Василий Иванович Ардаматский
Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов
Гитлеровцы назвали этот концлагерь «Зеро», что означает «нуль». В этом названии по-немецки точно выражалась вся трагическая судьба лагеря. На первой странице личного дневника коменданта лагеря Карла Динка была каллиграфически выписана такая уточняющая формула: «0°°0». Поясняя формулу, он писал: «Мы начинаем с нуля, потом мы без счета набьем подземелья сбродом, а когда миссия будет нами выполнена, все здесь снова будет равно нулю». И, словно заботясь о том, чтобы люди лучше его поняли, комендант приписал: «Ни один не выйдет отсюда живым — в этом моя главная обязанность и ответственность перед рейхом…»
Теперь на месте этого концентрационного лагеря — братское кладбище, в центре которого возвышается безымянный гранитный обелиск. По самым приблизительным данным здесь гитлеровскими палачами было загублено не меньше пятидесяти тысяч человек.
Погибали люди не одинаково. Одни со сломленной страхом волей превращались в мертвецов задолго до их физической смерти. Другие, презрев страх, вели беззаветную борьбу с палачами, показывая пример непостижимой высоты человеческого духа.
Могилы покоренных, сломленных и растоптанных безымянны. Безвестность героев временна. Их имена и подвиги до сих пор открываются нам. Настоящие герои — вечные современники поколений и эпох. В этом их бессмертие.
Моя повесть — о них.
Из одного письма я узнал о подвиге, который совершили во время войны пленники концентрационного лагеря «Зеро». Однако автор письма не знал ни имен героев, ни их судеб. «К сожалению, я был всего лишь пассивным свидетелем событий, — искренне сознавался он, — но я с восхищением буду помнить и преклоняться перед героями до конца моей жизни. В те дни мне часто приходили в голову слова Максима Горького «безумство храбрых», но теперь я могу только сожалеть, что не поддался тогда этому светлому безумству…» Несколько позже, читая вышедший в Германии сборник документов «СС в действии», я нашел в нем подтверждение факта, о котором сообщал мне читатель.
Я начал собирать материал. Мне помогали друзья из Германской Демократической Республики, Франции, Чехословакии и Польши, советские ветераны войны. В каждом полученном мною письме открывались всё новые и новые подробности давнего подвига и его участники. Отто Карлович Браун, старый немецкий коммунист, писал из Берлина: «Получив ваше письмо, я, признаться, не знал, с чего начать поиски. Но стоило мне их начать, как возникло множество источников, где можно получить что-то интересное. Подвиг героев лагеря как бы сам рвется к свету из мрака забвения…» Гитлеровцы сделали все, чтобы, согласно их черному замыслу, свести «баланс» лагеря к нулю. В последние недели войны сам Гиммлер следил за тем, чтобы от лагеря и его узников не осталось никаких следов. Но можно убить человека и сжечь его документы и нельзя умертвить память о нем тех, кто остался в живых и знает, что этим он обязан погибшим героям. В письмах, полученных мною, жила эта память.
И все же собрать материал, позволяющий написать полностью документальную повесть, так и не удалось…
Кто же они, герои лагеря «Зеро»?
Этот поселок расположен на север от Бреста. От него до границы с Польшей чуть больше десяти километров. Мирно спящий, он в первый час войны подвергся жесточайшему артиллерийскому обстрелу. Чем это было вызвано, непонятно. В поселке не находилось ни одного военного человека, за исключением уполномоченного райвоенкомата, да и тот лежал в больнице после операции аппендицита.
Сергей Николаевич Баранников проводил здесь последнюю неделю отпуска. Он приехал сюда к отцу, приехал издалека, с северного Урала, где работал инженером на большом машиностроительном заводе. Он хотел уговорить отца перебраться жить к нему на Урал.
Покинуть родной поселок старик отказался наотрез. Почти сорок лет он проработал тут учителем немецкого языка и был окружен всеобщим уважением. Даже выйдя на пенсию, он продолжал работать в вечерней школе, был депутатом местного Совета и уж никак не чувствовал себя одиноким. Сергей Николаевич и сам понял, что увозить его отсюда не следует.
Билет на самолет от Минска Сергей Николаевич заказал на понедельник. В воскресенье они с отцом собирались пойти на кладбище поставить оградку на могиле матери. С вечера накануне заготовили штакетник, вытесали столбы, заодно починили крыльцо дома…
На рассвете их разбудил грохот.
