Валька-директор часто заморгал рыжими ресницами и мягко положил руку на плечо Серёжки.
— Дурачок ты… — произнёс он странным виноватым голосом.
Толя конфузливо молчал. Миша Кругликов тоже потупился.
— Он давно шатался, — бодрясь, успокоил музейных работников Серёжка и оттянул пальцем губу. — И этот как на ниточке.
НАВЕРХУ ТОЛЬКО СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС
Старший лейтенант-инженер Мамонтов окончил курсы и получил назначение в Заполярье. Бабушка, ещё слабая после болезни, заволновалась:
— Ребёнок там пропадёт!
Как можно «пропасть» в Заполярье? Толя рассказывал, что древние слоны — мамонты обитали на Севере миллионы лет назад, а их и сейчас выкапывают из мёрзлой земли, как из холодильника вынимают.
— Там вечная ночь!
Конечно, спать миллион лет подряд никому не интересно. Но в Заполярье бывает и вечный день. Полгода гуляй, полгода отсыпайся. Чем не жизнь?
— Там никакой цивилизации! Даже трамваев нет!
Оленья упряжка в сто раз лучше автобуса. И уж не сравнить допотопный трамвай с нартами! Толя сказал, что в Заполярье собаки полностью заменяют такси, легковые и грузовые.
— Если не доверяете мне, — поджав губы, настаивала бабушка, — отправьте ребёнка на юг.
Бабушка имела в виду Севастополь, где жили папины родные: другая Серёжкина бабушка и живой дедушка, Николай Петрович.
— Детям положено быть с родителями, — твёрдо отстаивал Серёжку отец. Вообще-то он тоже заметно переживал. И ему, наверное, не терпелось скорее попасть в край вечной мерзлоты.
Мама металась по магазинам, покупала тёплые вещи. Багаж получался солидным: три чемодана, узел с меховой одеждой и корзина с луком и чесноком.
— Напрасно всё это, — пытался отговорить бабушку отец, — есть там и лук, и чеснок, и фрукты.
— Там ничего нет. Одна цинга, — стояла на своём бабушка.
Пришлось уступить ей.
Серёжка помогал упаковываться изо всех сил. Подавал игрушки, сгребал в кучу бумагу от свёртков, ложился на чемодан, когда нужно было защёлкнуть замки.
Бабушка всё вздыхала и промокала глаза платочком.
Как только отец не успокаивал её!
— Да не терзайте вы себя!
Отец обращался к бабушке на «вы», как к генералу.
— Ненадолго ведь. Год, два, три — и переведёмся в другое место. И вас тогда заберём. Давно ведь предлагаем!
Бабушка хваталась одной рукой за сердце и так смотрела на Серёжкиного отца, словно он ненормальный.
— Я? Из Ленинграда?! Я всю блокаду тут была! Три войны пережила! Замуж тут вышла! Леночку вырастила. Мужа схоронила… — Голос бабушки дрогнул и сломался. — Тут я и помру.
Странные люди штатские бабушки! Ни за что из своего города не едут. Умрут, а с места не сдвинутся.
Самолёт был какой-то маленький, с красным хвостом, игрушечный по сравнению с Ту-104. Внутри тесно, полно ящиков, мешков, автомобильных покрышек. Пассажирский отсек всего на три ряда кресел. И те не все заняты.
Серёжка пересаживался с места на место. Но и слева и справа ничего не видно, кроме зелёных крыльев и огнедышащих моторов. У них вокруг шеи открытые щели, как жабры у рыб.
Никто не разносил лимонад в пузатых рюмках, не угощал кислыми конфетками. Пассажиры сами потчевали друг друга.
Кроме семьи Мамонтовых и мужчины в фетровых бурках, на Север летели бывалые полярники. Все быстро перезнакомились. Некоторые и прежде встречались. Теперь они вспоминали общих друзей.
— А где сейчас Шакиров?
— На Диксоне.
— Давно из «Счастливой»?
— Два месяца. На Кавказе отдыхал.
— Ничего?
— Скучно, — пожаловался загорелый бородач. — Никакой романтики! Тенты, лежаки, таблички на все случаи жизни: «не курить», «не сорить», «не входить». Пляжи на удельные княжества разгорожены.
Мужчина в фетровых бурках снисходительно заметил:
— Таков порядок. У каждого дома отдыха собственная территория.
— Собственная! Мы к таким вещам непривычны. У нас в Арктике всё моё, всё наше. Верно я говорю?
Земляки-полярники горячо поддержали бородача:
— Верно!
На чемоданах, приспособленных под столы, подпрыгивали стаканы и чашки; в развёрнутых пакетах лежала всевозможная снедь; топорщились зазубренными крышками раскрытые консервные банки.
