Гайда Рейнгольдовна Лагздынь
ДИМКИНЫ РАССКАЗЫ
Огромное засыпающее солнце, усевшись на еловые лапы, сонно погладывало на окна нашей дачи. Мы лежали в своих кроватях. Перед сном кто-нибудь обязательно что-то рассказывал.
— Димка, — говорит Сашка, — твоя очередь.
— Хорошо, — соглашается Димка, — только это не сказки.
— Все равно, — пыхтит Сережка, укладываясь поудобнее. — Не сказки даже лучше.
— Не так страшно, — добавляет маленький Павлик, сын воспитательницы. — Я люблю, когда и не сказки. Давай, Димочка, рассказывай свои рассказки.
Все соглашаются и умолкают. Димка усаживается верхом на подушке и начинает:
— У нас был котенок. Папа предложил котенка назвать Андрианом Первым. Андриан Первый был пушистым котенком. Он гулял, гулял и куда-то убежал, потерялся. Потом нам подарили другого котенка — рыжего с зелеными глазами. Котенок был не очень пушистым, если не считать хвоста, но хитрым-прехитрым. Котенка мы назвали Андрианом Вторым.
Андриан Второй чаще крутился около бабушки. Котенок ухитрялся касаться бабушкиной ноги сразу и головой и хвостом.
Ты не Андриан Второй, — смеялась бабушка над котенком. Ты — лисичка-ластичка.
Подлизывался Андриан не только к бабушке. Как кого увидит, прижмурит зеленые глазки, усы во все стороны распушит и тихо так претихо скажет: «Мяу-мур! Мяу-муррр!». Съест, что повкуснее, — и в кресло. Клубком свернется и помалкивает. Поспит и опять на кухню — подлизываться: «Мяу-муррр! Мяу-муррр!» А сам пробует, чем угостили. Поест, поиграет и опять в кресло.
— Ух и хитер, — говорит бабушка. — Каши не хочет. Супа не хочет. Ему мясца да рыбки подавай! Ишь какой мясо-рыбник нашелся!
Рос, рос наш Андриан Второй и стал огромным котом с зелеными глазищами, с рыжими усищами. А хвост как у павлина, рыжим веером над Андрианом полощется.
Ходит наш Андря по ковру тихо, ставит мягкие широкие лапы ласково. А в лапах огромные загнутые когти, как заточенные проволоки. А вот мышей Андриан Второй не ловит! — закончил рассказ Димка.
— Почему? — удивился Павлик. — Лентяй ваш Андриан?
— Совсем не лентяй. Просто нет у нас мышей. Не живут. Котом в доме пахнет.
— А еще, — продолжал Димка, — повадился к нам в квартиру один воробей. Как только форточка открыта, а в кухне никого нет, воробей уже хозяйничает. Прыгает по столу, в хлебницу заглядывает, интересуется, что в сахарнице. Да еще чирикает — песенки распевает. Воробья мы назвали Чиком.
Сначала мы ругали Чика за то, что он такой бессовестный. Говорили ему: «Воришка ты!» Воробей обижался и вылетал из кухни на улицу. Потом он привык и уже не обижался. А потом стал настоящим разбойником. При нас влетал на кухню, заглядывал в чашки, тарелки, клевал около самого носа кота Андриана, не стесняясь, устраивал купания в его ящике с песком.
Чик, а Чик, — говорила бабушка, — ты совсем одомашнился!
Бабушка совестила Чика за безобразия, а воробей и внимания не обращал.
Однажды, когда нас не было дома, а форточка в кухне оставалась открытой, проказливый Чик привел с собой целую компанию своих приятелей-воробьев. Воробьи устроили настоящий погром.
После этого бабушка страшно рассердилась на Чика. Как увидит воробья, закричит: «Кыш! Кыш!» и в форточку тряпкой выгонит.
Не зима еще! — говорит бабушка. — Нечего по кухням шастать!
Под нашим балконом на асфальте большая лужа. Я смотрю вниз и вижу, как кошка Муська ходит около лужи и лапкой хочет кого-то поддеть. Этот кто-то переплывает от одного края лужи к другому. Муся ходит вокруг и облизывается.
— Кто там плавает? — спрашиваю я маму.
— Где, сынок? — мама выходит на балкон, смотрит вниз. — Не разгляжу! — говорит мама. — Похоже, что мышь. Как угораздило ее в лужу попасть?
На балкон выходит папа.
—А мне кажется, — говорит папа, — это небольшая лягушка.
Я смотрю вниз на лужу и ясно вижу лягушонка. Лягушонок плавает от берега к берегу, пытаясь спастись от кошки. Не раздумывая, я бегу на улицу, чтобы прогнать хищную Мусю.
Оказалось, в луже плавал сухой лист березы, а Муська ловила его.
