Вадим Фролов - Поворот

Тетка Поля — мамина сестра — каждую осень присылает нам ящик антоновки. Тетка живет в деревне под Рязанью и всяких яблок у нее хоть пруд пруди. Продавать она их не продает, а рассылает всей своей родне, а родни у нее, кроме нас, тоже хоть пруд пруди, и все живут в разных концах Советского Союза. И все разные. Есть колхозники, есть рабочие. Есть Герой, и есть один профессор. И есть один какой-то важный, хотя тетка Поля говорит про него: «К плеши ума не пришьешь». А есть, к стыду нашему, даже вор, он сидит в тюрьме и неизвестно, когда выйдет. И всем тетка посылает яблоки. Даже вору в тюрьму и то посылает. Но больше всех своих родственников тетка Поля любит мою маму — свою сестру. Это я знаю точно. Я сам слышал, как она говорила, что мама самая лучшая из ее родственников, хотя и «незадачливая». Мне было лет девять, когда я первый раз услышал это.

— Эх, Люда, — сказала тогда тетка Поля, — и красивая ты, и ладная, и толковая, а вот не задалось тебе чего-то…

— Поля, — ответила мама, — редко кому счастье, как тебе, дается.

Не понял я тогда, да и сейчас не очень-то понимаю, почему тетка жалеет маму, а себя считает самой счастливой. Ну, правда, мама часто болеет — сердце у нее не в порядке, а так ведь во всем остальном жизнь у нас вполне нормальная, а тетка Поля всю свою жизнь прожила в деревне, и детей у нее нет, и дядя Петя — ее муж — вернулся домой без обеих ног. Так какое уж тут счастье?

И я очень хорошо помню, что как-то после такого разговора она заплакала и с тех пор стала присылать нам каждую осень ящик антоновки.

Я люблю антоновку. Это какие-то особенные яблоки. Это, по-моему, самые настоящие яблоки. Я всегда сам распечатываю ящик. Беру отвертку, клещи и распечатываю — медленно и с удовольствием, и, как только подхожу к ящику, я чувствую, что у меня, как у нашего пса Повидлы, начинает шевелиться нос: я принюхиваюсь. Я с удовольствием принюхиваюсь к запаху антоновских яблок, и у меня текут слюнки, но я не тороплюсь. Я осматриваю ящик со всех сторон — где бы получше зацепить, поворачиваю его и так и этак, потом начинаю не спеша открывать. Выдеру один гвоздь и опять постою, подумаю, а то иногда и гвоздь начну выправлять, а все смотрят, сопят, даже кое-кто чуть не хрюкает. А мне весело — погодите, думаю, как будет здорово, когда у каждого окажется яблоко, от которого так замечательно пахнет и вкуснота такая, что мне всегда становится жалко тех, кто не пробовал настоящей антоновки. Вот так, не торопясь, я делаю это очень важное дело, а вокруг меня стоят все и пускают слюнки и заглядывают в ящик через мое плечо.

Самый нахал это Повидло. Как только я беру инструмент, он тут как тут. Уши торчком, хвост дрожит, будто через него пропускают ток, глаза такие — вот, мол, я такой хороший, а стоит мне чуть приподнять дощечку — его нос уже там. Второй нос — Олин, хотя она сидит на табуретке и делает вид, что учит уроки — она, по-моему, всегда учит уроки — очень сознательная второклашка. Но когда я открываю ящик с антоновкой, она обязательно приволакивается на кухню со своими тетрадками и писклявым голосом спрашивает у нашей соседки Ангелины Павловны, можно ли ей поучить уроки за ее — соседкиным — столиком, а нос у нее прямо нацелен на ящик с яблоками.

— Конечно, — говорит Ангелина Павловна ласковым таким басом, — мой стол свободен, я не буду вам мешать и с вашего разрешения уйду.

Но, ясно, она никуда не уходит. Во-первых, потому, что ее никто не отпускает, а во-вторых, потому, что ей и самой интересно, как я открою этот ящик.

Мишка стоит около окна, засунув руки в карманы и выпятив нижнюю губу, дескать, подумаешь, я бы лучше открыл, а на яблоки эти мне начихать.

А я медленно и уверенно открываю ящик, и запах антоновки разносится по всей кухне, по всей квартире.

Яблоки, яблоки, антоновские яблоки… Чавкает под раковиной наш пес Повидло, облизывается и смотрит на меня — не дам ли еще? Ахает Ангелина Павловна, аккуратно ножичком отрезая ломтики и вспоминая какого-то великого русского писателя, который так писал об антоновских яблоках, так писал!..

Яблоки достаются всем.

Мама берет пяток и сразу кладет их в шкаф, в ящики, где чистое белье, — так ее научила Ангелина Павловна, которая об этом прочитала у того же великого писателя. Могу сказать, что тот писатель был не дурак. Я вначале смеялся, а потом понял, как здорово спать на простыне, которая пахнет яблоками.

