Мать Геннадия Петровича Петровых попрежнему сидела с чемоданами на площадке.
— Видишь, сидит? Вдруг она и вправду бабушка? Мне Глеб Людке этой одной ключ велел отдавать. А дворник говорит — за город уехала, — зашептал снова Толька, показывая ключом на чемоданы.
Толькина бабушка громко ахнула. Отворила дверь, выбежала на площадку.
— Гражданочка, мадам, вы уж нас извините, — сказала она, прикладывая к груди руки. — Ключ от восемнадцатой квартиры у сорванца моего. Давать побоялся — вас не знает. Как можно, мы отопрём! Новые жильцы, мы знаем!
Мать Геннадия Петровича посмотрела на неё и, дуя на варежки, прошептала:
— Да я ничего. З-замёрзла вот немножко, з-зуб на зуб не попадает. Внучкам гостинцы вез-зу…
Толькина бабушка с размаху вставила в замок выхваченный из Толькиных рук ключ, распахнула дверь восемнадцатой квартиры.
В передней, в кухне, в коридоре было темно. В окно раскрытой комнаты Ольги Ивановны заглядывала ранняя луна.
— Свет зажечь, чаю поставить. Анатолий, вещи втаскивай! — суетилась Толькина бабушка. — Сейчас, сейчас… Вы знаете, у них Людочка, девочка, куда-то уехала, так вот…
Она не договорила. В коридоре на стенке громко зазвонил телефон. Толька швырнул чемодан на пол и, как ястреб, вцепился в трубку. Чей-то далёкий мальчишеский голос спрашивал:
— Квартира Авдеевой? Почему не отвечаете? Квартира Авдеевой?..
— Отвечаем, отвечаем! — сказал, выкатывая глаза, Толька.
— Ольга Ивановна Авдеева, старший тренер ДСШ «Спартак», у вас проживает?
— У нас! Проживает! Ушла сейчас!
— Девочка её, родственница или знакомая, Людмила Питровых, шести лет, ваша?
— Наша, наша! — заорал Толька. — Шести лет!
— Срочно передайте — благополучно отбыла из общежития номер пятьдесят четыре школы ФЗО Метростроя к дому. Передадите?
— Передам! Благополучно отбыла! Школа Метростроя!
Толька прокричал это несколько раз. Потом повесил трубку и потёр себе лоб.
Надо немедленно, как можно скорей дать знать, что Людка нашлась. Если не Ольге Ивановне, то хотя бы Глебу. Они со второй девчонкой и милиционером поехали искать в какой-то приёмник. Бежать туда? А кто его знает, где он.
Бабушке своей Толька всё рассказал, их бабушка ничего не знает — только что из Саратова. Что делать?
Наконец Толька кашлянул, подтянулся и радостно сказал обеим безмолвно и в оцепенении стоящим около телефона бабушкам:
— Она нашлась. Понимаете — на-шлась! Кто-то откуда-то позвонил и велел передать — благополучно отбыла, школа Метростроя. Мы должны, — тут голос у Тольки дрогнул от важности, — мы должны сейчас же передать Глебу. Он с вашей Людкиной сестрой и милиционером поехали в приёмник. Но как передать, как передать, скажите? Как передать? Заклинаю вас, д’Артаньян… Ой, это я не оттуда!..
Ехать до приёмника было очень далеко.
Троллейбус остановился на большой площади. Кругом светились дома, перекликались автомобили. И ещё гудело сразу несколько гудков: низкий и густой, как масло: «У-у-у!», тонкий, повыше: «Э-э-э!» — с ближних заводов, и резкие паровозные: «Мчу! Мчу!»
Потом вошли в переулок.
Снег похрустывал под ногами. Около высокого забора спали убранные пухом деревья.
Милиционер шёл посредине, Глеб и Гандзя — рядом. Все трое молчали.
Забор кончился. За ним были широкие ворота, и в них — маленькая дверь. Милиционер толкнул её. У освещённой будки паренёк проверял пропуска.
— Вам в приёмную, в регистратуру? — спросил он.
Милиционер объяснил. Паренёк ковырнул по-военному, и они очутились в тёплой большой комнате с окошками и надписями: «Справочная», «Дежурный воспитатель». «Про-фи-лак-торий».
Одно окошко хлопнуло в отворилось.
— Нам узнать о пропавшей, тут из отделение милиция звонили, — сказал милиционер высунувшейся оттуда девушке.
— Зайдите.
Глеб и Гандзя вошли в другую комнату. Вдоль стен стояли высокие шкафы с ящичками. Каждый назывался: «А — АФ», или «П — ПЫ», или «Ч, Ш, Щ.». Очень странно!
За столом сидел старичок. Он ловко защёлкал ящичками, вытащил один, на букву П: долго разглядывал в нём какие-то исписанные листки. Достал ещё толстый альбом с фотографиями, потом покачал головой:
— Нет. Нету такой — Петровых Людмилы. Однако зайдите в шестой корпус, там малышек бесфамильных только что привезли.
