Я смотрела, как отец возится с кастрюлькой. В каждой руке у него было по яйцу.
– Ты будешь яйцо, Пру?
– Нет, папа, спасибо.
– Тебе надо набираться белка. Ты слишком мало ешь, в отличие от твоей толстухи-сетрицы.
– Папа, не называй Грейс толстухой, она очень обижается.
– Не учи меня, как мне разговаривать с собственной дочерью, мисс. – Отец слегка шлепнул меня, а потом потрепал по плечу, чтобы показать, что он шутит. Он нагнулся над моей картинкой. – Неплохо, дочка.
«Неплохо» – это у отца высшая похвала. Я невольно просияла.
– Тебе, видимо, понравилось в Национальной галерее, – гордо сказал отец.
– Там было чудесно! Папа, ты правда думаешь, что я хорошо рисую?
– Ты сама знаешь, что хорошо. Вообще-то я надеюсь на твою помощь, когда ты немного подрастешь. Ты могла бы нарисовать суперобложку для моего magnumopus.
С самого рождения я знала, что папа пишет так называемую книгу. По всей квартире валялись отдельные листы, неоконченные главы, напечатанные на старой пишущей машинке и покрытые густой сетью исправлений. Я несколько раз пыталась прочесть то один, то другой кусок, но ничего не могла понять. Похоже, это была всемирная история, в которой основное внимание уделялось нашему городку Кингтауну и тем изменениям к худшему, которые произошли в нем за последние тридцать лет.
Мама благоговейно собирает разбросанные страницы, как будто это скрижали с десятью заповедями, дарованные Богом. Она тоже называет их magnumopus– без тени иронии. Когда Грейс была помладше, она думала, что папа пишет о мороженом «Магнум» и очень интересовалась этим сочинением, пока я ей не объяснила, что magnumopus значит по-латыни «великое произведение». Сейчас мы с ней шутим, что отец пишет энциклопедию мороженого, и сочиняем новые главы, охватывающие самые экзотические варианты.
Я решила, что расскажу Грейс о папиных планах и нарисую обложку, которая ее повеселит. Отец будет изображен посреди нашего магазина с порцией «Магнума» в одной руке и вафельным рожком – в другой, а по сторонам от него – мы с Грейс с подносами, на которых громоздится мороженое всевозможных сортов.
Отец неправильно истолковал мою улыбку.
– Я не шучу, Пруденс, – сказал он. – Я думаю, настанет день, когда это действительно будет тебе по силам.
Я набрала в грудь побольше воздуха. Нельзя упускать такой случай!
– Мне, может быть, надо немного подучиться, – сказала я самым небрежным тоном.
Отец высоко поднял брови и вздохнул:
– Ни в какой дурацкий художественный институт ты не пойдешь. Сколько раз я должен повторить, чтобы до тебя дошло? Ну не смотри на меня с таким убитым видом! В свободное время можешь рисовать сколько угодно. Тем более сейчас в художественных институтах и живописи-то не учат. Они там носятся с какими-то цементными блоками и чучелами животных и выдают всю эту фигню за творчество.
Возражать не стоило. Я сосредоточенно разглядывала свою картинку с Товией и ангелом. Они сочувственно улыбались мне розовыми акварельными губами.
– Если тебе так уж хочется получить высшее образование, то поступай лучше в нормальный университет. Мы утрем нос этому наглому идиоту из департамента образования. Ты с блеском сдашь все экзамены! Как у тебя там дела с математикой?
Я опустила глаза:
– Нормально, папа.
– Ты вроде жаловалась, что ни слова не понимаешь из того, что говорит учительница? – В голосе отца звучало подозрение.
– А ты говорил, что мне стоит только постараться. Я и постаралась. Папа, яйца у тебя уже точно сварились. Давай я заварю чаю.
Я принялась греметь посудой и вздохнула с облегчением, когда по лестнице, тяжело ступая, спустилась мама в розовом махровом халате. Халат этот она носит, сколько я себя помню. Вообще-то ей не стоило его покупать с самого начала – она похожа в нем на гигантскую сахарную вату.
– Ах вы, птички мои ранние, – сказала она бодро. – Готовишь завтрак, Пру? Умница ты моя. Яйца в мешочек? М-м-м, как вкусно.
– Нет, она тут ни при чем – я сам варю себе эти чертовы яйца. Они уже, между прочим, готовы, но ты небось хочешь их у меня отобрать. Придется варить новые, – недовольно сказал отец.
– Ну что ты, дорогой, – пролепетала мама. – Я сама себе сварю.
Они принялись препираться о яйцах, а я тем временем убрала свой альбом и приготовила чай и гренки на четверых, радуясь, что меня больше не допрашивают об уроках математики.
Радоваться было рано. Четверть часа спустя мы все еще сидели за столом – мама суетилась, папа раздражался, полусонная Грейс в пижаме с мишками уминала свои корнфлексы, – когда раздался шорох опускаемой в ящик почты.