Сорока прыгала возле сарая и весело стрекотала. Рядом разгуливали толстые голуби. Голуби торопливо клевали пшено. Вдруг из-за угла выскочила полосатая кошка. Кошка налетела на одного голубя, повалила, прижала к земле. Испуганная голубиная стая поспешно улетела прочь. Сорока же не спешила. Отскочив на несколько метров от места схватки, любопытная птица стала смотреть, что же будет дальше?
Из-под лап полосатой хищницы-кошки летели сизые перья. Сорока взлетела на сарай. Она прыгала по самому краю крыши, громко верещала, тем самым подбадривала попавшего в беду голубя.
Вот он вывернулся из лап хищницы и, теряя окровавленные перья, улетел. Сорока, свесив голову, молча смотрела с крыши сарая вниз на кошку, сидящую на с обиженным видом.
Попрыгав еще, пострекотав, посмеявшись над кошкой, сорока умчалась вслед за раненым голубем. Надо же узнать, что с ним стало?
На скамейку возле автобусной остановки сели женщины. Неожиданно откуда-то появилась небольшая чистенькая кошечка. Кошечка ходила от женщины к к женщине, заглядывала в глаза, словно спрашивала: «Нет ли у вас чего-нибудь такого?»
— Сейчас, кошечка-дыбошечка, — сказала одна из женщин. Покопавшись в сумке, женщина вытащила пакет молока, разорвала. Попила сама, дала кошке. Кошечка устроилась около разорванного пакета и стала неторопливо лакать.
— А у нас котенок, — высказалась худенькая женженщина в сером платье, — семечки любит. Да так бойко лущит, аж шелуха во все стороны летит! Успевай подсыпать.
— А наш кот к бумаге неравнодушен! — отозвалась юркая бабуля с торчащим из сумки термосом. — Тетрадки ли, газета на глаза попадется, сцапает, сядет в пол, откусывает по куску и на сторону отплевывает. Ну вот ей-ей не вру! Всю бумагу изгрызет.
— А наша Мурка в огород повадилась, за огурцами. Ну, съела бы большой огурец! Разве жалко? Так нет же! Зародыши огуречные выискивает. И чего ей надобно в них?
— Чего надобно, кабы знать, — отозвалась четвертая женщина с остреньким носиком. — Чего нашему Барбосу надобно? Соседка тут пришла, руками развела, глядя на наши обои.
— Ты что, — говорит, — грызешь их?
— Грызу! — отвечаю. — Да только не я, а Барбос. Чуть отвернешься, а он уже принялся стенки обшаривать, обои отдирать. Рванет обоину и давай стенку грызть. Ему, видно, обои мешают стенку-то обгрызать.
— И чего на стену лезть? — удивилась соседка. Может быть, не кормите?
— Не кормим... — хмыкнула остроносенькая. — Всех бы так не кормили...
— Мы тоже удивляемся, поди пойми скотину, затараторила бабка с термосом.
Подошел автобус, женщины уехали. У скамейки осталась только беленькая чистенькая кошечка. Долизав в пакете молоко, кошечка внимательно рассматривала землю, выбирая местечко, куда поставить беленькую мягкую лапку.
— Ишь ты, чистюля! — промолвила молодая женщина, подходя к автобусной остановке. — Сразу видно — домашняя.
Дома корчевали, словно старые пни. Вчера был дом, а сегодня куча бревен, досок и кирпича. Люди покидали старые дома, переселялись в новые, благоустроенные.
Одна только Дамка не уходила от своего жилья. Когда хозяева, погрузив последний ящик, крикнули: «Поехали!» — Дамка даже не шевельнулась.
«Как хотите, — думала Дамка, — я остаюсь».
Не прошло дня, как приехал бульдозер. Бульдозер Дамка хорошо знала. Он свалил дом у пса Дика.
Бульдозер отчаянно тарахтел и кряхтел. Вот он уперся своим тупым лбом в крыльцо, под которым много лет прожила Дамка, и стал толкать. Дамка не лаяла. Разве можно перелаять бульдозер? Охрипнешь, да и только. Это она тоже знала.
Бревна скрипели, падали, столбом поднималась пыль от трухлявого дерева и старого мха. Упала последняя стена.
Дамка тоскливо глянула вверх, где недавно был чердак, где она играла, когда была щенком, и отчаянно завыла.
Скоро на месте старой пригородной деревни вырос новый район. Жители привыкли к рыжему псу, кормили его кто чем. Ребята приносили косточки, угощали конфетами.
Под подъездом нового дома, на том самом месте, где раньше стоял старый, Дамка устроила себе гнездо. Она прокопала ход под ступенями подъезда и грелась возле теплой стены.
Однажды, это было ближе к весне, из укрытия, вслед за Дамкой, вышел маленький щенок. Его розовый мех был густым и пушистым. Щенок пугливо прижимался к матери.
Ребята, увидев живой розовый шарик, бросились к нему. Дамка дружески завиляла хвостом. Она не возражала. Постепенно все разошлись по домам. Одна только девочка не уходила. Девочка взяла щенка на руки, гладила, приговаривала:
