— Какие глупости, — говорит мама, — не выдумывай, Вольфи. Девять вечера — недетское время.
— Но ты же сама говорила, я уже большой, — не унимается Вольфи. — Что я работаю по дому как большой.
— Никакого фильма, — отрезает мама. — Разговор окончен. Будешь спать, и все тут. Или мне придется узнавать, нет ли свободного местечка в интернате для трудновоспитуемых.
Обычно тень интерната для трудновоспитуемых — который, конечно же, располагается в старом доме или даже в замке с привидениями, там холодные спальни и темные углы — сразу заставляет Вольфи забыть обо всем. Но сегодня все по-другому.
«Сколько можно, — думает он. — Будто я собака, которой говорят только „нельзя“ да „фас“. Будто я сам не могу за себя отвечать».
Ему стало горько и оттого, что за него решают, увидит он брата или нет.
Что его как козу лупят раз в неделю — неважно, сделал он что-нибудь плохое или нет.
Что как работать, так он взрослый, а как фильм, к примеру, смотреть или день рождения справлять — так ребенок маленький.
И чуть что — про интернат вспоминают.
Небось крестьянин Больтерер лучше со скотиной обращается.
Жизнь, которая еще вчера была такой обычной и понятной, словно стала мала Вольфи. Будто он вырос из нее, как из старого матросского костюмчика.
Решено — он будет вечером смотреть кино про рыцаря Роланда.
Если уж он может починить стулья и поливать огород, то сможет и доказать, что он уже взрослый.
Первым делом надо запереть шкафчик с электричеством. Он хитроумно сплел железную проволоку, намертво связав, затворив обе дверцы, а потом подогнул кончик проволоки, втолкнув его в зазор между дверцами. Так, чтоб его и видно не было. Теперь открыть шкафчик сможет только он сам.
Когда настал вечер и мама ушла к соседке, уложив его спать, он еле-еле дотерпел по полдевятого. Ночью тихо в доме — даже пол не поскрипывает под его босыми пятками, будто дом тоже с ним заодно. Дом, который построил отец и в котором Вольфи починил столько полок и стульев, что сам уже и забыл, сколько их было. Они не выдадут его.
Главное, не зажигать на кухне свет. Да он и не нужен — Вольфи знает весь дом наизусть. Запереть дверь на задвижку. Теперь придвинуть к двери диванчик — чтоб сразу не поддалась. Пока двигаешь, вспотеешь. На диванчик, положить чугунные мамины сковородки — для весу. И уж потом припереть еще для надежности дверь шваброй — на всякий случай. В окно никто тут, конечно, не полезет — хоть и первый этаж, а высоковато от земли.
Мама пришла домой на середине, как раз там, где неустрашимый рыцарь Роланд вызвал рыцаря Оливера на битву и победил его. Вот Оливер хлопает Роланда по плечу железной перчаткой, вот тот улыбается ему широко, во весь рот — и Вольфи улыбается вместе с ним. Будто это он на его месте, будто это он благородно предлагает поверженному врагу дружбу. Будто это у него появляется лучший, самый верный друг и названый брат.
— Вольфи!
Мама бежит из его комнаты в кухню.
— Я же тебе запретила! — кричит она на весь дом. — Я сказала, ты не будешь смотреть! Ну-ка, марш в постель!
Как можно идти в постель, когда мавританский король замышляет убить Роланда? Как спать, когда седой Ганелон предает и короля Карла, и его племянника?
— Открой, слышишь? Ты ведь там. Открой! — мама уже злится. Она изо всех сил дергает дверную ручку, она наваливается на дверь всем телом. Но рыцарь Кристоф позаботился обо всем — никто не проникнет в его пещеру. Диван и швабра надежно охраняют кухонные рубежи. Подмигивает синим глазом маленький телевизор.
— Открой и тогда я тебя не накажу, — кричит она под дверь. Она старается говорить ласково, а получается, от бессилия — визгливо. Как же, не накажет. Она наказывает и даже когда ничего не натворил — а уж теперь-то точно.
— Ну ты у меня попляшешь, паразит, — она снова колотит кулаками по двери. — Только выйди, и я тебе такое покажу.
Роланд, наивный Роланд идет со своим войском прямо в ловушку, на границу империи.
А мама бежит к ящичку на стене, где все-все рычажки и предохранители, где наконец-то можно будет прекратить это безобразие — «я тебе сейчас все выключу, я сказала!»
Пошла за дядей Вильфридом.
Вольфи холодеет, вспомнив его ремень. Но он не будет больше боятся. Он станет как рыцарь — по-настоящему бесстрашным. Как Роланд, который рубится с врагами. Их больше, куда больше, чем его рыцарей, но он все равно не останавливается.
