Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

В дальнем углу класса, за «камчаткой», по соседству с застекленным шкафом, до отказа набитым разнообразными приборами, стоял человеческий скелет.

У скелета была своя история. Еще во времена, когда девятый «в» именовался шестым «в», в соседнем шестом «а» появились новенькие наглядные пособия — электрическая машина, сверкающая металлическими шарами, несколько причудливо изогнутых стеклянных колб и весы с пластмассовыми чашечками, похожими на полированные спинки черепах. «Ашки» не преминули похвастаться своими сокровищами перед «вешками».

Ребята из шестого «в» молча осмотрели обновки и так же молча удалились. Вся школа понимала, что «вешек» гложет зависть.

День был омрачен. Не хотелось ни играть в перышки, ни соревноваться в искусстве подбивать ногой свинцовую биту, завернутую в тряпку с оперением и поэтому похожую на вытащенную из земли репку.

И только в конце дня Витька Шагалов, уже в те времена бывший заводилой в классе, предложил подзаработать денег и «переплюнуть» «ашек», купить пособия «еще нагляднее».

Идея понравилась, только несколько смущало слово «подзаработать», потому что «вешки» по необъяснимой странности работать не любили. Володька Коротков предложил собрать деньги у родителей. Но предложение с шумом отвергли, по той причине, что именно так поступили «ашки».

Целый месяц шестой «в» очищал заваленный железным хламом двор завода-шефа, собирал аптечные пузырьки, разносил телеграммы и даже перебирал картофель в овощехранилище.

«Ашки» ехидно улыбались, глядя на исцарапанные руки и испачканную одежду соперников. Но шестой «в» терпел и молчал.

Наконец в одно из воскресений поехали в магазин наглядных пособий. Всем классом. Домашним сказали, что культпоход в кино. В магазине деловито ощупывали каждую вещь. Отобрали: электрическую машину с шарами покрупнее, чем у «ашек», десяток стеклянных колб и целую коробку тонких стеклянных палочек неизвестного назначения. Володька Коротков сказал, что такими палочками берут кровь на анализ; это показалось заманчивым, и палочки были приобретены. Потом взяли весы, к общему сожалению, точно такие же, как у «ашек», других не было. И стеклянную банку с препарированной лягушкой. Девочки, передавая банку из рук в руки, взвизгивали по очереди.

Осталось еще немного денег. И тут Витька Шагалов заметил стоявший в темном углу за прилавком скелет.

Настоящий великолепный скелет в натуральную величину, с темными провалами глазниц, с зубастой нижней челюстью, прикрепленной к черепу пружинками, с тонкими длинными костяшками пальцев. От одного взгляда на них мурашки пробегали по коже.

— Это тоже пособие? — спросил Витька продавщицу.

Та кивнула.

— А сколько стоит?

Продавщица назвала цену.

Шестой «в» примолк, сгрудился вокруг Витьки. Короткое совещание — и встали на свои старые места электрическая машина с блестящими шарами, прозрачные колбы и весы с чашечками, похожими на спинки черепах.

Вскоре по улице потянулась удивительная процессия: впереди четверо мальчишек несли длинный, в человеческий рост, пакет. Серая оберточная бумага была кое-где порвана, и сквозь дыры торчали желтоватые кости. Следом шли остальные ребята и счастливыми голосами пели:

В понедельник утром скелет был водворен в класс. «Ашки», притихшие и униженные, долго молча рассматривали его и так же молча удалились. Шестой «в» торжествовал.

Первые дни скелет приводил учителей в содрогание, и кое-кто даже требовал удалить его из класса, но шестой «в» объяснил, что это не что иное, как наглядное пособие. Нагляднее не найдешь. И приобретен он на честно заработанные. Скелет остался в классе. Нарекли его Иваном Ивановичем.

История появления скелета рассказана так подробно лишь потому, что Иван Иванович сыграл в жизни девятого «в» немалую роль.

Преподаватель литературы Александр Афанасьевич, маленький сонный человечек, не пользовался любовью в школе. Особенно у девятого «в». И, как это часто бывает, нелюбовь к учителю распространялась, к сожалению, на его предмет.

Ребята много и беспорядочно читали, посещали поэтические вечера, спорили о современной поэзии. А классиков: Толстого, Тургенева, Горького — избегали. Читали с неохотой. Потому что они были обязательными. За каждым из них стоял Александр Афанасьевич, его монотонный голос, его равнодушно помаргивающие глазки.

