Мое детство из прошлого - Маша Скворцова

Детство

У каждого человека есть свое счастливое число. Может быть, глупо верить в числа, но есть в этом что-то утешительное, даже, если позволите, мистическое. А жизнь, как мне кажется, вечное ожидание чуда и это чудо возможно, оно неизбежно, как счастье, о котором говорил Артюр Рембо. Мое число — семь. Если сложить все цифры моего дня рождения, то получится семь. То же самое со многими значимыми событиями в моей жизни. Дата, в которую они случались, в сумме цифр образует число семь.

Детство похоже на бесконечное лето, из которого я помню солнечный свет, ощущение беспечности и радость. В детстве кажется, что лето длиннее, чем зима.

Окна моей комнаты смотрели на запад и летом, с трех часов дня и до десяти вечера в них жил солнечный свет. Вечером солнце разливалось как расплавленный желток на свовородке и голубой превращался в бирюзовый, а желтый — в красно-оранжевый. Я люблю вечер и понимаю Маленького Принца, который 43 раза передвигал табуретку по крошечной планете, чтобы смотреть на закат.

Мое детство прошло в восьмидесятых. Из окна я видела заготконтору, двухэтажные дома, поля и уходящую в синий горизонт полосу деревьев. В восьмидесятые заготконтора процветала. На склад привозили телячьи туши, кроличьи шкурки и прочее животное сырье, поэтому по всей заготконторской площади валялись черепа, рога и хвосты, которых мы пугались. А за складом в углу была устроена свалка старых шин. Когда сторож уходил, мы перелезали через кирпичную ограду, прыгали по шинам и играли в догонялки, таскали макулатуру: толстые желтые бухгалтерские книги. Мы играли в контору. Моя подруга Таня ходила в первый класс и умела писать, поэтому она была руководителем, а мы с младшей сестрой подчиненными, и в ее книгах появлялись аккуратные слова, а в наших тоже аккуратные, но каракули. Исписанные каракулями книги представляли собой отчет. Так я репетировала свою будущую профессию.

Однажды сторож пожаловался родителям, что мы воруем макулатуру, пришлось тащить толстенные книги обратно. Они казались такими тяжелыми, совсем не такими, какими были, когда мы брали их домой. Наверное, оттого, что между страниц закрался стыд перед сторожем и родителями.

Помню детский сад «Солнышко». Утром мама приводила меня в группу, я цеплялась за нее как клещ и слезы лились из моих глаз. Но мама была непреклонна, хотя ей и было жаль, она оставляла меня наедине с чужими людьми. Так происходила моя социализация. Потихоньку жизнь брала свое, я успокаивалась и забивалась в угол за шкафом. Угол за шкафом казался мне надежным приютом в шумном чужом мире, где вопли детей и драчливая возня вызывали во мне ужас.

Постепенно я привыкла к саду, у меня там даже появились друзья. Как-то я поссорилась с одним мальчиком и другой мальчик Алёша с белокурой головой и игрушечной саблей подошел ко мне и сказал: «Я буду тебя защищать!» Теперь садик был менее страшным, там у меня был Свой Маленький Принц. Всегда очень полезно иметь в друзьях кого-нибудь Своего, это создает ощущение безопасности.

Иногда летом, когда не было садика, мы гостили у бабушки с дедушкой. У них были корова, теленок, овцы, куры, гуси, редкие пестрые поросята, две кошки и пес Дозик в память о Дозике из тех восемнадцати собак, которые летали в космос до Гагарина. Кроме того, у дедушки была лошадь и жеребенок, которого дедушка подзывал словом «косик, косик!».

В жару мы купались в реке, в том месте, которое называлось "стройкой". Иногда дедушка забирал нас с сестрой в луга косить сено, иногда мы разыскивали заблудившихся овец, объезжая окрестные поля на мотоцикле с люлькой, на который забирались впятером: двое взрослых и трое детей.

Дедушка показывал нам медвежий, крысиный и лисий капканы, учил нас изображать, как щебечут ласточки: «середа и пятница, середа и пятница, а между ними четвер-р-р-г», а зимой, когда за окнами шумела пурга и в черном небе зажигались звезды, приносил к бабушкиным щам ржаной хлеб «от лисы».

Осенью я вспоминаю лето. Я вспоминаю как мы едем с дедушкой по скошенному лугу и он поет свою любимую песню про Нарьян-Мар: «Ах, Нарьян-Мар, мой, Нарьян-Мар, городок не велик и не мал, а находится он у реки, где живут оленеводы и рыбачат рыбаки-и-и». И тот луг, и запах сена, и как мы искали овец, и как ели щи с хлебом, который приносила лиса.

Летом 82-го года мы уехали в Кабул. Афганское лето — жаркое и сухое, в подьездах живет прохлада, она прячется в диком винограде. А ещё там прячется необъяснимая тоска, когда в любое время дня и ночи солдаты совершают намаз и разносится: "Алла-а-а!"

Вокруг двора в микрорайоне, где мы жили, располагался белый каменный забор с акациями. Мы ходили по забору и ели акации. Перед домом — сквер и за ним небольшая площадка для игры в волейбол, качели и турники, где мы с радостью качались и вертелись. На горизонте — горы с далекими глинобитными домами во всегда голубом небе и перед ними — военный узел и маковое поле, в котором часто встречались ишаки.

С крыши нашего пятиэтажного дома был виден стадион и военный узел. На военном узле был кинотеатр, там показывали самый лучший мультик в мире "Властелины времени", который мне удалось посмотреть снова спустя тридцать два года. И он по-прежнему, хорош.

На стадионе мы катались на роликах, приделанных к сандалиям и радовались скорости и ветру в лицо.

Дожди случались редко, почти всегда было жарко и ясно. Небо бледно-голубое, как будто выженное солнцем, такая же голубая вода в ванной, что нас удивляло, так как у нас дома, в России, тогда в СССР, вода был желтоватой. В сквере у дома росли цветы с лепестками в виде ноготков, мы клеили их на ногти и тетя Генеральша, которую мы боялись, гоняла нас от клумб. Садовник-афганец ухаживал за фонтаном и цветами и, когда он уходил, мы открывали воду и бросали шланг в фонтан, потому что не понимали, почему фонтан всегда сухой.

Белая дворовая собака в подъезде 102-го дома родила восемь щенков, и мы ватагой детей с фонариком искали их в подвале и таскали на улицу, учили командам, как умели, и просили родителей взять собак домой. Помню у меня был Мухтар, а у сестры Алый.

У