Дмитрий Мищенко - Нина Сагайдак

Нет, нет, не надо об этом думать. Теперь нужно только одно: выстоять до конца. Спокойно и достойно. Как любимые герои ее книг — люди, боровшиеся за Советскую власть, как отец, как его друзья — бойцы революции и гражданской войны… Как часто рассказывал о них отец маленькой Нине, как часто ласково звал ее дочкой партизана…

Трудно, оказывается, быть на их месте. Милый, милый папа…

Нина сидела на топчане, уставившись в пол, и думала. Потом ходила по камере из угла в угол долго и упорно, будто искала ту щель, через которую можно выскользнуть отсюда, оказаться на воле.

Но щели не было. Единственное, что связывало ее с миром, было окно. Зарешеченное, до половины забитое снаружи досками. Виднелись через него лишь чистое весеннее небо и крыши ближних домов.

Нина тихонько передвинула к окну топчан, стала коленями на подоконник и, осторожно прижимаясь к косяку, выглянула.

Там, на воле, зеленела трава, цвели сады, порхали с ветки на ветку веселые птахи.

Зарябило в глазах, захватило дыхание. От всего увиденного и услышанного чуть кружилась голова. Подумать только: когда ее вели в тюрьму, на дворе еще лежали остатки снега, грязного, ноздреватого. А теперь, видно, и у нее дома вся усадьба в цвету. Большой, чудесный сад, так любовно ухоженный дедушкой. Сейчас, конечно, он запущен, но все равно прекрасен в эту пору цветения. А любоваться им, видно, некому… Все помыслы бабуси и Толи только о ней, о Нине. Что с ними будет, когда узнают о приговоре?.. Как перенесут? Одинокие, беспомощные… Ведь и огород уже надо сажать. Кто им вскопает его, кто посадит?..

Больно стоять коленями на твердом подоконнике, но Нина не в силах оторвать взгляда от белеющих за тюремной решеткой садов. «Чей же это двор за тюремным забором? — думает Нина. — Хоть бы вышел кто из хозяев…»

И вдруг она увидела в саду под густыми ветками яблони двух девушек. Одну из них она сразу узнала: ведь это ее школьная подружка Таня Никитуха. Девушки пристально смотрели на зарешеченное окно.

— Таня, Танечка, — тихонько позвала Нина и подняла лицо к форточке.

Таня сразу увидела ее. Мгновение она молча вглядывалась в лицо Нины, а потом начала показывать жестами, что там, на вышке, стоит часовой.

Как передать девушкам, что ее ожидает?

Нина подумала, потом показала пальцем на себя, затем протянула руку в направлении леса.

Но, видимо, Таня не поняла ее жеста, не поняла, что это отправка в лес, где оккупанты расстреливают советских людей, борцов против фашизма.

Тане казалось, что жест в направлении леса означает для Нины выход на волю. Поэтому вместе с подругой Таня весело заулыбалась и замахала руками.

«Не поняла», — горестно подумала Нина и отрицательно покачала головой.

Таня недоуменно уставилась на окно и развела руками.

«Что же делать? — печально думала Нина. — Как объяснить, что меня не сегодня-завтра поведут в лес на расстрел?»

А что, если запеть песню? Такую, чтобы Таня догадалась. Но какую? Быть может, «Орленок»? Да, да, именно «Орленок»! Правда, тюремщики могут помешать… Но часть песни Таня услышит и все поймет…

Нина устроилась поудобнее на подоконнике, и запела:

Услышав пение, часовой на вышке встревожился и кликнул полицая у ворот.

Пока они переговаривались, из окна лился чистый девичий голос:

Чем дальше пела Нина любимую с детских лет песню, тем больше проникалась ее настроением.

Лицо девушки становилось все печальнее и суровей…

То была песня, которую они пели когда-то в неизмеримо далекие и столь близкие сердцу дни школьных походов, пионерских костров.

И вдруг Нина увидела, что лицо Тани исказилось, по щекам побежали слезы…

«Поняла», — с грустью подумала Нина.

Она продолжала петь, прильнув лицом к зарешеченному окну своей тюрьмы:

Нина пела, пока в камеру не ворвались тюремщики.

Такою и запомнила ее Таня Никитуха: худенькую, смертельно бледную, похожую на белую птицу, распластавшуюся на раме окна, гордую, несломленную.

Таня думала, что увидит еще Нину. Часами терпеливо простаивала она под той яблоней много дней. Но Нина больше не показывалась в зарешеченном окне…

Несколько раз носил Толя в тюрьму передачи для Нины, но ему отвечали из маленького оконца в проходной будке:

— Нет ее здесь!

Когда же в сопровождении Анны Федоровны он пришел в канцелярию тюрьмы, чтобы узнать все-таки, где Нина, тюремщик грубо ответил:

— А где могут быть такие, как Сагайдак! В лесу, в яме — там ей и место. Очень дерзко вела она себя на допросах.

Никто не сомневался, что это правда. И только Лидия Леопольдовна не верила, не в силах была поверить в гибель любимой внучки…

Через четыре месяца Красная Армия освободила город Щорс от немецко-фашистских захватчиков. На дверях камеры смертников бойцы прочли нацарапанные слова:

«За Родину, за Правду! Кто будет здесь и выйдет на волю — передавайте. Нина Сагайдак. Шестнадцать лет. 19.V—1943 г.».

А сбоку на стене другой рукой было написано:

«Шестнадцатилетняя Нина Сагайдак расстреляна».

Иди сюда!

Бумаги!

Мать немка?

Быстро!

Оберст — полковник.