— Вроде гроза? — сонно спросил отец.
— Что-то не похоже, — отозвался с дивана Сергей Николаевич.
Близкий взрыв встряхнул дом, посыпалась штукатурка, лампочка под потолком закачалась, как маятник.
— Надо, пожалуй, посмотреть. — Отец не спеша встал и, накинув на плечи пальто, направился к двери.
— Погоди, батя. — Сергей Николаевич вскочил с дивана и как был, в одних трусах, пошел за отцом.
Домик их был крайним в поселке, стоял на взгорочке, и отсюда была видна вся главная улица.
Страшная, в первую минуту не постижимая сознанием картина открылась Баранниковым. По всему поселку бушевали пожары. Дом в ста шагах от них был снесен с фундамента и грудой бревен лежал в стороне. С воем и треском на поселок обрушивались снаряды. Кирпичное здание магазина разлетелось на мелкие куски.
Мимо Баранниковых со свистом пролетел кирпич. Он глухо ударился о землю и покатился по пыльной улице, оставляя глубокий след. Отец и сын проводили его взглядом, потом посмотрели друг на друга.
— Война? — спросил отец.
— Не иначе… — Сергей Николаевич взял отца под руку: — Пойдем-ка, батя, в погреб… Переждем пока.
— Ты что, не видишь, что делается?
Они стояли на крыльце, высокие, сильные, с окаменевшими лицами, с глазами, полными боли и недоумения.
— Не иначе — Гитлер, — сказал отец.
— Кому же еще? — ответил сын.
Артиллерийский налет прекратился. Стал слышен треск пожаров. И, как эхо обстрела, отдаленно и нестрашно доносился грохот со стороны Бреста.
На улице стали появляться люди.
— Пойдем оденемся, — сказал отец, направляясь в дом. — Надо что-то делать.
Одевались спокойно, не спеша — Баранниковы все делали неторопливо.
Вместе с жителями поселка они тушили пожары, носили в школу раненых, хоронили убитых. Железное баранниковское спокойствие действовало на всех. Люди рядом с ними приходили в себя и тоже начинали работать…
Солнце поднялось в зенит и словно остановилось там, потрясенное тем, что оно увидело на земле. Не забыть, каким мучительно длинным был тот солнечный июньский день — первый день войны.
Старший Баранников на первой полуторке, увозившей женщин с маленькими детьми, поехал до Порозова, где он должен был позаботиться об их отправке дальше, на восток. К вечеру он рассчитывал вернуться. Сергей Николаевич в это время помогал чинить поврежденный во время обстрела почтовый автобус. О том, что отец поехал в Порозов, он узнал, только когда на ожившем автобусе подъехал к школе.
Как только стали выносить раненых из школы, на главной улице поселка показались три немецких бронетранспортера, набитых солдатами. Они остановились напротив школы. Молоденький офицер, стоя на подножке головной машины, долго смотрел на людей, хлопотавших возле автобуса. Потом он соскочил на землю и крикнул что-то солдатам. Три каски поднялись. Три солдата выскочили из глубокого кузова и вместе с офицером, держа автоматы наперевес, направились к автобусу. Люди работали, все время видя немцев и в то же время как бы не обращая на них внимания. Только Сергей Николаевич в упор смотрел на приближавшихся гитлеровцев.
Офицер остановился в трех шагах от него.
— Что здесь происходит? — звенящим тенорком спросил офицер по-немецки.
— Эвакуация раненых, — по-немецки ответил Сергей Николаевич.
— О! Вы говорите по-немецки? Это очень хорошо… — Офицер вынул из кармана небрежно сложенную карту, развернул ее и стал что-то на ней искать; нашел и, придерживая пальцем это место, спросил: — Какое название имеет этот населенный пункт?
Сергей Николаевич ответил.
— Ага! Значит, очень близко Смоленск?
— Нет, это совсем другой населенный пункт.
— Как это так? — строго спросил офицер.
— И до того населенного пункта дорога еще длинная.
— Два одинаковых названия? Да? — спросил офицер.
— Да.
Офицер спрятал карту и спросил шутливо:
— Типичный русский беспорядок?
Баранникову казалось в эту минуту, будто он находился в каком-то полусне. Все видел, понимал, даже разгова ривал и в то же время почти не верил в происходящее, В самом деле, нелегко поверить, что он, советский инженер, коммунист, спокойно разговаривает с гитлеровцем, с фашистом.
