Едва Потехин ушел, как Тагро вспомнил, что у него кончились папиросы.
— Я мигом, Жень, — сказал он Женьке покидая каюту. — Одна нога в магазине, другая здесь!
Женька не помнит, сколько времени прошло от их ухода до того, как раздался страшный удар в корму. Может, десять минут, может, час. Но от этого удара из Женькиных рук вылетела книга, а с полки с грохотом полетела на пол алюминиевая посуда.
Катер резко повалился на один бок, потом — на другой, и Женька понял, что его сорвало с якоря. Он выскочил в рубку. Из открытого смотрового окна на него плеснуло водой. Женька быстро задраил окно, прыгнул, минуя ступеньки, в машинное отделение, пустил дизель и опять очутился в рубке.
«Бесстрашный» куда-то несло, швыряло, крутило. Вокруг все стонало и ухало. Казалось, такого стремительного и сильного шторма еще никогда не было. Штурвал стал непослушным, вырывался из рук. Женька изо всех сил старался держать катер носом на волну. Чтобы крепче стоять на ногах, Женька обвязал себя веревкой и конец ее зацепил за крюк в переборке. Теперь его стало не так бросать в стороны, руки уже не отрывало от штурвала.
Где берег?.. Куда его несет?.. Который час?.. — ничего этого Женька не знал. Время, казалось, остановилось. Луч прожектора выхватывал и выхватывал из темноты гребни накатывающих волн, нырял в крутые водяные ямы. Только разъяренные волны, только горы черных, с седой пеной волн выхватывал прожектор. И больше ничего — ни неба, ни берега…
Женька вспомнил о компасе. Эх, если бы был компас!.. Если бы был компас, он наверняка не врезался бы в берег! Он старался бы уйти на север, только на север, подальше в море. Но компаса нет. На катере, вообще, нет ни компаса, ни карты. Это плохо, очень плохо… Хотя зачем они Потехину, если он знает это море, как свои пять пальцев?.. Ему и в голову не приходило, что может так случиться. Впрочем, разве только ему? Женьке тоже не приходило такое в голову. Интересно, что они сейчас делают? Что они думают о нем? Ведь они уже знают, что катер сорвало с якоря…
Боковая волна накрыла рубку. От сильного удара Женька покачнулся и на мгновение выпустил штурвал. Катер тут же круто развернуло, новая волна опять придавила его. Но вот она схлынула, и Женьке показалось… Неужели показалось?
Волна снова ушла, но желтое пятно не пропадало. Оно то исчезало, когда накатывали волны, то появлялось из кромешной тьмы — желтое, туманное пятно.
«Берег, — догадался Женька. — Костер на берегу жгут. Подают мне сигнал».
Ему стало веселее: опасность врезаться в берег миновала. Надо только подальше уйти от желтого пятна. Надо только все время держать катер носом на волну…
Мутный рассвет застал Женьку в рубке. Он по-прежнему сжимал в руках штурвал. По-прежнему ходуном ходили волны, лезли на катер. Вскоре сквозь туман Женька разглядел береговые сопки и, ориентируясь по ним, повел катер к знакомой бухточке на речке Безымянке.
Вечером того же дня к катеру подошли два вельбота. На них были Потехин, Тагро и колхозники. Женьку едва добудились. Его тормошили за плечи, окликали. Он что-то бормотал в ответ и никак не мог проснуться. Наконец его подняли.
— Ну что, Женя, видно, на роду тебе написано капитаном быть, — сказал Потехин, прижимая к себе чубатую Женькину голову. — Словом, молодчина ты!
— Да ничего страшного, — как можно солиднее ответил Женька, польщенный словами Потехина. — И костер я ваш видел. Вот только почему мы без компаса ходим?
— Это верно — без компаса, — подтвердил Тагро и как-то виновато посмотрел на Женьку.
— С этого рейса и компас и карта будет, — пообещал Потехин.
— Будут, — вздохнул Женька. — А меня с вами не будет.
— Да тут и ходить нам каких-то две недели осталось, — успокоил Потехин Женьку. — Вот на следующее лето поработаем! Или ты не придешь к нам больше?
— Еще как приду!
— То-то же, товарищ капитан. Свой корабль забывать нельзя! — Потехин потрепал Женьку по плечу, потом сказал: — А шторм, знаешь, какой был? Восемь баллов.
— Ну! — не поверил Женька.
С этого дня портовые рабочие и мальчишки в поселке стали уважительно называть Женьку капитаном.
Саше и Мише вместе двадцать пять лет. Они родились в один день. В один день их привезли из тундры в село, отдали в школу-интернат.
В один день они сели за парту и раскрыли буквари.
