Я ненавижу своего отца.
Знаю, многие девочки-подростки так говорят, но у них это не всерьез. Мне, по крайней мере, так кажется. Правда, я не знакома близко с другими девочками-подростками. За это (хотя и не только) я и ненавижу отца. Он держит меня практически взаперти.
Он устраивает мне допрос, если я захожу в лавочку на углу. Выходить одной в город мне запрещено. В кино тоже нельзя. И в «Макдоналдс».
Отец не желал даже отпускать меня одну к мисс Робертс – репетитору по математике, которая живет от нас в нескольких автобусных остановках. Из школы он забрал нас с сестрой сто лет назад, когда я была в третьем классе, а Грейс еще играла в развивающие игры. Отец сказал, что будет воспитывать нас сам.
Очень долго мы так и жили, но этим летом к нам пришел домой мистер Майлз – чиновник из департамента образования. Он поинтересовался, как отец готовит меня к контрольной работе на получение аттестата. Отец сказал, что не верит в экзамены. Мистер Майлз улыбался, пока отец произносил свою тираду, – похоже, ему уже много раз приходилось все это выслушивать, – и, когда тот выбился из сил, обратился к нам:
– Чем вы хотите заниматься, когда вырастете, Пруденс и Грейс?
Грейс пробормотала что-то про работу с животными. Отец не разрешал нам держать домашних животных, потому что у него на них аллергия. У Грейс было множество тайных, совершенно неподходящих любимцев: дрозд в саду, жабы на мусорной куче, а одно время она прятала под кроватью банку с дождевыми червями. Питомцы Грейс вообще не отличаются привлекательностью.
– Если ты собираешься стать ветеринаром, тебе придется сдавать кучу экзаменов, – сказал мистер Майлз.
Отец фыркнул.
– Грейс у нас тупая, как осел, – заметил он неприветливо. – Она будет работать в магазине, и с нее этого вполне достаточно.
– В вашем книжном магазине?
– Да, за прилавком стоять она сможет, а вот на участие в делах ее, боюсь, не хватит. Зато Пруденс справится и с каталогами, и с закупками, и с поездками на книжные ярмарки.
Так ты этим собираешься заниматься, Пруденс, – вести дело отца? – спросил мистер Майлз.
Я вздохнула.
– Я… я бы хотела поступить в художественный институт.
Отец вытаращился на меня:
Я же тебе говорил – выкинь из головы эту чушь. Тебе незачем ходить в институт, чтобы учиться рисовать. Ты это и так умеешь.
– Но я хочу ходить в институт, папа.
Отец был в бешенстве, что я с ним спорю при мистере Майлзе, но решил, что сейчас неподходящий момент выяснять отношения.
– Ладно, ладно, иди в свой институт, теряй три года, дело твое, – сказал он и торжествующе посмотрел на мистера Майлза. – Ручаюсь, что экзамен по рисованию она может сдать, стоя на голове.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся мистер Майлз. – Но, видите ли, в художественный институт требуется аттестат о среднем образовании плюс три хорошие оценки по экзаменам повышенного уровня. Мистер Кинг, вам нужно серьезнее заняться образованием ваших дочерей, тем более что Пруденс уже четырнадцать. Иначе мы будем вынуждены обратиться в суд.
– В суд? – запаниковала мама.
– Вы не имеете права. – Отец упер руки в бока и выставил подбородок. – Вы не можете запретить родителям воспитывать детей дома.
– Не можем, если они воспитывались дома с самого начала. Но ваши девочки одно время посещали школу, и все права на нашей стороне, я вас уверяю. Но лучше давайте попробуем обойтись без неприятностей. Мы ведь все желаем блага Пруденс и Грейс.
Отец, похоже, был уверен, что все это блеф, и все же договорился с этой мисс Робертс, что я буду ходить к ней по средам после обеда заниматься математикой.
Я была там только один раз. Это оказалось невыносимо.
Мисс Робертс преподавала математику в школе для девочек сто лет назад, в 60-е годы. Похоже, она так и осталась в этом времени и по-прежнему взбивала седые жирные волосенки в пышную прическу, из-под которой проглядывала розовая кожа. Я не могла отвести глаз от этого жуткого зрелища, когда она склонялась надо мной, чтобы объяснить якобы очень простую задачу по алгебре.
Я не понимала вообще ничего. Я записывала ряды букв, но извлечь из них смысл мне не удавалось. Я привыкла, что буквы складываются в слова, а чтобы считать, мне нужны цифры – хотя с цифрами это у меня тоже не очень хорошо получается. Я вечно что-нибудь пропускаю. По субботам, когда я помогаю в магазине, баланс обычно не сходится.
