Больная, видимо, спала, не слышала, как отворилась дверь и в палату вошли люди. Она проснулась от сердитого бормотанья сестры, объяснявшей, что девочка слаба еще, ей не до гостей.
Возможно, Нина и не узнала бы паренька, которого загораживала сестра, потому что, когда она открыла глаза, посетители выходили из палаты. Но, увидев рядом с ним доктора Павловского, сразу догадалась, кто навестил ее.
— Жора! — позвала она слабым голосом.
Паренек обернулся.
— Добрый день, Ниночка! А мы уже собрались уходить. Видим, ты спишь и не посмели тревожить.
— Где там «не посмели», — улыбаясь, но все же досадливо отозвался доктор. — Пришли и разбудили самым настоящим образом. Ну, раз уж так случилось, поговорите, а я пойду по своим делам. Только недолго, и пусть говорит Жора. Ему есть что сказать. Я, наверно, и не разрешил бы этой встречи, если бы он не признался, что виноват перед тобой и хочет просить прощения.
Нина улыбнулась:
— Я не помню, в чем он виноват…
— А вот он напомнит тебе, — кивнул Павловский на своего сына и, выходя, добавил: — Смотрите только не поссорьтесь снова.
Жора несмело сел на стул возле кровати.
Нина обрадовалась гостю. Ведь она давно не была в школе, соскучилась по друзьям.
— Как там у нас в классе? Наверно, далеко ушли вперед?
— Ничего. Ты же хорошо учишься, догонишь. Только поправляйся быстрее.
— Видишь, как скрутила меня болезнь? Не знаю, скоро ли выйду из больницы.
— Теперь уже скоро, — смелее заговорил Павловский, глядя ей в глаза. — Отец сказал, что все пойдет на лад и слух полностью вернется.
— Какой слух? — не поняла Нина.
Жора растерялся. Неужели Нина не знает, что заболевание дало осложнение, что она плохо слышит. Может, не следовало об этом напоминать?
— Да… Это я так, — замялся он. — Мне показалось, что ты стала хуже слышать.
— Правда? — подняла на него глаза девушка. — Мне и самой так кажется, но я боюсь верить этому.
— И не верь! Говорю тебе: это только кажется.
Он стал подробно рассказывать, какого мнения о ее болезни доктор Павловский — опытный врач, уверяющий, что она выйдет из больницы совершенно здоровой.
Но Нина встревожилась, на глаза навернулись слезы.
Жора на минуту смущенно умолк, потом попытался отвлечь больную:
— Ты не забыла, Нина, нашу ссору?
— Какую ссору?
— Ну, тогда, накануне Первого мая, в клубе.
— Разве мы ссорились?
— Конечно! Ты заставила меня выйти на сцену первым, а я рассердился, потому что растерялся — не смог прочитать стихотворение и поссорился с тобой. Так вот… Пришел сказать, что больше не сержусь…
— Это было так давно, — невесело сказала Нина. — Я даже забыла. А ты не забыл. Видно, я тебя очень обидела тогда.
— Пустое!
— Я же не нарочно. Думала: ты смелый и всем нам покажешь, как надо держаться, а ты обиделся.
— Теперь уже нет. Слышишь, Нина, я тогда разозлился сгоряча. Теперь я понял, что был не прав.
— Вот и хорошо. Стало быть, мир?
— Ага. Я и пришел для того, чтобы помириться с тобой.
— Спасибо. Передай привет Вере Васильевне. И девчатам тоже. Скажи: пусть зайдут, если хотят меня повидать.
— Да они с дорогой душой, хоть сейчас готовы прийти. Но не пускают еще к тебе. Я сам едва уговорил отца.
Тут дверь распахнулась — в палату вошел доктор Павловский.
— Ну достаточно, Жора. Пора и честь знать, пойдем.
Паренек, попрощавшись, направился к двери и только у порога вспомнил, что у него под мышкой пакетик для больной. Он вернулся и положил его на тумбочку.
— Спасибо, — смутилась Нина, чувствуя, как горячая волна заливает ей лицо.
Она сама не знает, отчего так сконфузилась. Ведь каждый идущий в гости к больной обычно приносит какой-нибудь гостинец. Так уж повелось. А ей почему-то стыдно. Похоже, что и Жоре как-то неловко было. Вспомнил о пакете, когда уже собрался уходить из палаты. И растерялся-то как…
Смешной. Пришел мириться. Как будто между ними невесть какая ссора была. Но, хорошо, что пришел, проведал ее. Поговорили о друзьях, о школе — и сразу веселее стало, будто свежим ветром повеяло в палате. Вот только намек на глухоту тревожит. Как он сказал, Жора? Что слух вернется? Нет, нет, не так. Он сказал, что отец его твердо убежден в ее полном выздоровлении, что теперь все пойдет на лад. Значит… Значит, она не напрасно подозревала! Значит, все-таки она плохо слышит? Почему же об этом молчат врачи? Почему молчит мама? Не знает? Чем же объяснить тогда ее опасения, ее постоянную тревогу даже теперь, после операции, когда дело идет к полному выздоровлению?