Время от времени из кабины пилотов выходили лётчики. Они охотно подсаживались, вступали в общий разговор.
В самолёте было шумно, как на вокзале.
О Серёжке забыли, и он обследовал самолёт. В самом хвосте лежали громадные кубические тюки, туго перетянутые крест-накрест проволокой. Тюки пахли лугом.
Серёжке удалось отковырнуть и выдернуть несколько травинок. Он принёс их маме.
— Откуда это? — удивилась она.
Травинки пошли по рукам.
Бронзоволицый лётчик потрепал Серёжку по щеке:
— Шустрёнок! Раскопал!
Мужчина в фетровых бурках, близоруко рассматривавший травинки, поднял голову.
— Как это раскопал? Где? — Он удивлённо посмотрел на лётчика. — Вы что, сено во льды везёте?
И мужчина отрывисто засмеялся.
Бородач подмигнул незаметно лётчику и спросил будничным голосом:
— Всё идёт?
— Угу, — сдерживая улыбку, подтвердил лётчик.
Мужчина в фетровых бурках насторожился:
— Кто… идёт?
Лётчик уклонился от ответа.
— Кто идёт? Товарищи…
Полярники лукаво помалкивали.
— Да этот, — отозвался, наконец, бородач, — как его… Мамонт.
— Мамонт?!
— Обыкновенный мамонт, — подтвердил бородач.
Мужчина в фетровых бурках разволновался:
— Живой мамонт?!
— Живой… Случайно откопали. Летом дело было. Отогрелся и ожил себе на здоровье. Теперь своим ходом в Мурманск идёт.
— Точно, в Мурманск. — Лётчик и бородач произносили название города Мурманска по-своему — Мурманск. — Вот и подбрасываем этому мамонту сено, чтоб не помер в дороге.
— Разыгрываете, — неуверенно протянул мужчина в фетровых бурках.
Поднялся хохот.
Незаметно забрав с чемодана травинки, Серёжка заспешил в хвост.
— Ты куда, шустрёнок? — окликнул его лётчик.
Серёжка хотел сказать, что идёт травку на место положить, а то мамонту ещё не хватит еды до Мурманска, но лишь показал туда, где лежали тюки, пахнувшие лугом.
Самолёт заболтало, и мама опять «вышла из строя». Серёжка, тот просто уснул. Да так крепко, что не слышал, когда его облачали в шубку, валенки и прочие тёплые вещи. Он очнулся от сна уже на земле. Вернее, не на земле, а на снегу.
Вокруг был только снег. Всё искрилось, сверкало в лучах прожекторов. Над головой простиралось чёрное небо, в звёздах, как в снежинках.
Никакого аэродрома не было. Вся белая земля была аэродромом.
Их уже дожидался крытый грузовик. Над кузовом струился дымок. Внутри было светло и жарко. В машине стояла маленькая железная печурка. Солдат топил её аккуратно напиленными поленьями. И в пути солдат подкладывал дрова. Серёжка привалился к отцу и опять задремал.
Он спал так долго, что должно было настать утро, а его не было. В комнате, от пола до потолка обклеенной газетами, горела электрическая лампочка.
Полежав немного, Серёжка проморгался и робко позвал:
— Мама!
Никто ему не ответил. В соседней комнате запели тонким голосом.
— Мама! — громче повторил Серёжка.
Песня оборвалась. Дверь отворилась, и на пороге появилась девочка. Синеглазая, с косичками. На ногах невиданные туфли из золотистого меха.
Серёжка от удивления раскрыл рот. Девочка тоже молча разглядывала его. И наконец спросила, приблизившись к кровати:
— Ты — Серёжа?
— Да, — подтвердил Серёжка и в свою очередь пожелал узнать: — А ты?
— Я? — Девочка даже ресницами захлопала: как это он не знает её? — Я — Наташа Конова. Я здесь живу.
Слова Наташи Серёжу задели.
— Нет, я здесь живу. Это мой дом.
— Дом наш, — спокойно возразила Наташа, — батальонный. А вы у нас поживёте, пока не сдадут третий корпус.
— Нам дадут первый.
С какой стати Серёжка должен ждать третьего?
— Первый давно заселили и второй. Думаешь, тут заселяться некому? У нас и до тебя люди жили, только без детей. Они своих детей на Большой земле оставили.
Про такое Серёжка слыхал впервые. С Дальнего Востока детей увозили на запад, бабушка предлагала отправить Серёжку на юг, в Севастополь. В запад входили Москва, Ленинград, Киев, Ташкент и еще разные города.
— Большая земля, — объяснила Наташа, — это Ленинград, Москва, Крым — всё остальное, что внизу.
— Как — внизу?
— А ты разве не видел географическую карту в клубе?