Все у них было в один день и все вместе: вместе ложились, вместе вставали, бежали в столовую, готовили уроки. А каждое лето вместе уезжали в тундру на каникулы, где кочевали, выпасая оленей, их родители.
Замечательная пора, эти каникулы! В тундре день и ночь светит солнце, а сама тундра зеленая, вся в ярких цветах, таких ярких, что, если долго смотреть на них, — просто глазам больно. И вдобавок ко всему никаких тебе уроков, никаких дежурств по интернату. Захочешь — ложись на мягкий мох и хоть сутки валяйся. Захочешь — рыбу лови в зеленых озерах или уток стреляй, оленей паси. А под осень — объедайся голубикой да краснобокой морошкой.
Но вообще-то Саша и Миша даже на каникулах не любили валять дурака и слоняться без дела. Сегодня, например, с утра подменили взрослых пастухов и сейчас, сидя на склоне сопки, караулят стадо. Правда, слово «караулят» относится скорее к Мише. Выстругивая ножом копылья к нартам, Миша то и дело поглядывает вниз, в долину, где бродят, пощипывая мох, олени. Саша же уставился в книжку и уже который час не отрывает от нее глаз.
За долиной поднимается цепь холмов. На их вершинах здесь и там торчат чучела — набитые травой камлейки[8]. Чучело — верный помощник пастуха. Во-первых, оно отпугивает волка, во-вторых, пугает и оленей, мешая им перейти на ту сторону холмов.
— Вот и конец, — разочарованно говорит Саша, захлопывая книгу. — А дальше что?
— Как это — дальше? — не понимает Миша.
— Ну, где Павка сейчас, и Жухрай, и Тоня эта?
— Живут где-то, — неуверенно отвечает Миша.
— Где живут? — допытывается Саша.
— Где-где!.. — отмахивается от него Миша. — Мало ли где!
— Всегда так, — говорит Саша. — Как интересная книжка, так и без конца. Непонятные эти писатели: пишут «конец», а никакого конца нет. Я у Веры Ивановны спрошу, она, верно, знает.
— Еще бы, — соглашается Миша. И, показав рукой на холм, говорит: — Смотри, Белый совсем осмелел.
Высокий белый олень отбился от стада и медленно поднимался на сопку. За ним не спеша брела кучка разномастных оленей.
— Завернем? — предложил Миша.
— Да ну их, — поморщился Саша. — Куда они денутся! Давай лучше чаат бросать.
Подножье сопки было завалено камнями самой разнообразной формы.
Примостив на одном из них валявшиеся на земле оленьи рога, ребята начали набрасывать на них чаат. Они забегали с разных сторон, подзадоривали друг друга и громко ликовали, когда петли чаата, просвистев в воздухе, повисали на рогах.
Они так увлеклись этой извечной игрой чукотских мальчишек, что не заметили, как скатилось за сопки солнце и пришла смена — пастухи Кано и Анакуль.
— У нас все в порядке, — весело и шутливо рапортовал пастухам Саша. — Волков не видели, чучела выставили, дымокур разводили, и овод оленей не кусал. И вообще, они не ложились сегодня, целый день ходят и жуют, так что неголодные.
И как бы в подтверждение своих слов он обвел глазами долину. И тут же растерянно взглянул на Мишу:
— И-и-и, а Белый?
— Белого нет, — сказал Кано, одним взглядом охватив все стадо.
— За сопкой, наверно, — вспомнил Саша и потянул Мишу за руку: — Бежим!
Но за сопкой Белого не оказалось.
— Поди, до сотни оленей ушло за ним, — покачал головой пастух Анакуль и осуждающе посмотрел на ребят: — Как же вы это, а?
Понимая, что виноваты, Саша и Миша молчали.
— А мы завернем их сейчас, — сказал, наконец, Миша. — Все равно далеко не ушли.
— Конечно, завернем — поддержал его Саша. — По следу пойдем и догоним. Не пропали же они…
Вскоре оленьи следы привели их к неширокой речке. Темная вода у берега предупреждала, что речка глубокая. Миша срезал с куста тальника самую длинную ветку, попробовал глубину — ветка не достала дна.
— Вот и завернули! — опечалился Саша. — Придется ни с чем возвращаться.
Миша срезал еще одну ветку и, привязав ее к первой, опять принялся измерять глубину воды. Теперь ветка уперлась в дно.
— Неглубоко, — сказал он. — Разденемся и перейдем.
— Ничего себе — неглубоко! — недовольно фыркнул Саша и опустил в воду руку. — И холодная…
— Что ж ты, не пойдешь дальше? — нахмурился Миша.
— Почему, я бы пошел. Если бы не эта речка, я сколько хочешь шел бы, хоть сто дней, — начал было разглагольствовать Саша, но тревожный голос Миши остановил его.