– Мало мне было этих поганых счетов, – проворчал отец, – вон еще принесли. Сбегай-ка за ними, Пруденс.
Я сбегала и принесла почту. Мне даже в голову не пришло рассмотреть по дороге небольшую пачку писем. Я заметила, что один конверт надписан от руки, но не задумалась, от кого бы он мог быть.
В свое время я написала для отца отличное сочинение о роли писем в романах Викторианской эпохи, и все же у меня хватило идиотизма протянуть отцу не глядя всю пачку. Отец перебирал конверты, вскрывая их ножом для яиц и вытряхивая счета прямо в мусорное ведро.
– Бернард, но ведь нельзя же просто не обращать на них внимания! – встревоженно сказала мама.
– Можно, – ответил отец.
– Но нам же придется их когда-нибудь оплатить…
– Уж не знаю, чем мы их будем оплачивать. – Отец махнул в ее сторону еще одним листком бумаги. – Это из банка. «Превышение кредита… недопустимо… тра-та-та». Наглый выскочка! Он будет мне объяснять, как у меня обстоят дела с финансами! Его не спросили!
Письмо полетело в мусорное ведро. Мама вздрогнула, следя за ним глазами и готовясь выудить обратно, как только папа выйдет из комнаты.
Следующее письмо папа тоже отправил в корзину, едва взглянув на него.
– Что это было, дорогой? – с тревогой спросила мама.
– Опять этот наглый проходимей Майлз из департамента образования. Он все волнуется, как Пруденс будет сдавать экзамены на аттестат. Требует подробный отчет, фамилии репетиторов, расписание занятий! Господи ты боже мой!
– Ну что же тут такого, дорогой? Пру ведь уже начала заниматься с мисс Робертс. А потом мы, может быть, сумеем найти ей репетитора по физике. По-моему, лучше бы ты написал ему об этом. Просто на случай, если он вздумает устроить нам неприятности.
– Пусть только попробует! А это еще что?
Отец вскрыл белый конверт, вытряхнул оттуда письмо и начал читать. Вдруг стало очень тихо.
– Пруденс? – Голос у него был спокойный.
У меня бешено заколотилось сердце под клетчатым платьицем.
– Да?
– Это письмо от мисс Робертс, – торжественно произнес отец.
Я сглотнула. Грейс притиснулась ко мне поближе.
– Ах ты господи, – вздохнула мама. – Ей кажется, что Пру совсем не продвигается?
– Да, ей, безусловно, так кажется. – Отец нарочно тянул. Он напрягся всем телом, словно готовясь к прыжку.
– Не надо так на нее сердиться, Бернард, – сказала мама. – Девочка не виновата, что ей не дается математика. Я уверена, что она старается изо всех сил.
– Да уж, она старается изо всех сил, ничего не скажешь. – Голос отца поднялся до крика. Его бледное лицо побагровело. – Старается изо всех сил вытянуть из меня деньги!
Он брызгал слюной, выкрикивая это. Потом качнулся и ухватился за стол.
– Пожалуйста, не волнуйся так, – умоляюще сказала мама. – У тебя опять голова закружилась?
– Да, закружилась! Неудивительно, черт побери, – процедил отец сквозь зубы. Он наклонился ко мне через стол. – Да как ты посмела?
Он так стукнул кулаком по старой, исцарапанной столешнице, что все тарелки, ложки и ножи подпрыгнули со звоном.
Грейс взяла меня за руку под столом.
– Что она сделала, Бернард? – спросила мама. – Мисс Робертс жалуется на нее? Может быть, она просто слишком строга к нашей Пру.
– Мисс Робертс не то чтобы жалуется на нее. Она просто немного удивлена. Вот уже три недели Пруденс у нее не появлялась.
– Что? – спросила мама. – Как? Почему? Ты что, заблудилась, Пру? Почему ты у нее не была?
– А? – выкрикнул отец, перегибаясь ко мне через стол.
– Один раз я у нее была и не поняла ни слова. Я подумала, что раз так, мне незачем к ней ходить, – пролепетала я.
– Ушам своим не верю! – бушевал отец. – Почему же ты мне ничего не сказала после этого своего неудачного похода?
– Не захотела! – бросила я ему прямо в лицо.
– Не захотела. Хотя знала, что этот мистер Майлз затевает против нас процесс и того гляди отправит нас с мамой за решетку за то, что мы не дали тебе нормального образования?
– Он не отправит нас в тюрьму! Правда ведь? – слабым голосом спросила мама.
– Конечно, никто не собирается сажать тебя в тюрьму, мама.
– Ах ты, мисс Всезнайка! Ты у нас больше всех знаешь, больно умная выросла! Математика тебе понадобится, даже если ты вздумаешь маяться дурью в художественном институте, не забывай. Ты решила, что можешь прогуливать, своевольничать, нагло лгать родному отцу, разбазаривать чужое время и деньги…