Нет, нет, мама знает. Все знают и молчат, скрывают от нее. А раз скрывают, значит, опасность не миновала. И это страшно. Что она станет делать, если оглохнет? Не быть ей тогда ни пилотом, ни балериной.
А ведь это мечта ее жизни. То, без чего весь мир станет унылым и бесцветным.
Возможно, она и раньше не дослышивала? А быть может, сразу после операции было хуже, а теперь действительно все хорошо? Не мог ведь Жора Павловский все выдумать? Наверно, знает от отца, что слух полностью восстановится. А раз так, значит, она будет здоровой…
О-о! Если бы и вправду так! Такого бы задала гопака в клубе на радостях, такую бы Лауренсию станцевала на новогодние праздники, что люди замерли бы от восхищения…
Хоть бы мама скорее пришла и сказала слова утешения. Ведь может же она ее утешить, если это правда — все идет к лучшему.
Мама появилась, конечно, вовремя — в час, когда разрешались свидания с больными, а Нине казалось, что она ждала ее целую вечность.
— Тебе, я вижу, скучно одной в палате, — сказала Лариса Ивановна, обняв и расцеловав дочку.
— Да, тоскливо.
— Скоро поселят сюда еще одну девочку, вдвоем веселее будет. Доктор Павловский считает… — Мать рассказала о беседе с врачом, о домашних новостях.
Нина подождала, пока она наговорится, и спросила:
— А что же говорит доктор Павловский о моей болезни?
— Уверяет, что операция прошла успешно и ты на пути к выздоровлению. Все будет хорошо.
— Что значит «все»?
— Ну, здоровье, конечно, ты теперь будешь быстро поправляться.
— А слух? Почему ты ничего не говоришь об этом?
Лариса Ивановна на мгновение растерялась, но тут же спросила:
— А что я должна тебе сказать?
— Как — что? Разве ты не знаешь, что я сейчас хуже слышу, чем раньше, до болезни?
Для Ларисы Ивановны это было неожиданностью: не то, что Нина хуже слышит, а что знает об этом. Ведь она просила окружающих Нину говорить погромче, чтобы девочка не заметила ослабления слуха. Тем более, что оно не очень заметно и, весьма возможно, пройдет, пока Нина еще будет в больнице.
— С чего ты взяла, что хуже слышишь? — нашлась наконец Лариса Ивановна.
— Сама заметила. Да и доктор Павловский говорил своему сыну, что после операции слух полностью восстановится.
— Конечно, восстановится, — успокоила ее мать. — Болезнь дала небольшое осложнение, но тебе вовремя сделали операцию, и теперь ты будешь совершенно здоровой. Поговорим лучше о другом. Врачи рекомендуют отправить тебя летом к морю.
— Правда? Я поеду к морю? — оживилась девочка. — А когда и куда?
— Летом, конечно, к Черному морю.
— Ой, как это чудесно! Я никогда не видела моря!
Как-то сразу забылись неприятные разговоры о болезни. Лариса Ивановна увлеченно рассказывала девочке о море; вдвоем они вспоминали стихи, рассказы, воспевающие морскую стихию. Нина повеселела, слабый румянец выступил на ее щеках.
«Совсем ты, доченька, еще ребенок! — думала Лариса Ивановна, ласково гладя светлые волосы Нины. — Умница, наивная, добрая, ласковая. И совсем еще дитя».
* * *
Лариса Ивановна часто ловила себя на мысли, что любит Нину какой-то особенной, тревожной любовью. Правда, девочка частенько болела. Четырехлетним ребенком едва не умерла от скарлатины. Много бессонных ночей провела мать над кроваткой Нины, когда та болела корью. В прошлом году девочка сильно напугалась во время грозы, когда ударом молнии раскололо старую дедовскую грушу в саду. А этой зимой простудилась, готовя к празднику в клубе танец Лауренсии, и стала глохнуть.
Одних болезней, казалось, достаточно, чтобы волноваться за судьбу девочки. И все же Лариса Ивановна не могла объяснить свою тревожную любовь к дочери только болезнями. Были, вероятно, и другие причины. Возможно, и та, что Нина — любимица покойного мужа.
Когда он умер, ей шел девятый год: она уже все понимала и горько оплакивала отца.
Сын Толя, малыш еще, сидел около покойника и спрашивал: «Папа спит?» А Нина рыдала. Ларисе Ивановне казалось тогда да и сейчас кажется, что девочка очень тяжело переживает утрату отца, часто думает о нем, вспоминает, как весело и ласково играл с ней папа, читал ей книжки, катал на салазках, как уютно и хорошо было угнездиться у него на коленях, слушать сказку…
