Илья Миксон - Обыкновенный мамонт

Отец Серёжки Мамонтова — офицер, а офицеров часто переводят е места на место, из края в край. Всюду, где пришлось жить Серёжке, с ним происходило множество приключений. Обыкновенных и необыкновенных. Но сам-то Серёжка мальчик вполне обыкновенный. Прозвище его — «Мамонт». Вот книжку и пришлось так назвать:

ОБЫКНОВЕННЫЙ МАМОНТ.

Автор

На Дальнем Востоке самое мокрое время года не осень, не весна, а конец лета.

Через Японское море прорываются влажные ветры субтропиков. На Приморский край наваливаются тяжёлые, густые туманы. Идут дожди: тёплые и ленивые — к грибам, затяжные и с грозами — к наводнению. Молнии раскалывают небо, артиллерийской канонадой грохочет гром. День и ночь, не переставая, хлещет ливень.

Море бунтует. Могучий ветер муссон гонит волны к берегам, и уже не реки вливаются в море, а море — в реки. Они вздуваются, выходят из русла, растекаются по долинам, атакуют сопки. Оттуда несутся встречные потоки. Несколько суток длится светопреставление.

Постепенно ливень иссякает. Гаснут молнии. Гром, сыто урча, затихает. В тучах высвечиваются голубые прогалы. А внизу мутно-коричневое озеро ещё удерживает завоёванные позиции. Разгулявшаяся стихия не отдаёт людям ни широких дорог, ни тесных тропинок, разобщает деревни и города, как острова в океане.

Старые дома в низинах погружаются в воду по крыши, и печные трубы торчат сиротливо, как суслики на пригорках. Длинноногие мосты выглядят плотами. Всплывшие сараи караваном барж тянутся к морю. Кружат в водоворотах косяки дров. Несутся по воде ветки, сучья, плавучий хлам.

На десятки километров в глубь материка поднимаются вверх по разбухшим рекам, точно кета на нерест, морские спасательные катера. На улицах-каналах вздымают волны машины-амфибии. За ними тянутся пенистые трассы. Снуют лодки, вёсельные, моторные.

Каждый двор — гавань, крыльцо — причал.

Когда уровень воды начнёт спадать, катера заспешат к далёкому морю.

Вскоре встанут на колёса амфибии, сядут на мель сбежавшие сараи, поднимутся на ноги мосты.

Вода задержится лишь в кюветах. Тогда начнётся рыбалка. Мальчишки и взрослые будут шарить в мутном потоке сачками, плетёнками, просто голыми руками. Даже в дворовых лужах таится удача. Можно изловить усатого вьюна. Удивительно живучи эти вьюны: подсохло везде, а они всё ещё плавают в тазиках с водой, как в аквариуме.

Ближе к побережью, в лайдах и падях,[1] вода упрямится дольше, чем в городах. Сопки похожи на пьющих медведей: одни спины виднеются. Макушки кедров стоят над водной гладью, будто ёлки-недоростки на поляне.

В одну прекрасную ночь кедры вновь вымахнут великанами, вырастут, как в сказке, сопки. Вода отступит, скатится с лесистых отрогов, уползёт в долину. Часть влаги впитает земля, часть останется на поле брани — в ямах и рытвинах. Озеро съёжится, втиснется в старое русло и зажурчит, замурлычет невинной речкой, словно никакого наводнения не было. И глубины-то в речке окажется всего по щиколотку, оленю по копыто.

О грозящем стихийном бедствии метеорологи сообщают загодя. В городах и селениях спешно готовятся к наводнению. Принимаются все меры для спасения людей, боевой техники, имущества. Только стихийное бедствие всё-таки бедствие. Редко обходится без чрезвычайных происшествий, ЧП, как говорят в армии.

В августе, когда в молодой семье лейтенанта-инженера Мамонтова со дня на день ждали первенца, произошло наводнение. Казармы и офицерские дома очутились на острове. Кругом — море разливанное. До близлежащей больницы — ни много ни мало — сто двадцать шесть километров. Не скоро и на амфибии доедешь…

Пришлось вызвать на помощь авиацию. По радио заверили, что пришлют вертолёт. Когда он прилетит, в отрезанном от мира таёжном гарнизоне никто не знал. Все извелись от тревоги и ожидания.

— Что они там, утонули, что ли? — хмуро и нетерпеливо ворчал командир полка. Широкоплечий, баскетбольного роста, в огромных болотных сапогах с закатанными голенищами, он мрачно расхаживал по непросохшему полу кабинета.

