Йорма Курвинен - Овчарка Рой. Овчарка Рой и девятый "В"

Работа начинала раздражать. Сухие, твердые комья глины врезались в колени через джинсы, спина одеревенела. Томи встал, потянулся, повернулся к солнцу и разнеженно ощутил ласковое тепло. Стоял чудесный летний день. Нет, он не будет тратить его впустую здесь, на свекольном поле.

Окунь сейчас вряд ли клюет на плесе Роммакко, но вот в заливе Тиитинен щуки наверняка одурели от жары. Их обычно захватывают проволочной петлей и выбрасывают на берег, так что приходят они в себя, лишь шлепнувшись о землю.

При этой мысли на губах Томи промелькнула улыбка. Он оглянулся: половина работы уже сделана, а на следующей неделе он управится и с остальной. Мать с отцом не приедут и на следующей неделе. Поэтому, уж конечно, он успеет разделаться с работой до их приезда.

Томи принюхался. Воздух был наполнен звуками и запахами жаркого летнего дня. Глинистой пылью. Ароматом клевера на соседней делянке. Жужжанием пчел. Стрекотом кузнечиков.

Томи улыбнулся про себя: «Нет, дело не в запахах, это просто чудесный день. Такой, в который не сорняки на свекольном поле выдергивать, а гулять. Об этом наверняка записано даже в законах, если хорошенько в них вчитаться».

Он отряхнул штанины. От них поднялось облако глинистой пыли. На прополке всегда измажешься дальше некуда. Но это не особенно тяготило его теперь, когда дома никого нет и умываться не обязательно.

Томи все больше одолевала охота поплавать. К заливу Тиитинен можно пройти по пляжу. В заливе как следует не поплаваешь — слишком мелкий он был, да еще с вязким, илистым дном. И весь оторочен камышом. Но здесь, у конца, вдающегося в сушу, любят держаться щуки. Можно добыть и трехкилограммовую, стало бы умения подцепить.

Идя по дорожке с поля домой, Томи быстро придумал план. Сперва взять дома сделанную из старой камышины и проволоки петлю. Потом пойти в прилегающий к пляжу ольшаник. Спрятать там рыболовную снасть на то время, пока он будет купаться. И только потом идти к заливу Тиитинен.

Но по дороге к пляжу приходилось остерегаться ребят из домов-башен. Если они возятся в ямах в лесу, от них наверняка схлопочешь по уху. Эх, жаль нету такого вещества: принял ложку — и стал во сто раз сильнее. Вот тогда бы он непременно пошел прямо во двор домов-башен или к ямам, свалил первых попавшихся наземь и спросил, кто хочет быть следующим.

Ребята из домов-башен ни дать ни взять гитлеры — вся их ватага. Если хочешь мирно миновать то место на улице, где стоят дома-башни, надо мчаться на велосипеде с невероятной скоростью.

Так повелось с тех пор, когда здесь воздвигли первый дом-башню, и ничто не изменилось, сколько бы конференций по европейской безопасности и сотрудничеству ни состоялось в Хельсинки. Можно было бы все же включить в повестку дня и упоминание об этих типах из домов-башен.

Ход мыслей Томи внезапно прервался. Он поглядел по обеим сторонам дороги. Нет, укрытия нигде не найти, повсюду простиралось ровное поле. По полю навстречу ему, отдуваясь, шла учительница английского языка.

«Куда бы она могла идти?»

Учительница непременно спросит его о переэкзаменовке.

Ну и пусть спрашивает. Но здороваться с ней я не стану. У меня сейчас каникулы. С другой стороны, глупо молчать, если учительница все же узнает его.

Он верно угадал: учительница замедлила шаги, остановилась.

— Так это ты, Туомо. Я тебя не узнала, солнце бьет прямо в глаза. («И не к чему меня узнавать».) Как ты провел лето?

— По-всякому, и так и этак.

По лицу учительницы заранее можно было угадать, о чем она сейчас спросит.

— Почему ты не пришел на переэкзаменовку?

— Мы были в отъезде, — соврал Томи. — На Севере.

В глазах учительницы мелькнуло недоверие.

— Ты не забывал читать?

— Нет, не забывал.

Его зло брало, что приходится врать. Ну, если теперь учительница спросит: «What is Miss Kuokkanen?»,[1] он промолчит. Он не помнит, как надо сказать: he[2] или she.[3] Потому что за все лето не прочел по-английски ни строчки. И за всю зиму тоже.

По натуре учительница была славная женщина. Она, конечно, видела, что Томи лжет, но не стала настаивать, а лишь сказала, вздохнув:

— Постарайся хоть немножко читать… И бывай побольше на свежем воздухе.

