Илья МОСКВИН
Форвард — в защиту
В небольшом южном городе субботним августовским утром мать, отец и сын сидели за завтраком.
— Лёлик Смородинцев гербарии собирает, Витя Пальчиков — радиосхемы и даже светомузыку. Вчера у них венгерский танец Брамса в цвете слушала. Так краси-и-во! — сказала мать.
— Мам, — вроде бы даже заинтересованно спросил Юра, размешивая сахар, — а Брамс, кроме венгерских, какие ещё танцы сочинял? Английские или, может, португальские?
Отцу такой переход не нравится.
— Брамс, — говорит отец, — создавал прекрасную музыку, то есть занимался делом. Ты понимаешь, Юра, де-лом! А вот что ты хорошего в жизни сделал?
— Сто тридцать семь голов забил, — ответил Юра не то вызывающим, не то огорчённым тоном. — Не, вру, сто тридцать девять, — прочитал он где-то на потолке, сосредоточенно закатив глаза.
Вот тут отец ему и сказал:
— Сто сорок. Запиши себе ещё одно очко. За изворотливость.
— За какую такую… — начал было Юра.
А мать тихо, грустно так уточнила:
— Сто пятьдесят.
— Это почему? — насторожился Юра.
— Десять очков за сожжённую песочницу.
— Что-о?! — яростно крикнул Юра.
Отец же никак не разделил его ярость и нестерпимо сентиментально произнёс:
— Два хороших человека, трудяги, решили сделать людям добро. А юные мерзавцы над их трудом надругались. Чиркнули спичкой и…
Недоговорив, отец отвернулся. Мать же продолжала смотреть на сына. А Юре вдруг показалось, что на него глядит ещё один человек — он сам, Юра Голованов, только более старший: Юра-будущий, или Юрий Александрович Голованов, мужчина лет эдак двадцати-пятидесяти. Сокращённо ЮАГ. Словно сжал Юре плечо и произнёс: «Ты виноват. Не смей оправдываться».
Тут Юра как стукнет кулаком по столу!
— Да почему всё я да я! Вы что, видали? Шину у кого-то прокололи — Голованов, лампочки повывёртывали — Голованов, чего-то там подожгли — Голованов. Всё Голованов да Голова-а-анов! — И он заревел.
Отец растерянно тряханул сына за плечо, а тот всё выплакивал свою фамилию. И получилось:
— Го-го-го-го-ло-ло-ло-ло-ва-ва-ва-ва-ва-а-а-а-а-а….
— Ва-ва-ва! — передразнил отец. — Умел скверное дело делать, умей хоть достойно в этом признаться. — И вышел.
А Юру, как закоренелого преступника, снова потянуло взглянуть на дело рук своих.
Он вышел на балкон.
Внизу пестрел пустырь — их Лужники. По нему шли в разных направлениях хозяйки с авоськами, бодро насвистывая, двигался огромный, но скорый на ходу мужик Константин Петрович Терновский, аквариумист мирового значения. Говорили, что к нему приходят письма даже из Австралии. В руке огромный бидон, на плече сачок: уже успел наловить циклопов. Мощной рукой взметнул сачок ввысь — кого-то поприветствовал. Юра перегнулся и глянул — Матильду Серебряную, старую певицу, выгуливавшую свою таксу. Матильда ответила Терновскому лёгким кивком и еле заметной беглой улыбкой: она очень дорого ценила свою приветливость и отпускала её крохотными порциями.
А футбол уже бесновался — Гаги, Эдик, Пашка, в воротах Толик.
А вон и оно, позорное пепелище…
Среди играющих вдруг появился Славик. В руках он держал весьма оригинальный мяч, составленный не только из белых и чёрных, но также и из красных многоугольников.
Ультраолимпийский мяч.
Игра угасла.
— Где достал? — спросил Пашка.
— Украл, — равнодушно ответил Славик Стефаненков.
— Имитация, — пренебрежительно заметил Гаги.
— Так точно, — столь же пренебрежительно согласился хозяин мяча.
Таков был Славик: ничем его не проймёшь. Юра ему завидовал.
Эдик хотел надуть мяч ртом. Но Славик тут же отнял его, сказав:
— Ну ты, батрак!
У него, оказывается, была с собой модерновая «лягушка», и он стал надувать сам — не торопясь, по всем правилам.
«Батрак», «плебей» — такие слова Славик любил. Он аристократ. Однако кое в чём он был и простым: все знали, что он ловит раков, сам их варит и торгует ими у пивного ларька.
Стоя на балконе, Юра прислушивался к разговору родителей.
— Кулачком по столу! — Голос отца. — Когда человек прав, он тихо себя ведёт. А то кулачком по столу!