Мисс Робертс очень старалась не терять терпения. Она объясняла одно и то же по нескольку раз, громко и мед-лен-но. Потом в отчаянии переключилась на геометрию.
У меня получалось рисовать кривоватые круги ее старым циркулем и вполне приличные квадраты и прямоугольники с помощью моей собственной линейки, но что все это значит, я понятия не имела.
Я отдала ей двадцать фунтов, причитающиеся за урок, а она угостила меня чашкой чая (прокисшее молоко плавало пятнами по желтоватой поверхности) и застоявшимся заварным кремом.
– Не расстраивайся так, Пруденс, – сказала она. – Твой отец говорит, что ты умница. Вот увидишь, ты все это очень быстро поймешь.
Я с трудом проглотила кисловатую молочную хлябь и вежливо поблагодарила.
Больше я у нее не была. Следующие три среды я отправлялась в город и проматывала деньги за уроки. Целых шестьдесят фунтов! Столько денег я никогда раньше в руках не держала. Отец дает нам с Грейс по субботам по одному фунту. При этом он ведет себя так, словно доверяет нам состояние, и произносит проповедь о том, чтобы мы не тратили деньги зря на всякую ерунду. Я коплю свои и потом покупаю на них альбомы для рисования, мягкие карандаши и цветную пастель – по одной штучке.
Грейс сразу тратит свой фунт на сладости – плитку-другую шоколада и пригоршню мармеладных змеек. Шоколад она съедает тут же, а змеек бережет и потом раскладывает по ручке дивана – зеленые, желтые и красные, так что получается желейный светофор. Она с ними играет, дает им имена и придумывает характеры, но при этом не может удержаться, чтобы не лизнуть, так что они становятся очень липкими. Она старается сохранить их до воскресенья, но обычно не может утерпеть и откусывает одну-две головы в субботу вечером.
Вы, наверное, подумали, что Грейс года три-четыре. Ей одиннадцать, и она очень странная.
Я знаю, что я тоже очень странная. Похоже, с этим ничего не поделаешь. Я не знаю, как быть нормальным подростком. На украденные деньги за урок я купила пару журналов для девочек-подростков. Они меня поразили, особенно те страницы, где говорилось о проблемах. Я знала, что выгляжу иначе, чем другие девочки моего возраста, но понятия не имела, насколько разный у нас опыт.
У меня не было никакого опыта. У них – целая куча. Девочки, писавшие письма в журнал о своих проблемах, говорили на каком-то незнакомом языке и, вероятно, жили на совершенно другой планете. Они носили немыслимую одежду и ходили в какие-то немыслимые места со своими мальчиками. Когда я это читала, у меня прилила кровь к щекам и заколотилось сердце.
Единственные хоть сколько-нибудь понятные письма были те, где девочки жаловались на родителей. Матери не разрешали им делать пирсинг или носить туфли на высокой платформе. Отцы ворчали из-за плохих отметок и приходили в ярость, если дочь заявлялась домой после полуночи.
– Попробовали бы они пожить с моими родителями, – пробормотала я, листая журналы при свете фонарика под одеялом.
– Что? – сонно спросила Грейс, приподнимаясь на локте. – Ты еще не спишь? Что ты делаешь?
– Книжку читаю. Спи.
Но у Грейс уши как у рыси. Она услышала шорох страниц.
– Это не книжка, это журнал! Покажи! – Она потянулась со своей кровати и, ойкнув, шлепнулась на пол.
– Тише ты!
– Ой! Я разбила локоть… и коленку! – всхлипывала Грейс.
– Ш-ш-ш!
– Больно! – Не переставая всхлипывать, она залезла на мою кровать. – Пру, ну пожалуйста, покажи!
– А маме ты не скажешь?
На Грейс иногда находят страшные угрызения совести. Она начинает мучиться и волноваться из-за каких-нибудь своих ерундовых проступков – и вдруг вываливает все это маме, когда приходит к ней поласкаться. Грейс вообще-то давно уже слишком большая, чтобы ласкаться с мамой, но по-прежнему жить без этого не может. Она как большая балованная собака, которая все время просит, чтобы ее погладили.
Предупреждать ее, что не надо говорить папе, мне и в голову не пришло. На это даже у Грейс ума хватит.
– Хочешь, побожусь? – предложила она и зашептала самые плохие слова, какие знала, ругаясь как извозчик.
Мы воспитывались, как принцессы в тереме, но все же не могли не слышать, как ругаются на улице мальчишки и орут друг на друга шоферы. Как ни странно, отец тоже ругается, когда на него находит приступ бешенства. Плохие слова сыплются у него градом. Если бы мама или мы с Грейс сказали хоть одно такое словечко, он бы нас убил.