Оливер погиб в неравной битве, его совсем мертвого нашел Роланд на поле, отнес на щит, чтоб лежал он как герой, на щите. Погибли все друзья и верные рыцари Роланда, всех предал старый предатель Ганелон. Храбрый рыцарь трубит в чудесный рог Олифант — но поздно, поздно звать императора Карла и подмогу.
И Роланд падает на поле брани — самым последним.
Вольфи выпрыгнул из кухонного окна, уже когда дверь поддалась и в кухню ввалились мама с дядей Вильфридом. Выпрыгнул, чтобы оттянуть самый унизительный момент.
— Ты такой же как твой брат! Он тоже все делал поперек! — кричала мама.
— Вы все одинаковые!!
Дядя Вильфрид ничего не кричал. Он просто крепко зажал ноги Вольфи, он просто размахивался и со всей силы хлестал его по голой спине ремнем.
— С осени едешь в интернат для трудновоспитуемых! Я уже записала тебя! Господииисусе, я не хотела, но он сам напросился! Там из тебя выбьют всю дурь! Вот был бы отец, он тебя в чувство-то привел!
— Да не нужен мне твой отец! — орал в ответ Вольфи. Он просто не мог, не мог покорно лежать и считать удары, и чувствовать, как саднит, обжигает спину, как она превращается в большую рану. — Не нужен, поняла? Он уже умер!
А ремень все свистел, все плясал на спине, все расчерчивал ее косой линейкой.
Когда дядя Вильфрид подустал, ослабил хватку, Вольфи просто изо всех сил вывернулся и выбежал на улицу.
Он сначала бежал и все слышал за спиной мамин голос: «Ты такой же, как брат». Бежал по Кожевенному переулку, по улице Мельничной горы, бежал к Ледяному пруду и переулкам, ведущим из Городка.
А чего бежать?
Городок Ц. молчал и не понимал его. Он бы его никогда не понял.
Вольфи чувствовал, что все это неправильно. А почему — сказать не мог. Да и как сказать, если бьют всех? Даже Вальтера — не так, конечно, как его, Вольфи, но затрещин и подзатыльников тому тоже не избежать никак.
Как сказать, если для каждого в Городке мальчишка или девчонка в доме — это кто-то, кого и не спрашивают ни о чем. За кого все решают. Кто должен делать то, что скажут. А не станет — значит, хулиган и безнадежный.
Он горько думает: «Вот когда вырасту, и у меня будут дети, я никогда не буду их бить». Хотя бывают ли дети у дальнобойщиков и рыцарей? Он не знает.
Но он не поедет ни в какой интернат для трудновоспитуемых — это он знает точно. И бить себя тоже больше не позволит. Никому.
— Я пришел, — говорит Вольфи, добравшись до пустыря за кабачком Сеппа Мюллера, на котором раскинулся шатер бродячего цирка.
Директор-Канатоходец обвязал канатом каштан и яблоню и идет по кажущемуся плоским пути, а канат послушно прогибается под его ступней. Ноги без трико оказываются волосатыми, руки загорелыми и видны мускулы — рельефная икра, тугие бицепсы на напряженных руках. Тут совсем не высоко падать, поэтому тренируйся себе сколько хочешь.
Он спрыгивает и улыбается — и на правой щеке получается едва заметная ямочка.
— Ну молодец.
— Я совсем пришел, — объясняет Вольфи. — Я уеду с вами. Можно ведь? Да? Вы ж говорили.
— Говорил, — вздыхает Канатоходец. — Что же делать — можно. Только завтра вечером мы снимаемся. И работать нужно много.
— Я буду, буду работать, — взахлеб говорит Вольфи, — все, что скажете, делать буду. Я работать умею. А если я останусь, то меня упрячут в интернат для трудновоспитуемых и будут выбивать дурь. У вас есть что-нибудь лечебное? А то спина очень болит.
Директор еще раз вздохнул:
— Есть, давай сюда свою спину.
За полдня Вольфи вымыл три клетки и научился кормить лошадей. Вечером начистил картошки на всех и уложил все костюмы в цирковые сундуки.
Есть картошку, которую ты начистил сам, как взрослый — намного вкуснее. Когда с тобой разговаривают как с любым другим взрослым — хочется слушать, а не убегать во двор, к ребятам.
Спину ему намазали какой-то специальной цирковой мазью, которой лечились дрессировщики и канатоходцы. Спину жгло и щипало немилосердно, поэтому рубашку пришлось снять. Спать лучше на животе — советовал Канатоходец.
— А потом мы с братом залезли на крышу… ну вот и он — не даст соврать, — как раз говорил Канатоходец, когда скрипнула дверь и в фургончик директора цирка, нагнувшись, чтоб не разбить лоб о притолоку, вошел отец Весельчак.