За кулачок Юра обиделся. Ему всегда казалось, что у него кулак. Он дважды сжал свой кулак, любуясь начавшими набухать венами и коротким, крепким, похожим на маленький окорок большим пальцем.
— Юрка! Голова! — крикнул Пашка, увидев Юру. — Выходи, поработаем. Видал, мячишко какой?
— Плохо видно, в глазах чтой-то рябит, — лениво ответил Юра, но сразу стряхнул с себя тоску.
Славик, не поднимая головы, проворчал:
— Я тебя в твоих лаптях вообще к этому мячу не подпущу.
— Дурак, — не нашёлся Юра.
— Возможно, — не возражал Славик и с приветливой улыбкой сдавил ладонями, туго надутый мяч, пробуя его на слух, как арбуз.
Славик — он и есть Славик. Чёрт с ним! Гораздо важнее, о чём сейчас толкуют родители. Мать, похоже, возражала. Слышно было: «Не он». Отец же неумолимо продолжал:
— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав.
Ещё одна великая мудрость. Хитрая, с подвохом, самозатачивающаяся. Это тебе не «чистота — залог здоровья». Против такой возражать — последние нервы истреплешь.
А папаша — финансист великий — уже и итог подбил:
— Блудлив, как кот, труслив, как заяц.
Уважал бухгалтер-экономист Александр Александрович Голованов пословицы и поговорки.
Юра меж тем быстро надел новенькие бутсы и сбежал вниз.
Игра снова остановилась. А как же иначе: бутсы были из тёмно-красной кожи, выше обычных и сплошь утыканы медными бляшками.
Славик же на это чудо не смотрел. Он присел на мяч и терпеливо выжидал, отвернувшись. Когда ребята о нём наконец вспомнили, он равнодушно пустил мяч в игру. Юра бил по мячу с радостью: Славик был повержен его великолепными бутсами. «В лаптях, говоришь?» — только и успел подумать Юра, получив очередной пас. Рядом оказался Славик. Юра чуть-чуть опередил — изо всей силы ударил по воротам.
— Мой! — диким голосом заорал Славик.
А мяч рикошетом от штанги — прямо в раскрытое на третьем этаже окно. Где-то в глубине комнаты раздался звон стекла. И голос:
— Эх, чёрт бы вас побрал!
Все сразу кто куда. Задержались неуверенно Юра и — из-за своего драгоценного мяча — Славик.
В окне показался Терновский с мячом в руках.
— Ваша работа? — спросил он безразличным голосом.
Они не успели ответить. Терновский прицелился и резко метнул мяч. В последний момент сделав обманный баскетбольный финт и направив его Славику. Резко и зло. Хрясь!
Мяч был мокрый.
Значит, — страшно подумать — мячом и прямёхонько по аквариуму.
Юра пошёл в неопределённом направлении. С одной стороны, надо было обдумать случившееся, а с другой — ну никакой мочи не было случившееся обдумывать. И ещё эта песочница…
Пойти к Косте повиниться? Кое-какие деньги он скопил. Так, мол, и так, извините. Готов уплатить за причинённый ущерб. Говорят, он добрый, Костя, да кто его толком знает? Кулак его видал?.. А может, так и надо? Пусть врежет — и квиты? Не, здоров кулак…
По счастью, у отца на работе сейчас лютовала ревизия. Конечно, кому счастье, а кому и не очень. Отец приходил поздно, был злой, усталый и крепко ругал ревизоров. Они — ревизоры — хотели уличить отца в махинациях или на худой конец в нарушении финансовой дисциплины, и всё безуспешно: батя был человек идейный насчёт государственного кармана. В другой момент Юра бы не преминул взять реванш. Отец ругал бы ревизоров, а сын бы невинно заметил: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав». А отец, наверно, в ответ на это схватил бы ботинок да и запустил бы в сына. И поступил бы, в общем, справедливо.
В пятницу за чаем Юра заявил:
— Я к бабе Нине в станицу поеду. Решил собирать гербарий.
— И не думай! — недоумённо, но твёрдо проговорила мать.
— Погоди, Веся, — сказал отец. — Почему бы ему не съездить?
— Так я завтра и поеду, — заключил Юра.
— Как завтра? — заспорил отец. — Что за спешка? К таким делам надо готовиться основательно.
Он, видимо, считал, что такое счастье не должно просто вот так, за здорово живёшь, даваться в руки. Его надо заслужить. Совсем замотался человек на работе. И ярко, ярко ему сейчас представлялось, как чудесно ходить босиком по берегу Миусинки (какая там зелень! На весь век хватит для воспоминаний), рвать цветы и складывать их в папку. Не то что сидеть в пыльной конторе и тысячу раз долбить упрямым ревизорам одно и то же.
— Чего готовиться? — возразил Юра. — Я там через два часа буду. Автобусом. Через неделю вернусь.
