1. Сердечное прощание
29 июня 1999 года в 16.45 в учительской старой школы «Под липами» состоялась трогательная церемония. Уходил на пенсию учитель Робер Путифар, и коллеги сочли своим святым долгом устроить ему проводы и преподнести прощальный подарок.
Первым взял слово директор месье Жандр, маленький, сухонький и строгий. Он хлопнул в ладоши, требуя тишины, и начал так:
— Дорогой Робер — позвольте назвать вас попросту Робером, — ваше имя навсегда останется связанным с нашей школой, поскольку вы провели в ней… тридцать семь учебных годов!
— Да уж, — пробормотал Путифар себе под нос, чтобы никто не слышал, — тридцать семь лет каторги…
— Никогда вы не помышляли об уходе, никогда не помышляли нас покинуть…
— Еще как помышлял! Каждый вечер, представьте себе, каждый вечер все эти тридцать семь лет…
— Ветераны нашей школы еще помнят молодого, активного учителя-новатора, который с того самого дня, как пришел к нам…
— …только и мечтал уйти, — беззвучно закончил Путифар.
— Свои педагогические таланты вы умели сочетать…
Дальше Робер Путифар уже не слушал. Он изображал подобающую улыбку и старался сохранять достойное выражение лица, но мыслями был далеко, а взгляд его помимо воли убегал в открытое окно, за которым шумела старая липа на школьном дворе.
— Еще один час, всего один, — твердил он себе. — Всего каких-то шестьдесят минуток — и всё…
Он чуть не подскочил, когда грянули аплодисменты. Директор завершал свою речь:
— …и я должен признаться не без волнения: нам будет вас недоставать, Робер. И детям будет вас недоставать…
— Но я вовсе не собираюсь с ними расставаться! — прокомментировал про себя Путифар.
Следующими его приветствовали две девочки-третьеклассницы. Первая вручила ему букет почти такого же размера, как она.
— Спасибо, какие прекрасные цветы! — воскликнул Путифар. — Мне как раз ехать мимо мусорного контейнера…
Вторая старательно, с выражением зачитала приветствие от класса:
Вы научили нас грамматике,
Ботанике и математике,
Всегда добры к ученикам…
— …послать бы их ко всем чертям! — продолжил Путифар.
Всю жизнь вы посвятили нам! —
досказала девочка и закончила:
Месье Путифар, за великий ваш труд
Сказать вам спасибо собрались мы тут.
Пускай за годами пройдут года,
Но мы не забудем вас никогда!
— Какая прелесть! — воскликнул директор. — Просто очаровательно!
— Я тоже вас никогда не забуду, — мысленно заверил Путифар, — даже и не рассчитывайте…
Затем хорошенькая белокурая мадемуазель Эньерель, учительница четвертых классов, преподнесла ему от имени всех коллег традиционный подарок — великолепную авторучку с золоченым колпачком в изящном футляре. Она явно тоже заготовила какие-то теплые слова, но подбородок у нее дрожал, голос не слушался. Она встала на цыпочки — поцеловать Путифара, который склонил к ней свои метр девяносто шесть, чтобы их лица оказались на одном уровне. Для него это был единственный момент, исполненный искреннего чувства.
— Спасибо, Клодина, — шепнул он ей и продолжил громче, обращаясь ко всем: — Спасибо, всем спасибо… я очень тронут… так мило с вашей стороны…
— Теперь вам есть чем писать воспоминания! — пошутил директор.
— Воспоминаний у меня хватает, — отозвался про себя Путифар, — но я найду им другое применение… — и сунул ручку в карман пиджака.
В завершение веселья распили две бутылки шампанского, закусывая мини-пиццами и печеньем. Виновник торжества сам исполнял обязанности официанта. Он лучше чувствовал себя, когда ему было чем занять свои неимоверно длинные руки, которые он никогда не знал куда деть в подобных ситуациях. «Осталось всего тридцать минут… двадцать…» — ободрял он себя. Болтовня раздражала его, все спрашивали одно и то же:
— Чем займешься на досуге, Робер?
— А не заскучаешь?
— Странное у тебя, наверно, ощущение?
— Заглядывать-то к нам будешь, а?
Чем он займется на досуге, Путифар уже знал, и скука ему никак не грозила! Только здесь об этом лучше было помалкивать…
В 18 часов, пожелав друг другу хороших каникул, стали расходиться. «Всего десять минут… всего пять…» — изнывал от нетерпения Путифар, пожимая последние руки, чмокая последние щеки. Он помог уборщицам привести в порядок учительскую и в 18.15 вышел один из опустевшей школы. Бросил последний взгляд на этот двор, по которому вышагивал тридцать семь лет, на старые липы, которые на его глазах тридцать семь раз зацветали и тридцать семь раз облетали, на серые стены, на задернутые шторами окна своего класса — вон там, на третьем этаже. Повернулся ко
