завтра день к моим в Киев… Отпросимся у нашего старшого… Мать навестим. Авось вспомянешь и ты свою родную!
— Что ж, пойдем, братан! Я материнской ласки не помню, хоть на тебя я полюбуюсь, как мать свою ты будешь обнимать…
— Да и сестру… Аль про нее забыл? — прошептал черныш.
Тяжело вздохнул Васильке
— Счастливец ты, братан! — грустно проговорил он. — А я без роду без племени и здесь и там чужой — всем я чужой.
Молодые люди замолчали.
— Ишь звезды-то… Тухнуть собралися… Их месяц-батюшко сияньем потушил… — мечтательно промолвил Василько.
В Вышгороде послышалось пение петухов.
— Запели петлы… Спать пора… С рассветом подыматься надо. Ночь ныне коротка… — сказал Фока. — Прощай!
— Прощай, братан! — ответил Василько.
И оба юноши, плотно завернувшись в азямы, заснули.
Росистое утро рано всполошило спавших на дворе дружинников.
Ветром доносило из далекого Киева звуки била из Десятинной церкви.
— Что ж, братан, не раздумал идти? — спросил Фока своего товарища.
— Э, не!..
— Так я пойду в избу, поспрошаю… Коль проснулся старшой, так и тебя отпрошу.
— Ступай!..
Михно не стал задерживать товарищей, и они тотчас отправились в Киев.
Солнце только что взошло… На дороге было непыльно, жары еще не чувствовалось. Весело разговаривая, путники подошли к палисадам стольного города, прошли мимо ходившего на вышке сторожевого дружинника, зорко посматривавшего на степную дорогу, и вошли в самый город.