Опасность миновала, и Томи продолжал свой путь. Дома он долго не задерживался. Только надел под джинсы плавки, чтобы быть в полной готовности. На веранде было так жарко, что спина его при переодевании взмокла. Теперь скорее взять лежащее у стенки гаража удилище с петлей — и живехонько на пляж. Не следовало мешкать, дожидаться, пока явится кто-нибудь от бабушки и сорвет всю программу дня.

Томи задержался еще на улице, когда догнал Сату Сааринен. Это была соседская трехлетка, этакое черноволосое, похожее на куклу чудо-юдо, притом весьма пронырливое. Она и сейчас брела куда-то в одиночку, ускользнув из-под надзора Марке, своей матери. Марке была замужем за Пааво Саариненом, но Пааво куда-то исчез уже более года назад. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу. По-видимому, он жил где-то в Швеции.

Сату заревела, когда Томи потащил ее обратно во двор и даже норовила укусить его. Она была дикая, как незнамо кто, но язык не поворачивался отчитать ее. Томи знал, какими большими, чуть ли не в тарелку, делались глаза девочки, когда из них лились слезы. В такие минуты он был готов отдать ей свою единственную блесну.

Бабуся вышла из дому как раз в ту минуту, когда Томи затаскивал Сату во двор.

— Боже мой, девочка опять удрала!

— Она уже дошла до угла кооператива.

— Я куплю тебе мороженое, когда пойду в магазин, — пообещала бабушка Сааринен. — Ты ведь всегда помогаешь присматривать за девочкой. С моими ногами не так-то просто поспевать за ней.

Обе Сааринен вошли в дом, и Томи продолжал свой путь.

У него уже зародилась надежда, что Паршивца Хилтунена нет дома, но старик копошился между ягодными кустами и увидел его оттуда. И самый голос его напоминал звук заржавевшей дверной петли:

— Неужто у Туомо, такого взрослого парня, нет дел посерьезней, чем среди дня идти ловить рыбу?

Что на это ответить? Ничего. Какое дело этому Хилтунену до того, где и как человек проводит время. Он всегда сует нос в чужие дела. Вот уж сплетник не хуже бабы. И взрослые тоже называли его Паршивцем Хилтуненом.

— Полил бы лужайку водой, вот трава бы и не выгорела дотла, — проскрипел старик. — А то только и знаешь, что шляться без дела. Да пакостничать. А родители не присматривают. И где только их нелегкая носит?

Голос старика звучал в ушах Томи, даже когда он ушел далеко от Хилтунена. Старик явно разговаривал с самим собой.

Кратчайший путь к пляжу вел мимо домов-башен. Но попытаться миновать это место пешком мог только тот, кто не дорожил своей жизнью.

Томи задумался.

«Неужто я трус? Никак не могу отделаться от мысли, что не справлюсь с ребятами из домов-башен. А ведь они не страшнее, чем все другие. За исключением Яксю — он среди них самый старший. Его настоящее имя Хейкки Аксели, и обычно его называют Аксу, но все, кто близко знаком с ним, зовут его за глаза Яксю.[4] Сказать ему это в глаза никто не смеет. Хотя, наверное, как его ни назови, все равно он набросится на тебя. А прочие мальчишки из домов-башен сплошь щенки. Храбрые только в ватаге и когда противник явно трусит. Я никогда от них не бегал, — оправдывался перед собой Томи. — И не боюсь их. Но они придерутся к чему-нибудь и не дадут проходу».

В школе мальчишки из домов-башен нападали сзади, дрались или, вырвав у кого-нибудь шапку, втаптывали ее в грязь. Это их забавляло. И это сходило им с рук. Учились они неплохо, и в школе их считали лучшими и во всех иных отношениях. Если набедокурит кто-нибудь из ребят с Окраины, его назовут скверным, злонравным мальчишкой. Ну, а если натворят что-либо ребята из домов-башен, скажут, что это бьет в них через край молодой задор, озорство. Томи однажды подсчитал с ребятами, какая разница между злонравием и озорством. Граница проходила где-то около 7, 5 балла.[5] Выше этой отметки были шалость и озорство, ниже — скверность и злонравие.

Была тут и еще одна закавыка. Если ты не удовлетворишься тем, что пропашешь носом землю на школьном дворе или лишишься шапки и дашь сдачи мальчишке из дома-башни, тебе придется в наказание стоять перед классом. Этому же наказанию тебя могут подвергнуть и за то, что ты свалишься под ноги тому, кто подставил тебе подножку, если только учитель случайно не увидит истинного виновника.

Старая пословица «Двое дерутся — оба виноваты» в школе означает лишь то, что если один получает по физиономии, то наказывают обоих. Это упрощает разбирательство.