Гандзя стиснула пальчики. Глеб дёрнул её за платок, шепнул:
— Молчи, слышишь, молчи!
Милиционер вывел их опять мимо освещённой будки на большой белый двор. Двор был чисто-чисто выметен, а посредине, под красивым высоким фонарём блестела накатанная гора. Вокруг неё были натыканы, как лес, деревянные лопатки.
И вдруг Глеб и Гандзя остановились.
Им наперерез по дорожке к белому, с мягко освещёнными окнами дому шагали две девочки. Две одинаковые маленькие девочки в серых шубках и красных шапочках. Только у одной шапочка съехала на затылок, а у другой на нос. Девочки громко и дружно ревели.
— Ай ай-ай, бесстыдницы! — говорила идущая за ними старушка. — Искупались, переоделись, сейчас ужинать будете. Зачем плакать?
— Ы-ы-ы… — ревели девочки.
Гандзя посмотрела на них и тоже всхлипнула.
— Вот, глядите, ребятки идут, и они потерялись. Ух, нет обозналась, товарищ милиционер!
— У-у-у! — заревели девочки и вдруг замолчали.
Милиционер присел перед ними и спросил:
— Новенькие?
— Новенькие, новенькие, — заторопилась старушка. — Наши, должно, городские. Такие хорошие! Одну с Филей привезли — на рынке потерялась, другую из Сокольников. А мамы-то, небось, ищут! Ничего, ничего, найдут.
Девочки попробовали снова зареветь — ничего не вышло. Тогда милиционер сказал:
— Петровых Анна Геннадиевна, глядите хорошо: не ваша сестрёночка? — и осторожно повернул Гандзю за плечики сперва перед одной девочкой, потом перед другой.
— Н-нет. Нет. — Гандзя мотнула головой.
Девочки были: одна беленькая, другая чёрненькая, как жучок, с размазанными по розовым щекам слезами.
Старушка сказала:
— Сродственницу свою ищете? Ай-ай-ай! Ну, может, и у нас. Вместе идёмте, в шестом малыши.
Они снова зашагали вперёд: две девочки, за ними старушка, Глеб и Гандзя, за ними милиционер.
Чёрненькая девочка посмотрела на Глеба, проглотила слёзы и сказала:
— И ты теперь девочка, да?
На Глебе был халат, длинный белый халат. Правда, милиционер подпоясал его своим ремнём, но халат всё-таки свисал до полу.
— Нет, я не девочка, — сказал Глеб, раздувая ноздри.
А у Гандзиного халата болтались рукава, хотя милиционер и засучил их.
Халаты им принесла и одела старушка на лестнице шестого корпуса — без них к малышам не пускали.
Девочки больше не плакали — во все глаза смотрели на Глеба и Гандзю. Сами они были в одинаковых, в горошину, платьицах и даже в фартучках.
Милиционер остался ждать в комнате воспитателей, а старушка сказала:
— Пошли?
Глеб кивнул, оглянулся на девочек, подёргал, крепко ли держится ремень, и тихонько подтолкнул Гандзю:
— Пошли!
Девочки шли по высокому светлому коридору, присмирев и стуча сапожками, Глеб и Гандзя — рядом. А старушка оборачивалась и приговаривала:
— Это у нас спальня. А это занимаются здесь… ну, лепят, рисуют, чтобы не скучали. А нам сюда.
Она подождала немножко и распахнула стеклянную дверь. Девочки остановились, посмотрели друг на дружку и захныкали.
— Слышите, перестаньте! Слышите? — сказал, подбегая, Глеб. — Вот какие! Зачем плачете?
Старушка обняла девочек за плечи:
— Входите, входите!
За стеклянной дверью была очень большая комната. Под потолком горела люстра, вся в огнях. Вдоль стен выстроились длинные белые столы с низкими стульчиками. А посередине на огромном пёстром ковре сидели и стояли круглоголовые, в одинаковых курточках и платьях, ребятишки.
— Здравствуйте, ребята! — громко сказала старушка.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна! Здравствуйте, тётя Аня! Мы ужинать будем, у нас новенькие!.. За Таней мама приехала! — закричали со всех сторон.
— Вот и хорошо! И у меня новенькие.
Она вывела вперёд обеих девочек и сказала:
— Одна тоже Таня, а другая Оленька.
Потом старушка подумала и показала на Глеба и Гандзю:
— Ребятки! А вот у них сегодня в городе сестрица потерялась. Людой зовут. Есть у нас такая — Люда, ну-ка, покажись!
— Люда, Люда! — зашептались на ковре. — Катя есть, и две Жени, и Вера. А Люды нету… Ой, есть!
Ребятишки расступились, и на середину вылезла глазастая и пухлая девчушка. Она покрутила фартучек и пропищала:
— Я Люда. Я в поезде отстала. Только я ещё Милочка.
Глеб и Гандзя молчали. А старушка сказала:
