«Конечно».
А вечером, при задернутых шторах, Зоя сама видела, отлично видела, в правом углу картины — вероятно, очень далеко — белел дом. Издалека он казался игрушечным. Одно окошко его светилось.
Зоя захлопала в ладоши.
— Ослик! — позвала она. И знала, что Ослик придет, потому что теперь был ее день, хотя никакой палочки на ней не было Просто сегодня она была сильнее всех остальных.
И верно: в кустах зашуршало, потом послышался треск и стук копыт, и на поляну вышел Серый Ослик. Он поглядел знакомо и потянулся к Зое доверчивой мордой.
— Помоги мне, Ослик, — попросила она. — Помоги мне перебраться на тот берег. Ведь я не умею прыгать, как пурзи, и не умею плавать.
Ослик потерся боком о Зоин бок. Может он и не понимал слов, но Зоя знала, что он доверяет ей. Зоя забралась к нему на спину, он припал на задние ноги, прыгнул и легко понесся над рекой. Зоя даже не думала, что он умеет так отлично прыгать!
И почему она вообразила, будто он не понял ее слов? Отлично понял, иначе не приземлился бы, как всегда, на острове. Теперь же они оказались на другом берегу реки. Зоя обняла Ослика, поцеловала его в теплую серую мордочку.
— Спасибо, Ослик, милый!
— И, не оборачиваясь, пошла по тропинке, протоптанной в траве.
Дорога полого подымалась в гору. Чем дальше от реки, тем ниже становилась трава. Кроме этой травы, ничего не было видно. Зоя шла, шла вверх, стала уставать. Неужели она ошиблась и здесь нет никакого белого дома? Что же тогда делать?
И вдруг из-за холма выступили верхушки деревьев. Зоя так обрадовалась, что побежала Но быстро задохнулась и пошла медленней.
Деревья приближались, и вот за ними открылся взгляду белый дом. Он стоял на поляне и был обнесен белым забором с воротами.
«Только бы застать его! — шептала Зоя, пересекая поляну. — Только бы застать и суметь объяснить все».
Глава 17
У дядюшки Тадеуша
Белые ворота оказались незапертыми. Зоя толкнула створку и вошла во двор, поросший ровной зеленой травой. Дом за воротами был двухэтажный, узкий, с верандой вдоль всего первого этажа. А на ступеньках веранды стоял дядюшка Художник. Он был точно такой, каким когда-то нарисовал себя: узколицый, в темном бархатном берете и платке, заправленном под отложной воротник белой рубашки. А на плече сидела большая коричневокрасная птица.
— Дя… — проговорила Зоя и запнулась.
— Здравствуй, Зося! — ласково, как своей, улыбнулся он. Поцеловал ее в макушку, обнял за плечи и повел в дом.
За высокой белой дверью с медным витым кольцом сразу начиналась деревянная лесенка — узкая, домашняя; окошко было прорезано высоко, а на подоконнике стояли горшки с цветами. Зое показалось, что она когдато уже поднималась по такой лестнице.
Художник распахнул высокую коричневую дверь. Зоя почувствовала запах красок.
— Входи, входи, Зося, — пригласил дядюшка. — Тебе будет интересно.
Здесь была мастерская. По стенам стояли и висели картины, на грубо сколоченном столе у окна были разложены краски, из высокого стакана торчали кисти. И тут же стояла резная черная шкатулка — точно такая, какую тетя Янина подарила Зое в день рождения. Зоя подошла, притронулась к ней пальцами.
— Нравится? — спросил дядюшка Тадеуш.
У меня есть такая же, — тихонько ответила Зоя. — Только она не открывается.
— Не может быть! — И дядюшка поднес шкатулку к глазам. — Эту тоже так просто не откроешь; во всех этих старинных вещицах есть свой секрет. Он передал Зое шкатулку. — Попробуй, открой.
Зоя не знала, как начать говорить о главном, и, чтобы не обидеть дядюшку, попыталась разъять ящичек. Ничего не получилось.
— А посмотри-ка на нее внимательно: может, что и заметишь.
Зоя, продолжая думать о своем, стала вертеть вещицу, вглядываться в резной рисунок с матово блестящими кусочками перламутра. На нем были изображены женщины в длинных платьях, и каждая держала в руках по веточке. Все точно так же, как на Зоиной шкатулке. И тут на одной из веточек Зоя увидела бутон цветка — он был более выпуклым, чем все другие цветы и ветки. Зоя оглянулась на дядюшку, тот едва заметно кивнул.
— Просто нажмешь, — сказал он, — но сейчас не надо.
И он так это сказал, что Зоя поняла: настало время. И голос у нее дрогнул.
— Дядюшка… — начала Зоя. — Дядюшка Тадеуш… У пурзей больше нет Белого Цветка. И они без него не могут жить.
Художник нахмурился, пожал плечами:
— Что я могу сделать? Надо было беречь.
— Но они не виноваты! Это я, я! Все из-за меня! — И Зоя заплакала. Она не ожидала, что дядюшка так холодно примет эту весть.
А он отвернулся, стал перебирать краски на столе, и Зоя увидела: руки его дрожат.
— Что за глупости! — сказал он резко. — При чем здесь ты? Я ведь все знаю.
— Дядюшка, милый, я показала ей картину и пурзей… И потом она вошла за мной…
— И тебе тоже нечего было тут делать, — проворчал художник. — Разве так учатся?!
Зоя видела, что он сердится, ну и пусть, пусть, лишь бы помог пурзям! Она подбежала к Художнику, прижалась к его руке:
— Дядюшка, ну сделайте что-нибудь! Ведь они такие тихие, такие… беспомощные!
— Я знаю, какие они, Зося, — гораздо мягче ответил Дядюшка Тадеуш и погладил ее по голове. — И рад, что ты полюбила их. Я даже попытался нарисовать, но… — Он поднял и поставил на мольберт картину, которая была повернута к стене. — Вот смотри!
На картине был цветок, свежий, сочный, очень похожий на тот, на настоящий Белый Цветок.
— Почти такой же… — проговорила Зоя робко.
— Да. Почти. Похож, да не тот. И я не знаю, удастся ли… — Художник еще раз оглядел картину и остался недоволен. — Нет, два раза не бывает одинаково. Впрочем… Почему обязательно такой же, а, Зося? Лишь бы он жил, перекликался с цветом, с музыкой картины, что ли, верно ведь? Как ты считаешь?
Зоя не знала, не могла ответить, но была рада, что дядюшка снова взялся за работу А он уже схватил кисть, он свободно менял форму лепестков, удлинял стебель.
— Как ты называешь их? — работая, весело спрашивал он Зою. — Пурзи? Почему пурзи!
— Так… Не знаю…
— Очень смешно. А они и правда милые Когда я впервые нарисовал такого «пурзю»… Видишь ли, Зося, я жил тогда в чужой стране, тосковал по родине. И вдруг у меня появились они. Эти существа. Я придумал их Понимаешь — сам! Я тогда почувствовал себя счастливым! — И вдруг добавил непонятное — Ты когданибудь тоже найдешь своих пурзей.
Зоя не поняла о чем говорит дядюшка, но ей тоже хотелось иметь своих пурзей.
— А как? — шепотом спросила Зоя. — Как их найти?
— Прежде всего, — ответил Художник, — рисуй то, что тебе интересно. Очень интересно. То, что ты очень любишь или очень не любишь — И вдруг велел — Возьми-ка бумагу, садись вот сюда за стол. И меня отвлекать не будешь. Работай, работай — И больше уже не глядел на нее.
О, теперь Зоя прекрасно поняла, что, а вернее, кого она не любит. Она нарисовала стриженную девочку с конфетой в руке. А потом сделала так, так и вот так — зачертила! И сама вдруг почувствовала получилось как-то нехошо. Через руку и плечо девочки прошли черные полосы, как следы от кнута, и ей, наверное, больно.
Зоя оглянулась на дядюшку.
— Конечно, больно, — сказал он. — За что ты ее?
Зоя нагнула голову и промолчала. Но она-то знала, за что: да за все!
И за пурзей — им ведь так тяжело, когда дни мелькают; и за то, что она все жилит, эта Любка, такая противная, даже играть по-честному не может: прыгалки подсекает, глаза не зажмурила, когда Зоя вела ее, — вот и пролезла в картину! И Лилового Пурзю напугала, и про Белый Цветок ничего не поняла, веревку из него сделала, и конфеты свои ест одна — никогда никого не угостит!
И Зоя еще раз черканула по рисунку.
— Ого, Зося! — удивился дядюшка. — Ты, оказывается, не такая добрая.
— Ну и пусть, — ответила Зоя, не поднимая головы. — Это же рисунок.
— Но ты забыла про яму! Ведь ты хотела, чтобы твоя подружка…
— Какая она мне подружка?!
— Ну, а если просто девочка?
— Плохая девочка, — заспорила Зоя. Она еще никогда ни с кем так не разговаривала, а тут прямо что-то нашло на нее. — Она плохая девочка, дядюшка, поверьте мне!
— Довольно обычная. Ведь она была голодна.
Зоя промолчала, потому что в этом дядюшка был прав. Но он ничего не знал о прыгалках, о конфетах «Кис-кис», да и голод… Можно ли так поступать из-за голода?
Только объяснить все это Зоя не могла и потому едва слышно проворчала:
— Она вообще такая.
— А если, пока ты здесь, она попала в твою ловушку и сломала ногу? — продолжал Художник. — Или вдруг никто не придет к реке и она не сможет выбраться? Ты понимаешь, что может случиться?