Сам Александр Афанасьевич давно уж ничем не интересовался, кроме пенсии, на которую вот-вот должен был выйти. И даже на уроках ему было безразлично, слушают его или нет.

Поэтому его предпочитали не слушать.

Когда в классе становилось слишком уж шумно, Александр Афанасьевич протирал пестрым платком глаза и говорил чуть громче обычного:

— Дети! Мне осталось три месяца до пенсии!.. Неужели у вас не хватает терпения?..

Иногда Александр Афанасьевич доставал из портфеля толстую синюю тетрадь и, согласно плану, проводил контрольный опрос. Он приглашал кого-нибудь к доске. После более или менее внятного ответа предлагал желающим дополнить или уточнить.

Поднимался лес рук. За дополнение Амеба — так прозвали ребята Александра Афанасьевича — тоже ставил оценки, а дополнить ответ, заглядывая в учебник, было проще простого.

В пятницу первые два урока была литература. Виктор Шагалов обычно приходил к самому звонку. А тут явился ни свет ни заря. Было тихо. Пустые гулкие коридоры неодобрительно отзывались на шаги. В открытую форточку класса навстречу Виктору влетело вместе с ветром несколько снежинок. Они не успели сесть на крышку ближайшей парты, растаяли на лету.

Виктор притворил дверь, подошел к Ивану Ивановичу, пожал костяшки скелета:

— Доброе утро, Иван Иванович.

Отпущенные костяшки сухо щелкнули.

Виктор выложил из портфеля прямо на пол моток тонкой проволоки, большие ниточные катушки, гвозди. Начал, улыбаясь, разматывать проволоку. Отличную он придумал штуку! Ребята ахнут! И он тут же представил себе Оленьку. Последнее время, когда Виктор говорил «у нас в классе», «мы все вместе», «наши ребята», значило: «у Оленьки», «мы с Оленькой», «Оленька».

Раньше этого не было — ни в восьмом, ни в седьмом. Все девчонки, в том числе и Оленька, для него ничем не отличались от прочего населения земного шара. Разве что были покапризнее да послабее, поэтому не стоило брать их в мужскую компанию. Правда, если при нем обижали девочку, он вступался за нее. Как вступался за бродячих собак и кошек, за подбитого воробья.

С Оленькой он проучился восемь лет в одном классе, но как-то не замечал ее. Она была непримечательной. Она не обладала таким ростом, как Лена Колесникова — капитан девчоночьей сборной по баскетболу, и не была такой маленькой, как Сима Лузгина, которую в шестом запросто могли принять за первоклассницу. Она не пела, как Соня Шеремет, прозванная Консервой (сокращенно от Консерватории). У Сони был звонкий и чистый голос, она выступала на всех вечерах и пела одни и те же романсы. И шахматного таланта Веры Круть не было у Оленьки. Вообще она была ни то ни се, ни два ни полтора. Девчонка как девчонка: круглое лицо, две тонких тугих косички, за которые и подергать-то не хотелось, такой непримечательной была их обладательница.

И вот после летних каникул, первого сентября, у школьной калитки Виктор столкнулся с Оленькой. Волосы подстрижены, продолговатые серые глаза глядят весело, отливают синевой. Стройная, легкая, она остановилась и ждет. Виктор уставился на нее. А может быть, это не Оленька?

Оленька смутилась, покраснела, сказала невнятно:

— Здравствуй, Витя.

— Здравствуй… — Он все смотрел на нее удивленно, будто увидел впервые за эти восемь лет, что они учатся вместе. Оленькины ресницы дрогнули. Она не двинулась с места, глядела настороженно и выжидательно.

И Виктор смутился, потому что неудобно было так стоять и разглядывать друг друга.

— Ты, наверно, постриглась, — сказал он, понимал, что говорит глупость.

Она засмеялась.

— Наверно. Между прочим, постригаются в монахи, а в парикмахерских подстригают.

— Как живешь? — спросил Виктор.

— Все там же.

— М-да…

У Оленьки в глазах появилась лукавинка, она спросила:

— А ты где?

— И я по-прежнему, — сказал Виктор.

Оленька снова засмеялась:

— Очень у нас светский разговор, как в старинных романах. Пойдемте, граф! — И она присела в реверансе.

Виктор галантно согнул кренделем руку.

— Прошу вас, ваше высочество.

Оленька сунула маленькую загорелую руку под его локоть.