Командиру не отвечали. Замполит, заместитель командира по политической части, и лейтенант-инженер Мамонтов не могли сказать, когда доберутся до аэродрома врачи и вертолёт возьмёт курс на дальний гарнизон.

Без врачей лететь рискованно: мало ли что может случиться.

Командир, замполит и Мамонтов с надеждой посматривали на телефонный аппарат в жёлтом кожаном футляре. Провода от него тянулись к машине с закрытым кузовом, похожей на хлебный фургон, но с окошками. В машине была радиостанция дальней связи.

— Не волнуйтесь, — подбодрил вполголоса замполит.

Мамонтов кивнул, и, конечно, волноваться не перестал.

— Никакого порядка в авиации, — буркнул командир. Он считал: настоящий порядок лишь в артиллерии.

Лётчики, танкисты, моряки уверены, что порядок только у них в войсках и на кораблях. Каждый свою семью хвалит! А порядок везде одинаковый — армейский.

Командир, наверное, ещё в каких-нибудь грехах обвинил бы авиацию, но тут зазвонил аппарат радиотелефона.

— Слушаю! — крикнул в трубку командир и вытянулся.

Замполит и лейтенант тоже опустили руки по швам, словно генерал вошёл в кабинет, а не говорил по радио. Генерал, он и за сто двадцать шесть километров генерал…

— Ясно. Есть. Встретим. Понял вас. Так точно, в остальном — полный порядок. Подсыхаем понемногу. Есть. Есть, товарищ генерал. Здравия желаю!

Командир положил трубку и весело объявил:

— В пятнадцать ноль-ноль вертолёт будет здесь!

— Большое спасибо, — не по-военному поблагодарил лейтенант-инженер Мамонтов и слабо улыбнулся.

— Ладно, — сказал командир, — потом спасибо скажешь. И не мне, а генералу. Он всё организовал.

Командир вскинул руку и взглянул на часы.

— Давай, Мамонтов, плыви домой, собирайтесь. Вертолёт к самому крылечку подгоним.

Мамонтов хотел было что-то сказать, да замполит поторопил его:

— Идите, идите готовьте жену в дорогу.

— Отпуск — до первой машины в гарнизон, — добавил командир. — Надо будет продлить — радируй.

— И за неделю не просохнет, — уверенно предсказал замполит.

— Ладно, там разберёмся. Плыви!

Спустя минут сорок над дальней сопкой показался вертолёт. С острова тотчас взвилась красная сигнальная ракета, за ней две зелёные. Они вычертили в небе огромные запятые и кинулись вниз головой в воду.

Вскоре долгожданный вертолёт плавно опустился на мокрый полковой плац. Длинные лопасти винта покрутились, поднимая рябь в лужах, и замерли.

Вертолёт оказался маленьким, четырёхместным, и забрал только жену Мамонтова, Елену Ивановну.

Все махали руками, кричали: «Счастливо!» И командир полка махал, пока вертолёт не скрылся из глаз.

Плац опустел. Все разошлись по своим делам. Замполит и Мамонтов отправились к радистам. Лётчики дали слово поддерживать связь, пока будет можно.

Первый разговор по эфиру был коротким:

— Всё нормально. Идём над леспромхозом.

— Что у них там?

— Плавают.

Второй разговор ещё короче:

— Всё нормально. Идём над Тигровой.

Замполит не спрашивал, что внизу. Тигровая падь даже весною разливается в Тигровое море.

Спустя полчаса голос в наушниках стал прерываться, слабеть, пока не исчез совсем.

— Конец, — вздохнул радист. — Маломощная рация у них.

Он стащил с головы наушники и сдвинул рычажок. Зелёный глазок погас, стихло размеренное гудение. Чудодейственная коробка радиостанции ближней связи ослепла, оглохла, онемела.

— Что же будет? — с отчаянием спросил Мамонтов.

— Всё обойдётся, не волнуйтесь. — Замполит обнял за плечи лейтенанта. — С двумя врачами и в вертолёте не страшно! Идёмте к командиру.

— Ну как? — нетерпеливо спросил командир.

— Связь прервалась…

Лицо замполита выглядело таким же виноватым, как у радиста.

— Никакого порядка в авиации! — сердито отметил командир. Он крутнул ручку телефона в жёлтом футляре и приказал вызвать город.

Полковые радисты приказание исполнили, но разговор не состоялся: генерал был занят.

«Чрезвычайное происшествие, — сообщили из штаба. — Генерал сказали, как освободятся, так сами радируют».

Штабной радист говорил об одном человеке во множественном числе. Из уважения: человек тот был генералом, командующим.

Мамонтов сникшим голосом спросил разрешения уйти.