Оля идет в комнату, садится за стол и кладет яблоко перед собой, доучивая уроки.

Мишка, получив одно, мрачно говорит:

— Два, — и почему-то не смотрит на нас.

— Стоит ему два? — серьезно спрашивает батя.

— Стоит, — говорю я. Потому что, мне кажется, я Мишку понимаю — чего не бывает в пятом классе!

Потом мы с батей занимаемся распределением. Это — летчику. Есть у нас еще один сосед: дядя Саша, летчик. Правда, он довольно редко бывает дома, но он тоже очень любит антоновку.

Откладываем еще кое-кому — знакомым, друзьям. Оставляем маме на варенье, для гостей, и у нас остается примерно еще десяток.

— Давай съедим по одному, — говорю я.

— А как же, — говорит батя.

И мы съедаем по крупному антоновскому яблоку, и при этом батя начинает жаловаться на свою жизнь и завидовать тетке Поле. Завидует, правда, как-то смешно. «Вот жил бы я в деревне, да не могу я жить в деревне, вот был бы у меня сад, да какой я садовод, вот чихал бы я на все, да не могу я чихать на все, вот…» — и так далее. Я только последнее время стал прислушиваться — к чему бы он это?

Знаю, что одно яблоко отец обязательно положит к себе в стол, а потом будет его иногда вынимать, нюхать, качать головой, чему-то улыбаясь про себя, вздохнет и опять спрячет в стол.

С моим пятком я тоже знаю что произойдет: одно выклянчит Мишка, одно я сам отдам Оле в награду за какую-нибудь очередную ее пятерку, третье мы не выдержим и съедим с этим подхалимом Повидлой, четвертое я спрячу на всякий непредвиденный случай, а пятое… пятое я подарю кому-нибудь… ну, например, той смешной девчонке, которая живет в доме наискосок от нас.

Зовут ее Маша. Она порядочная заноза, но, по-моему, неплохой человек и, кажется, хороший товарищ. И… она красивая… эта Маша Басова. Она здорово красивая, и с этого года я учусь с ней в одной школе, в одном классе и даже уселся за ее парту. Она злится, а мне весело. Вообще-то, мне, конечно, совсем не хочется, чтобы она злилась, но уж больно смешно она это делает — фыркает, как кошка, только что когти не выпускает. И смотрит так презрительно, словно миледи на мушкетеров. А мне совсем не страшно. Пусть смотрит.

Вчера она прямо зашипела на меня, когда я хотел понести ее портфель.

— Ну, что ты пристал ко мне, как репейник? Появился неизвестно откуда и пристал. И ходит и ходит… Телепатик несчастный!

Я не знаю, что это — «телепатик», и хотел было обидеться, но слово уж больно смешное — те-ле-па-тик — и я засмеялся, а она трахнула меня портфелем и умчалась.

А в самом деле, чего это я к ней прицепился, как репейник? И хожу и хожу? Знаю, чего: нравится она мне — вот и все! Я, конечно, могу и отцепиться, но не отцеплюсь — мне почему-то кажется, что мы с ней подружимся. Пусть еще позлится немного, а потом все равно подружимся. И фырчать на меня, как кошка, перестанет. Хотя вряд ли она перестанет: все равно будет фырчать, но, наверное, уже не так. Поживем — увидим. А яблоко я ей завтра в школе подарю. И пусть злится сколько влезет — я тоже упрямый.

Между прочим, со своей парты она меня не прогнала и сама не пересела, а это, по-моему, кое-что значит. Ведь могла бы сесть, ну, с Геркой, например, — он, думаю, для нее место берег. Я ее спросил, почему она, если уж так на меня злится, не пересядет туда, на первую парту, где Герка сидит и ее дожидается?

— Где хочу, там и сижу, — ужасно сердито сказала она. — И вообще, эта парта моя.

— Ну тогда я пересяду, — сказал я благородно.

— Твое дело. Ты для меня все равно пустое место.

Я сделал вид, что обиделся, и начал собирать свои манатки, а она дернула меня за рукав и прошипела:

— Сиди уж, рыцарь!

Рыцарем меня почему-то прозвала ее бабушка. «А-а, здравствуйте, юный рыцарь», — говорит Машина бабушка, когда встречает меня. Я не очень-то понимаю, почему она зовет меня рыцарем, но мне это как-то даже приятно. И однажды мне приснился смешной сон, как я в рыцарских доспехах с копьем наперевес мчусь на коне по нашей Моховой, за мной, тоже в доспехах, мчится пес Повидло, у него из стальных штанов только хвост наружу торчит, и от нас в диком страхе и ужасе разбегаются в разные стороны фуфлы и хлястики — это те ребята, которые здорово надоели всем на нашей улице и которых, по-моему, надо бить. Они бегут и визжат со страха, а я нанизываю их одного за другим на копье и въезжаю во двор, где живет Маша Басова, и складываю весь этот шашлык к ногам Машкиной бабушки, а она хлопает меня выбивалкой для ковров по стальному плечу и говорит: